Павел Кочурин - Коммунист во Христе
— Комиссару-то нашего отряда, — будто о случившемся только вчера, поведал Яков Филиппович, — тот затылоглазый вождь тоже предрек гиќбель. Сказал о нем мне: "Кто сам не жалит, на том жала свои ядовиќтые черные завистники испытывают". Не самому комис-сару о том скаќзал, а мне, его вестовому, судьбу его предрек… да и сам он, затылоглазый вещун, не сдобровал. Своим ядом себя же и отравил. Зло-то, оно всегда зло, если даже и на злодеев направлено… Хоронили его с большими почестями. Как же — с самим Лениным знался. Были ли у неќго глаза на затылке, как знать. Кто и видел, так умолчал. Иначе-то как — власть порочить, признать, что дьявольская она. Но люди, уходя от него, умирали, такое было.
Как бы понуждая Ивана задуматься над своими высказами, Яков Филиппович пе-рекинул мысленный мостик от того времени к своим, сегодняшќним дням:
— Со смертью затылоглазого властителя, в городе начались несчастья. Шли грабе-жи, а по ночам забирали многих. И во мне запал страх, своего комиссара стал бояться. Он-то знал, что я старовер. Однажды отозвал меня в сторонку и сказал: "Тебе, Яша, надо до-мой вернуться. Больно Христа в тебе много, да и дома стерегись. В военном будь, из пар-тии не выходи, дознаются, что коммунистом был, пытать станут, отчего вышел". Сначала я ему писал, и он мне отвечал. Батюшке с матушкой поклоны слал. А однажды меня опо-вестили, чтобы не писал Всеволоду Кириллоќвичу. Во враги, знать, народа зачислили. Это я уж потом понял… А у меня и поныне вера в милосердие его. Оно ведь, милосердие-то, не то что у красного комиссара, но даже и у камня бывает, как вот у наќшего Шадровика на Шелекше. — Помолчал, огладил бороду. — Я вот и спасен Божьей милостью. И таю на-дежду, что благо наше от обереженќных по заветанию корней возметея. Но коли что пало на нас во грехе, не отвеется, не изойдет без претерпения и перестрадания. Мы и верно, как на льдине плаваем по половодной реке. И ровно кто тяжелым пестом в ступе нас опиха-ет, не дает наверх взглянуть… И ожидаешь во грехах, авось льдина, на которую тебя за-толкали, на сухую мель сядет, и не унесет тебя в океан-море. До войны-то мы с дедушкой твоим и понадеќялись было, что коли все пойдет по воле мужиковой, то и артельную бы жизнь можно наладить… Вот это тебе, Ванюша, и хотел высказать для понятия, как де-душка наказывал. Время и подходит нашей доле меняться. Мир к нам и придет, если мы землю свою от векового срама очистим, кляќтые места в чистую ниву превратим, чтобы взрастала на ней благая пиќща. С земли и надо начинать, на ней мы живем, ей и потрафлять долќжны и обязаны, как матери матерей.
Иван уходил из староверской кельи с каким-то новым осознанием в сеќбе неответ-ного вопроса: "Как же, отчего и почему и какие силы с нами под высмехом такое зло со-творили?.." И когда все началось? Выходит много раньше той даты, которую нам объя-вили вехой перемен благих… Этот вот Татаров бугор был от века припасен для скопища грехов и неподоќбий наших. Все теперешнее и пало на готовую почву. Без очищения этой почвы нам нечего ждать добрых плодов и от своих рук. И как свою беду распознать, раз ее таили и таят в таких вот буграх неподвластные нам силы. Они и совратили люд на раз-рушение своего, усмотренного нам от веку лада. И тут, пожалуй, самым праведным был поступок для своего времени Старика Соколова и дедушки Данила. Если ж уж навалила неминучая, нашла на тебя быком, то остается одно — одолевать ее не во зле. Неволя на вечной земле не вечна, и надо при настании общего помрачеќния перебороть ее претерпе-нием, сохраняя в себе свою суть, чтобы воќзрасти в добре. Из ничего только Благой может создать живой мир. Чеќловеку же дано одно — длить праведностью праотцово и утверждать усерќдием волю Творца, досотворять его начало. То, что не от Бога, не по природе челове-ческой, — мертво и сгинет. Это вот и осело в голове Ивана, главного инженера колхоза.
Старовер, Коммунист во Христе, и опасался, как бы в чем-то уже соќблазненной душе молодого Корина не возымело покорство тщеславно слуќжить окаянству. Оттеснить тьму демиургизма можно только так, как тесќнили лесную глухомань первые пахари, воз-делывая свое хлебное поле. Кто за них мог это сделать, и кто чему-то их мог научить без своей воли и разума. Только осознанный самим беззаветный труд. Он и делатель, и учи-тель. И теперь выйти из тьмы может только сам крестьянин в воле. И надо не мешать ему с верой глядеть на Божий мир. Не поддаваться напору тех, кто твердит, что "идеальное" — это пересаженное в человеќческую голову "материальное". Мыслить так — значит быть "умным опосля", "задом крепким". Сначала сделать, а потом думать, что сделал. И пере-делывать бесконечно, коли руки головы не спрашивают. Жить по пословице: "Не умни-чай, умнее тебя в тюрьме сидят".
