Сара Уотерс - Бархатные коготки
Глава 13
Дианины приятельницы (более обширный их состав) рассматривали, наверное, наш союз как причуду. Иногда они обменивались взглядами, и я улавливала шепот: «Дианин каприз»; так они меня называли, словно я была экзотическим блюдом, которое скоро прискучит разборчивому вкусу. Меж тем Диана, обретя меня, чем дальше, тем меньше была расположена со мной расставаться. Краткий визит в Кэвендишский клуб стал моим дебютом в роли ее постоянной спутницы. Последовали другие выходы, визиты, поездки; для меня приобретались новые костюмы. Я купалась в довольстве. Некогда я уныло сидела в гостиной Дианы, ожидая, что она даст мне соверен и отошлет прочь. Теперь, пока дамы судачили шепотом о «капризе Дианы Летаби», я смахивала у себя с рукава пушинку, извлекала из кармана носовой платок с монограммой и улыбалась. Осень 1892 года сменилась зимой, за ней последовала весна 93-го, я оставалась при Диане, и пересуды утихли. Я была уже не капризом Дианы, а ее мальчиком.
— Прошу на ужин, Диана.
— Прошу на завтрак, Диана.
— Приходи в девять, Диана, и мальчика не забудь.
Теперь я сопровождала ее исключительно в роли мальчика, даже не в кругу кэвендишских последовательниц Сапфо, а в обычном мире — в магазинах, закусочных, на катании в парке. Всякому, кто проявлял ко мне интерес, она храбро представляла меня: «Невилл Кинг, мой воспитанник»; неоднократно, насколько мне известно, ее звали в дома, где имелись дочери на выданье. Отклоняя эти приглашения, Диана объясняла шепотом: «Он англо-католик, мадам, и намерен посвятить себя Церкви. Это его последний сезон в обществе, затем он примет обеты…»
С Дианой я вернулась в театр — содрогнулась, когда обнаружила, что она ведет меня в ложу у рампы, и содрогнулась еще раз, когда притушили люстры. Но Диана предпочитала театры самые роскошные. Освещались они не газом, а электричеством; публика сидела смирно. Я не находила в этом удовольствия. Пьесы мне нравились, но чаще я рассматривала зрителей и неизменно обнаруживала множество глаз и биноклей, обращенных не к сцене, а ко мне. Некоторые лица были мне знакомы по старым временам, когда я торговала собой на улице. Однажды я мыла руки в театральном туалете и поймала на себе взгляд одного джентльмена — он и понятия не имел, что мои губы уже ласкали его в переулке у Джермин-стрит. Позднее я заметила его в зале, с женой. В другой раз мне на глаза попался Милашка Элис, марианна, который бывал так добр ко мне на Лестер-сквер. Он, как и я, сидел в ложе; узнав меня, он послал воздушный поцелуй. С ним были два джентльмена; я подняла брови — он закатил глаза. Разглядев моих соседок — Диану и Марию, — Милашка Элис удивленно на меня воззрился. Я пожала плечами, он задумался и вновь закатил глаза: «Каково!»
Во все эти заведения, как уже было сказано, я ходила в мужской одежде; женское платье я надевала только в Кэвендишский клуб. Это было единственное место в городе, куда Диана могла открыто повести меня в брюках, но после жалобы мисс Брюс было введено новое правило, и далее меня приходилось одевать в юбки — Диана приготовила для этого кое-какую женскую одежду, не помню уже ее цвет и фасон. В клубе я сидела за столиком, пила и курила, Мария со мной флиртовала, остальные дамы глазели, Диана беседовала с подругами или писала письма. Этим она занималась постоянно, поскольку была известной благотворительницей (о чем я могла бы догадаться и раньше) и ее со всех сторон обхаживали. Она делала пожертвования на благотворительные цели. Посылала книги девушкам, заключенным в тюрьмы. Участвовала в издании суфражистского журнала «Стрелы». И, занимаясь всем этим, не расставалась со мной. Если я от нечего делать брала в руки газету или бумаги и начинала читать, Диана их у меня отбирала, словно от мелких букв или пространных рассуждений я могла утомиться. В конце концов я выбрала для себя картинки из «Панча».
*Таковы были мои появления на публике. Случались они не так часто — описываемый здесь период продолжался приблизительно год. В основном Диана держала меня в четырех стенах и там же показывала приятельницам. Ей нравилось ограничивать число тех, кому было дозволено меня видеть; по ее словам, она опасалась, как бы от частого употребления я не выцвела, подобно фотографии.
«Показы» я разумею в буквальном смысле; одна из загадочных особенностей Дианы как раз заключалась в том, чтобы понимать буквально слова, которые другие люди употребляют как метафору или шутку, и поступать соответственно. Я показывала себя Марии, Дикки и Эвелин в прожженных брюках и шелковом белье. Когда они пришли во второй раз, с еще одной дамой, Диана снова потребовала, чтобы я прошлась перед ними в другом костюме. Затем это сделалось ее излюбленным развлечением: одеть меня в новый костюм, чтобы я расхаживала в нем перед гостями или среди них, наполняла им стаканы и давала прикурить. Однажды она нарядила меня лакеем, в бриджи и пудреный парик. Это до некоторой степени напоминало мой костюм из «Золушки», хотя бриджи, которые я носила в «Врите», были не такие облегающие, а в паху, наоборот, не такие свободные.
Затея с бриджами вдохновила Диану на новые выдумки. Ей надоели костюмы джентльменов; она решила показывать меня в маскарадных одеяниях — чтобы я принимала позы за небольшим бархатным занавесом в гостиной. Показы устраивались приблизительно раз в неделю. Дамы приходили к обеду, я сидела с ними за столом в брюках, но когда они приступали к кофе и сигаретам, я их покидала, чтобы у себя в комнате переодеться. Когда они перемещались в гостиную, я уже находилась за занавесом в требуемой позе; Диана в нужную минуту дергала шнур, и занавес открывался.
Я изображала, к примеру, Персея с кривой саблей и головой Медузы, в сандалиях с ремешками, которые застегивались у колен. Или Купидона с луком и стрелами. Однажды я была святым Себастьяном, привязанным к обрубку дерева; вспоминаю, какой это был труд — прилаживать стрелы, чтобы они не падали.
В другой вечер я была амазонкой. При мне был лук Купидона, но на сей раз я обнажила одну грудь; Диана подрумянила мне сосок. На следующей неделе (Диана заявила, что, показав одну грудь, я с тем же успехом могу показать и обе) я изображала француженку Марианну, во фригийском колпаке и со знаменем. Еще через неделю мне была поручена роль Саломеи — с тем же атрибутом, головой Медузы, но в этот раз на блюде и с прицепленной бородой; пока дамы аплодировали, я в танце обнажилась до панталон.
Миновала еще одна неделя… и я преобразилась в Гермафродита. Лавровый венок, серебристый грим — и больше ничего, кроме пристегнутого к бедрам Дианиного месье Дилдо. При виде его дамы ахнули.
