Глория Му - Вернуться по следам
Всякие важные шишки снова поздравляли Лилю, хотя тренером старшей группы официально была объявлена Ира. Я видела, как она стояла чуть в стороне с серым, неподвижным, словно бетонный блок, лицом.
Лиля же выслушивала очередное поздравление и вымученно улыбалась – каждый раз после всяких приятных слов ее непременно мягко журили за то, что она занимается несерьезными вещами: «Ну, милая, здесь вам не цирковое училище, хотя, бесспорно, ваша самодеятельность впечатляет».
Она устала, подумала я, совсем устала. Два года с ними бьется и два года слышит одно и то же. Болото, не выйти.
Я подошла к Лиле и взяла ее за руку. Так мы и ходили, за ручку, среди всех этих дядек и тетек. Может быть, ей было легче, а может быть, она просто не хотела меня обижать, не знаю.
После всего, дома, то есть на конюшне, Ира закатила ужасающий скандал – нас называла неблагодарными, а Лилю – интриганкой. Нашу группу она вести отказалась, мы подло обрадовались, близнецы устроили пердящий салют в честь этого события, гнусно кривлялись и плясали у Иры за спиной, как актер Константин Райкин в фильме про Труффальдино.
Лиля не стала пока набирать новую группу, занималась с нами девятью, а Ира попыталась было, но мало кто шел – зима.
Потом снег отступил. Зоська, вздергивая голову, вкусно вдыхала весенний будоражащий воздух, а я подолгу ее вычесывала – чтоб зимняя шерсть поскорее сошла. Жеребцы и воробьи, вереща, дрались по любому поводу, и все другие дети, кроме меня, здорово выросли.
Юлька смотрелась настоящей взрослой девушкой, а близнецы, наоборот, щенками – они сильно вытянулись, но стали от этого какими-то неловкими.
Я же осталась как была – худой, мелкой и жилистой, только руки окрепли еще больше. Я без труда стояла на спор на одной руке и никогда, ни при каких обстоятельствах не теряла равновесия.
– А и правда, в цирк тебя продать, что ли? – раздумчиво говорил Геша, глядя, как я легко пробегаю по узким балкам (мы латали крышу по весне).
Дела у нас шли не очень. Весной начался обычный лом новичков, народ валом валил, но все хотели только Лилю. Ира от этого бесилась, и у нас не проходило дня без скандалов и ругани. Если даже ей удавалось набрать группу, то она так грубо и глупо вела себя на плацу, что через неделю дети начинали ябедничать родителям и проситься – к Лиле, ага.
– Почему она не уйдет отсюда? – спрашивала я у Геши, зажмурившись от доносящегося с плаца Ириного визга.
– Так ей некуда, должно быть. – Геша опирался о черенок грабель и смотрел в наглое, синее, весеннее небо. – Знаешь, малáя, у нас тут не особо козы́рное место… Раз уж она сюда сама нанялась, значит, больше нигде ее и не ждут…
– А Лиля тогда как же?
– Ну, у Лили тут свое дело… Это ж понимать надо. – Геша щелкал меня по носу, и мы продолжали убирать двор.
А потом к нам на двор въехал немолодой, но все еще солидный серый «Оппель», из него выбрался мужчина с неприятным, надменным лицом в сером же с искрой костюме, галстуке в тон и нежно-розовой рубашке.
Ступая неуверенно, как девушка, в первый раз надевшая туфли на каблуке, брезгливо зажимая нос шелковым платком, он подошел к нам и спросил Лилю. Геша указал ему на плац и смотрел вслед, приставив ладонь ко лбу.
– Пойду-ка я посмотрю, че там, – пробормотала я.
– Стой, они сюда идут.
Лиля шла за этим, в костюме, торопясь, смешно подскакивая и смешно вздернув брови, но мы с Гешей не стали смеяться – по Лилиному лицу безостановочно текли слезы.
Она подошла к нам, вдохнула побольше воздуха, чтобы голос не дрожал, и сказала:
– Мой папа… умер… В Германии… – Лиля всхлипнула. – Мне надо ехать… – Потом она обняла нас с Гешей, села в машину, и ее увезли от нас.
Мы смотрели вслед серому «Оппелю», пока он не скрылся за поворотом.
– Эх, беда-то какая, – жалостливо сморщил лицо Геша. – И не старый же он мужик был вроде?.. Малáя… Малáя, ты куда?
Я бросила грабли прямо посреди двора и пошла в конюшню. Открыла денник и позвала Зоську:
– Зосичка, пойдем погуляем, рыбочка моя, а? Пойдешь?
Зоська охотно вышла, сунула мне морду в руки, обнюхала лицо и коротко заржала.
Я запрыгнула ей на спину прямо там, в конюшне, и толкнула пятками в бока.
– Малáя!.. Да что ж это такое! Я тебе, зараза, всю жопу отобью! А ну не балуй! – Это Зоська попыталась укусить Гешу, сунувшегося было ко мне.
Все дети верят в чудеса, даже самые здравомыслящие. Я, например, тайно верила в то, что лошади умеют читать мысли. А откуда бы Зоська, скажите, узнала, что мне нехорошо, что не надо никого ко мне подпускать, а надо увезти меня далеко-далеко в лес и там долго бегать, чтобы развеять-растрепать тоску? А? То-то же.
Зоська все больше злилась и шла крýгом, не давая Геше подойти. Тогда он встал на месте и только поворачивался вслед лошади.
– Малáя, ну ты чего? Прям лица на тебе нет… Ну вернется же она. Съездит, надо ж матери там помочь, да похороны, да все… и приедет назад…
– Нет, Геша, – сказала я, горяча лошадь все больше, – она не вернется, вот увидишь. Никто не возвращается.
Я почувствовала, что Зоська готова, крикнула «Па-а-аберегись!», свистнула, и лошадь, ответив мне залихватским «Гмгмгиииииииии!», мощно оттолкнувшись задними ногами, сорвалась с места и вылетела за ворота как пушечное ядро.
Зоська мчалась по широкой грунтовой дороге, я почти лежала у нее на шее, прикрыв глаза и крепко держась за гриву – повод к недоуздку я не пристегнула и не знала, куда девать руки.
Я не тревожилась за лошадь – мы объездили весь парк вдоль и поперек, Зоська хорошо знала местность.
Обычно, если я ее не неволила, она выбирала узенькие тропки, где можно всласть попрыгать через ручьи и поваленные деревья, но сегодня ее тянуло на волю, туда, где просторно, она вынесла меня к реке и птицей летела над плотным, влажным песком.
Ее мягкая грива, развеваясь, гладила меня по лицу, на галопе я чувствовала себя как младенец, которого укачивают в колыбели, и, уткнувшись в лошадиную шею, зажмурившись, словно слышала голос своей няни, которая давным-давно рассказывала мне сказки и пела детские песенки: «Несет меня лиса-а-а… за дальние леса-а-а… за гору высо-о-окую … за реку широ-о-окую… Друг мой, где ты, отвечай?.. Друг сердечный, выручай!.. Несет меня лиса-а-а-а…»
Нет, никто не пел мне больше песен, только ветер свистел в ушах.
Зоська свернула от берега в лес, на давно знакомую нам дорогу, вдоль которой росли высокие дикие яблони.
Почувствовав, что у лошади вспотела шея, я опомнилась и пустила Зоську шагом. Тут же сама над собой посмеялась – ну надо же, Лиля-то небось и до аэропорта еще не доехала, а я уже скучаю, тоску гоняю. Но я была уверена: сегодня мы видели ее в последний раз.