Иван как бы утвердился в том, что помыслы его схожи с думами Стаќрика Соколо-ва. А зарождены они дедушкой Данилом. Но все время оставаќлись как бы взаперти и из-жигали душу. Закруженные в дремучем лесу демиургизма все и петляют незряче, ища вы-хода к свету. Вроде бы в соќблазн нам брошено словцо, что каждому дозволено управлять государстќвом, даже вот и кухарке… Следуй этому и оставайся без вкусного обеќда необре-мененным в барачной зоне демиургенизма… Было какое-то отќчаянно постыдное униже-ние при таком открытии своего бытия. Будто ты живешь в стадном гурте, где умный слова боится, а все остальные — плеќти. Демиургены и стерегут тебя, как тати на большой дороге путника. Колхозник дешев, оттого, что дал себя одурачить этим татям.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЕРВАЯ
Мир праведной души вне цели.
1
Художник, Андрей Семенович, приехал в Мохово в конце мая. О дне приезда не сообщил, отшучивался: "Автобус ходит для всех до станции и обратно". Тут бел у него и особый умысел — дорожить уважением сельќчан, не выпячиваться. А еще профессиональ-ное любопытство и людознательство: в пути, в дороге, открываются невидимые в быту стороны жиќзни, лучше видится нутро человека. Узнается, кто, какой люд больше ездит, куда, откуда и зачем?
По приезде в Мохово, он увлеченно рассказывал об узнанном в дороќге. Забавные и смешные случаи, за которыми крылась и грусть, и пеќчаль, горе и беды деревенского люда. А больше, пожалуй, изворотливоќсть понужденного кататься по дорогам колхозника. Вот трое молодых мужиков и четверо женщин везли из города по корзине яиц, оберегая их от тряски, пересмеивались. И над ними тоже подшучивали: "Держи, тетка, добро покрепче, а то привезешь домой яичницу в подоле". "Да, по такой дороге и не диво…" "Прошлый раз пришлось самому толкнуть сразу десяток битых на сковородку". "Город нынче всем де-ревню снабжает, что от нее за дарма отбирает".
— Что же сами-то курочек не держите, — поинтересовался художник?
Женщина, которую он спросил, была не старая, чего бы не вести неќхитрое хозяйст-во.
— Да и отучились, — бесхитростно ответила она.
— Или уж точили, — поправил ее мужчина.
— Так оно и выходит, что по нонешному купить-то и легче, — пошел пересуд в авто-бусе. — Кормить куриц, или там поросенка, коли хлебом с магазина. Оно и не больно с ру-ки. Когда он есть, а когда и нет. А как им запастись?.. А тут на десятку сотню купишь, оно и без хлопот.
Так вот колхознички и стали жить. Коровушек держать и другую жиќвотину, им уже и не с руки. Да и кормить нечем, все из колхоза каќзне уходит. И такое в великую заслугу ставится: раскрепостили колхозника, бывшего мужика, освободили от забот, сблизили, как вот и
обедали, с пролетариатом. А корма для тех же курочек, что в городе яички несут, из-за бу-гра везется, как вот и мясо для магазинов… А за какие денежки — кому забота?..
Или вот такое еще Андрей Семенович усмотрел: везет деревня из гоќрода нужные себе товар: сапоги резиновые, галоши и валенки, фуфайќки и все такое. И что уж совсем чудно — огородный инвентарь. Капусту с картошкой, это еще сам селянин для себя, как нынче говорят, производит. И дивно, что никто еще от такой "христовой жизни" до сих пор не спятил. А может и есть такие, но опять же, кто об этом скажет. Сам же люд по-смеивается в довольстве; привычно.
— А чего горевать-то… Раньше пешком ходили, или на карюхе ездили до станции. А тут автобус везет, не жизнь, а малина. Коли отпал от забот, так чего не ездить.
И верно, к чему в сельмаг лишние товары завозить, выгод мало, одни хлопоты. Не водка. К тому же горожане стали огородниками, в колхозы ездят оброк отбывать… "Идио-тизм деревенской жизни", в кои годы выќявленный на Руси, больно уж позорно стал ныне наружу выпячиваться. И свою непобедимость в полной мере выказал: необремененность, новая человеческая особь… И к чему только русского человека нельзя приќручить. И он тут же прилипшее к нему гаденькое примется ревниво заќдирать: и душком, да наше. И в то же время, терпя пороки, ехидно выќсмеивает и вышучивает их, клеймить с беспощадно-стью… На городское бестолковье у деревенского люда жалоб нет. Это даже его утешает: чего о нас говорить, когда и там сутолока. Нужного товару днем с огнем не сыщешь. Взять ту же литовку, обычную косу, чем траву косят. И в областном центре ее не найдешь. Кое кому родственники присылают из Сибири. Но те косы с низким наклоном, заставля-ют приседать. Дома за бутылку ее и перековывают. Руки не поотсыхали еще, водятся и мастеќра… Так вот и развлекались в доме Кориных городские гости под рюмку, слушая высказы художника. За что колхозника, бывшего мужика, и городскую его родню, с ду-шой крестьянина, люто хулить. Не за терпеливость же и покорность и за его выжидание.
