Дина Рубина - Белая голубка Кордовы
Захар был гением устройства подобных сделок. И за восемьдесят метров в мансарде дома у Обводного канала, на Лиговском проспекте – седьмой этаж по черной лестнице, – они с Андрюшей обязались расписывать декорации в клубе жилконторы.
Место оказалось густое, исконно питерское. Рядом – гастроном, напротив – кинотеатр «Север». А неподалеку на Пушкинской – там, где скверик с памятником, – в скромном кафе изумительно готовили рисовую кашу с изюмом. Запекали ее в печи, в горшочке, и подавали с тоненькой золотистой корочкой, эх!
За неделю они обставили мастерскую. Жука отдала этажерку и два стула. Кое-что вытащили из старых заколоченных домов, поставленных на капремонт: золоченый деревянный барочный карниз на окно XVIII века, бронзовые подсвечники, засиявшие после чистки, медную подставку под зонты на трех когтистых лапах и старинное квадратное кресло красного дерева, с львиными головами под подлокотниками и на спинке. С трудами великими перенесли, отдыхая через каждые двадцать шагов, найденный в пустой квартире круглый стол с разбитой мраморной столешницей. Андрюша накинулся на все это хозяйство коршуном, и целыми днями возился, приговаривая Бабанино: «починять-починять!».
Но главное: Игорь Мальков, молодой режиссер из «Ленконцерта», с которым они уговорились ставить в клубе первый спектакль – «Золушку» Шварца, – подарил им дивный пружинный диванчик с тещиной дачи; обшивка на цветастых валиках чуток ободрана, но крепок, что твой батут. Однако… тяжел, гробина! Ребята, сказал Игорь, не сомневайтесь: этот старый конь перевез на своей натруженной спине не одну наездницу. И втроем они часа три втаскивали диван на седьмой этаж.
По поводу наездниц: оба в то время словно с цепи сорвались. Табличкой «занято» служила пластинка Дюка Элингтона. Если она висела на двери той стороной, где записан легендарный «Караван», значит, путь в мастерскую закрыт; значит, сейчас там, на волнах барханов, мерно плывет саксофонная одурь любви, и третьего лишнего просят временно отвалить.
В конце-концов жильцы нижних квартир, измученные бурной светской жизнью двух юных «мазил», написали в домоуправление донос. Это было поэтическое послание: «…а стоит только спуститься сумеркам, как по лестнице все – женщины, женщины, женщины… Много раз мы обращались в милицию, но нам отвечали, что за молодежью – будущее…»
Наконец, в разгар очередной вечеринки явился мент, разогнал честную публику, устроил дикую головомойку художественным ковбоям и диванчик велел убрать.
Они пригласили всех на похороны диванчика, с панихидой и надгробными речами. Подробно перечислили все дивные тела, вздрагивавшие на его пружинах; каждую пружину оплакали по отдельности… В последний раз поставили Дюка Эллингтона… Выволокли диванчик, и с грузчицкими воплями – вира!майна! – пусть слышат эти гады – утопили в Обводном канале. Не на помойку же его выбрасывать, резонно заметил Андрюша.
Кстати оказались и новые знакомства в «Ленконцерте». Игорь ставил там «номера», иногда даже спектакли. Например, пьесу о декабристе Лунине; у местного дворника за три рубля был приобретен страшенный рваный тулуп, в котором Лунин отбывает каторгу, – актер в нем выглядел на редкость органично. Позже Игорь подарил тулуп Захару, и все студенческие зимы тот прощеголял в лунинском каторжном тулупе. Андрюше повезло еще больше: однажды, проводив девушку домой и, возвращаясь под утро в мастерскую, он на помойке увидел роскошную дубленку, совсем новую, только на спине три пулевых отверстия да внутренний мех чуток в крови запачкан. Ничего, на что ж мы реставраторы? «Починять-починять»: мех отмыли, дубленку проветрили, дырочки – спецклеем, чтоб не задувало… – знатный вышел дублон!
* * *А Игорь Мальков был чокнутым книжным страдальцем, знатоком, каких мало. О книгах, альбомах, иллюстрациях, качестве бумаги… готов был говорить часами. И всегда с ним случались какие-то волнующие «книжные» истории. И рассказывал он их, волнуясь и радуясь удаче, приглашая всех порадоваться, удивиться, восхититься судьбой:
– Еду в электричке на дачу – теща просила немного моркови накопать. Смотрю, на скамье напротив – женщина с мешком. И я, не знаю как, по угластым выступам, что ли… сердцем почуял: не морковка в мешке, не картошка, не свекла – книги! Говорю ей: «Простите, я не из милиции, не из народного контроля… разрешите на книжки взглянуть?» И она так нерешительно: «Ну, взгляните…»
Что вам сказать, ребята. Были там 5 томов Брокгауза и Эфрона – дореволюционное издание, папиросная бумага, гравюры, комментарии Венгерова, – и неполное собрание сочинений Шиллера, с золотым обрезом… Всё – со штампом заочного пединститута. И как она торопливо объяснила: она библиотекарь, институт закрывают. Куда девать библиотеку? Она просто не может, понимаете, не может книги выбросить в макулатуру, не может их жечь! Вот, надеется, в какую сельскую библиотеку… И тогда я сказал: – Я вам дам 50 рублей за мешок. Больше не могу. Идет? Она была счастлива. Ая… ну, представляете…
Именно Игорь пристрастил Захара к букинистическим, и начался изнуряющий гон, вечные поиски редких изданий, обмены, звонки букинистам, странные знакомства, удивительные трофеи: в том магазине, что на Московском проспекте, за Технологическим институтом, Захару удалось купить синодальное издание Библии с полным циклом гравюр Доре.
– Как могло случиться, что ее вообще выставили к продаже?! – восклицал Игорь, завистливо поглаживая драгоценный переплет.
– А вот квитанция: директор оформил ее как гравюры Доре с сопровождающим их текстом. Ну, не молодец?!
И был еще замечательный букинистический «Старая книга» – если идти от Невского на Дворцовую площадь, не доходя метров пятьдесят до Арки Росси – это был настоящий антикварный заповедник!
Почему-то помнится он с мокрым снегом на ступенях крыльца. Как войдешь – темный коридор, мышиный запах старых книг… Там был вынюхан, выпасен и выхвачен Гете, гербелевское издание с научными статьями, в том числе, с одной, чрезвычайно Захара интересовавшей статьей – о природе света.
* * *Игоря окружало бесчисленное количество причудливых знакомцев из самых неожиданных сфер жизни и быта: какой-то его приятель, в прошлом научный сотрудник НИИ, работал рубщиком мяса в полуподвальном гастрономе на Невском, недалеко от «Сайгона».
– Я к нему регулярно наведываюсь, – говорил Игорь. – Я человек мясной, кашки-машки меня не сытят. И он мне, братцы, краси-ивые куски рубит кило на полтора; оплата через кассу, как положено, но! Чем отплачиваю? Тем, что отчитываюсь о новостях в театральном мире. Что у Гоги Товстоногова происходит, что у Зямы Корогодского, что у Агамерзяна… Я рассказываю, а он рубит и внимательно слушает…
