Дина Рубина - Медная шкатулка (сборник)
– И вообще! – воскликнула девчушка, решительно воткнув ложку в недоеденный курган мороженого. – Мне этот Господь надоел! Чего он выпендривается! Он что – самый главный?
– Именно, – парировал брат.
– Поглядим еще, – заявила достойная наследница Евы. – Может, я тоже могу стать Богом.
– Нет, ты не можешь, – хладнокровно заметил брат.
– Почему?
– Потому, что Бог – мужчина, а ты – женщина.
Пожилая бродяжка еще с минуту постояла возле столика, переминаясь в своих оттоптанных лаптях, потом повернулась и медленно двинулась вверх по Бен-Иегуде.
– Что ты ей здесь втюхивал про любовь, а, Дуду? Ты кто – Ешуа? – насмешливо спросил одноглазый.
– Бедная, – проговорил, отворачиваясь, лысый Дуду. – У нее разбитое сердце, а?
– Да нет, – охотно отозвался его одноглазый приятель. – Просто мозги не в порядке. У нас таких много и всегда много было. Понимаешь, когда народ такой старый, как мы, у него много сумасшедших.
– Ты не можешь знать, кто сумасшедший, а кто – пророк. «Нет ничего цельнее разбитого сердца, – сказал рабби Симха-Буним, – нет пути прямее кривой лестницы и нет ничего кривее прямого высказывания…» Элиягу тоже считали сумасшедшим.
– Тогда иди, догони ее и скажи ей, что она – пророк. Она же о любви говорит.
– Ешуа тоже говорил о любви, – заметил третий, с трубочкой, свернутой из документа, – и тоже был сумасшедшим, а потом его сделали богом, а нас – козлами отпущения.
– Тогда иди, догони ее, скажи ей, что она – Бог.
– И вообще! – воскликнула девочка. – Где он вообще, этот твой Бог? Где он живет?
– Он живет высоко, – спокойно отозвался брат.
– Где, где – высоко? В «Хилтоне», что ли? На двенадцатом этаже?
– Да нет, вот глупая. Бог на небе – поняла?
Несколько мгновений девочка молчала, в замешательстве глядя на брата.
– Ну, такого просто не может быть! – решительно заявила она.
Любопытно, подумала я, что не только мать не вмешивается в разговор детей, но и они не терзают ее никакими вопросами, не втягивают в спор, не призывают в судьи. Ей-богу, это необыкновенные дети и необыкновенная мама.
Мальчик вздохнул, протянул сестре салфетку (она измазала подбородок мороженым) и примирительно проговорил:
– Ладно, приедем домой, посмотрим в Интернете…
Господи, подумала я, в кои веки я просто захотела съесть мороженого. Могу я, черт возьми, в этом городе просто съесть мороженое, без всего этого высокого сопровождения: без рассуждений справа и слева о добре и зле, о Боге и ангелах, о поющем раввине, о рабби Симхе-Буниме и роли Иисуса в еврейской истории…
Тут мальчик повернулся к матери и молча быстро что-то сказал ей руками. И она ему что-то ответила еле заметными движениями полных и плавных рук. Она стряхнула с себя последние крошки блаженного оцепенения, достала кошелек и вложила купюру в плоскую книжечку счета… И втроем они пошли вверх по Бен-Иегуде, куда и я должна была идти, но не могла. Просто не могла подняться.
Поистине, думала я, в этом городе в спор о Боге не вмешиваются только глухонемые…
5
Сказал рабби Йоханан:
«Не войду Я (Всевышний) в небесный Иерусалим, пока мой народ не вернется в Иерусалим земной».
«Антология Шимона-Проповедника»И все же на встречу я успела. Может, все дело в том, что заседания в иерусалимских судах обычно затягиваются; обвинителю и защитнику всегда есть о чем поспорить, а судье – о чем подумать, прежде чем вынести вердикт. Так что моя приятельница Рина (она адвокат) как раз выходила из здания суда, где мы с ней и договаривались встретиться.
– Ну, как там обвиняемый – оправдан? – спросила я Рину, понятия не имея, о каком деле речь. Просто мы давно собирались встретиться, пообедать и поболтать, и вот, пожалуйста, – она выходит после судебного ристалища, мечтая о еде, как лесоруб после валки зимнего леса, а я зачем-то съела мороженое. Какого дьявола я всегда порчу себе настоящее удовольствие мелкими потаканиями минутным капризам?
– Все обошлось, – весело отвечает Рина и машет рукой. – Ой, пойдемте уже, рухнем где-нибудь, я ужасно голодна. Сядем, и я вам расскажу забавную историю.
Через десять минут мы сидим в кафе «Вчера, позавчера», что приткнулось в закутке длинной сквозной щели, именуемой «Иерусалимским двором». Ни один турист не разыщет это сугубо иерусалимское заведение в недрах неказистого каменного дома, не лишенного, впрочем, своеобразного арочно-оконного очарования.
Это две небольшие комнаты, которые язык не повернется назвать залом.
Все здесь старое; не антикварное, а именно старое – такую мебель принято называть бабушкиной: глубокие продавленные кресла, венские стулья, круглые обшарпанные столы без скатертей. В стенных нишах стоят хлипкие бамбуковые этажерки, хрипло стонущие под грузом книг.
Место культовое, университетское (тут часто выступают израильские писатели), и вечерами в двух этих комнатах бывает тесно и шумно. Но сейчас никого, кроме нас, нет. Мы выбираем лучший стол у глубокого и узкого арочного окна, формой напоминающего книжную закладку, – такие окна встречаются лишь в старых иерусалимских домах.
(В этом месте моей новеллы читателю может показаться странным, что на протяжении сорока страниц я шатаюсь по Иерусалиму, при каждой возможности заруливая в кафе, таверны и рестораны. У читателя может сложиться впечатление, что сведения о местной жизни я добываю, сидя с разными людьми за разными столиками с видом на разные окна. Читателю это может в конце концов и надоесть. В свое оправдание могу лишь заметить, что и до меня многие писатели, желая вывалить те или иные сведения, добытые ценой долгого и вдохновенного безделья, усаживали своих героев за столики подобных злачных заведений – ибо ничто так не оживляет литературного диалога на странице той или иной книги, как вовремя принесенное официантом филе лосося под белым соусом).
Как раз филе лосося мы и заказываем, потому что здесь его готовят отменно, добавляя какие-то незнакомые мне специи.
Я предвкушаю очередную забавную историю из жизни израильских уголовников: Рина превосходная рассказчица, обстоятельная и ироничная. Она никогда не забегает вперед, детали добавляет по мере развития сюжета и, даже когда отвлекается – на описание внешности персонажа, например, – неизменно возвращается к сути рассказа.
Начало истории, говорит она, незамысловато: некий Шломо, мелкий ремонтник, работал в квартире некоего раввина в городке Бейт-Шемеш. Не бог весть какая работа – там подкрасить, тут подмазать, заменить краны в ванной и на кухне, побелить спальню… Договаривались они об одной сумме, а рав по окончании ремонта решил, что довольно будет и меньшей. Короче, тут трудно рассудить – то ли раввин оказался свиньей, то ли Шломо свое дело сделал халатно, – суть не в этом. Суть в том, что, занимаясь побелкой в спальне, Шломо наткнулся на сейф…
