Александр Галкин - "Болваны"
Они прошли мимо солдата с красной повязкой на рукаве и автоматом, потом - мимо офицера, дремавшего в стеклянной будке В предбаннике курили рослые новобранцы. Вокруг них валялись рюкзаки, чемоданы. Вслед за невропатологом Птицын с крепышом пересекли школьное фойе, повесили, по его указанию, пальто на вешалку и запутанными переходами спустились в подвальный этаж, в раздевалку спортзала, где вдоль стен стояли длинные низкие скамейки, на которых обычно школьники под вялые окрики физкультурника качают мышцы брюшного пресса, засунув лодыжки между прутьями шведской лестницы. Невропатолог, прежде чем опять удалиться, молча указал пальцем на скамейки, куда и сели, вытянув ноги, Птицын с крепышом.
- Надо, в конце концов, что-нибудь покушать! - изрек крепыш, ёрзая по скамейке ("Удивительно,- позавидовал Птицын крепышу,- как эти люди в такой ситуации могут спокойно думать о еде! Большая часть человечества, вероятно, принадлежит к питательному типу...").- Пойду поищу: может, здесь столовая есть? Должны же они, черт их дери, новобранцев чем-нибудь кормить... С утра ничего не ел... В случае чего, ты скажи, если Ковалева вызовут... я здесь, отошел на минуту... в туалет... (Птицын кивнул.)
- Птицын! В 14 кабинет!
Курчавая голова невропатолога высунулась из двери 14 кабинета. Как только Птицын подошел - голова исчезла. За столом перед раскрытыми бумагами сидел ширококостный врач с крупными руками, точеным аристократическим носом и благородной осанкой. У него был утомленный вид. Военкоматский невропатолог, подобострастно скорчившись у стола, суетливо тыкал пальцем в бумаги.
Чужой врач сразу понравился Птицыну: он никак не ожидал увидеть такое интеллигентное лицо в этом вертепе военщины. Врач поднял глаза на Птицына, и ему показалось, что тот тоже внезапно проникся к нему симпатией. Родинка на правой щеке почему-то вызвала особенное доверие Птицына. В усталом, спокойном лице врача было что-то домашнее.
Врач принялся, как обычно делают невропатологи, манипулировать перед носом Птицына молоточком, просил его закрыть глаза, вытянуть руки перед собой, достать пальцем до кончика носа, померил давление, задал стандартные вопросы о сотрясении мозга.
- Какой институт вы закончили? - неожиданно для Птицына спросил врач.
- Педагогический имени Ленина.
- Какой факультет?
- Филологический.
- А что, у вас там не было военной кафедры?
- Сняли. . . год назад.
- Не женаты?
- Нет.
- Детей нет?
- Нет.
- Да, он типичный интроверт. Всё держит в себе! - наполовину коллеге, наполовину отвечая своим мыслям, заметил врач. - Вам бы, конечно, - снова повернулся он к Птицыну, - было бы лучше служить каким-нибудь военным журналистом. В стройбате вам, наверно, будет трудно. Там много восточных людей. . . Но с такой статьей. . . что еще может быть? Охрана зэков где-нибудь в Сибири. . . (После длинной паузы он, поморщившись, кивнул в сторону стола.) Невропатолог районной медкомиссии снижает вам диагноз: он считает что у вас вегето-сосудистая дистония.
- В больнице у меня был криз: 250 на 140! - гневно парировал Птицын.
- Это отмечено в документах? - удивился врач.
- Разумеется.
Врач-интеллигент подошел к столу, и оба медика стали просматривать выписку.
- Где?
Птицын, на ходу застёгивая рубашку, подошел к ним и ткнул в середину листа (он отлично изучил его содержание, прежде чем привезти в военкомат).
- Рвало? - испугался его враг, Захар Абрамыч, испугался, само собой, за себя: не переусердствовал ли он и не придется ли ему отвечать за свою настойчивость.
- Нет!
- Голова болела? - с тревогой продолжал допрос районный невропатолог.
- Да! В 915 горбольнице, - продолжал Птицын, еле сдерживая себя, - меня обследовали 50 врачей. Энцефаллограмма, РЭГ, ЭКГ. Велоэргометр. Я лежал два раза по месяцу! Меня консультировали два профессора, в том числе член-корреспондент Академии медицинских наук профессор Тухес. Диагноз поставлен на основе объективных данных. Я не понимаю, что еще требуется?
Птицын вошел в раж - Захар Абрамыч резко оборвал его:
- Подождите в коридоре. Мы позже объявим вам свое решение.
Птицын вышел.
Через пять минут из кабинета решительно выскочил Захар Абрамыч.
- Вам придется лечь третий раз в больницу. . . для выяснения окончательного диагноза. Мы направим вас в Боткинскую. Там хорошие врачи! На днях вас вызовут повесткой в райвоенкомат по поводу арбитражной экспертизы. Подождите на выходе, я сейчас отмечу вашу повестку.
Если бы Птицын умел ругаться, он выругался бы от души трехэтажным матом. По крайней мере, мысленно он трижды проклял эту медицинскую крысу.
Птицын вышел на улицу с горячей, потной головой. Морозный воздух чуть-чуть остудил его лоб. Он принялся делать круги и зигзаги вокруг канализационного люка. Вот наконец вышел его враг в своем замызганном пальто и свалявшейся кроличьей шапке. Он нервно крутил в руках сигарету протянул Птицыну повестку:
- До свиданья!
Птицын прошел рядом с ним несколько шагов. Невропатолог тревожно покосился на Птицына.
- Неужели вы не доверяете врачам собственной больницы? Дважды я лежал. Пять десятков врачей меня обследовали. Прокручивали на тридцати всяких разных аппаратах. Что вам еще надо?
Тот не отвечал ни слова. Только нервно курил. Он явно не ожидал прямого разговора: Птицын разрушил иерархию, вышел из жалкой роли призывника, сверху вниз взиравшего на заоблачную фигуру врача призывной комиссии. Они остановились на трамвайной остановке. Невропатолог, нервически дергаясь, курил короткими затяжками.
- Вы на трамвай? - спросил он Птицына.
- Да!
- А я пешком!
Захар Абрамыч резко дернулся влево от Птицына и быстро-быстро засеменил по шпалам трамвайных путей (там совершенно не было другого прохода). Птицын некстати вспомнил веселую песню сбежавшего в Израиль Вадима Мулермана:
Опять от меня сбежала
Последняя электричка.
А я по шпалам, опять по шпалам
Иду домой по привычке.
6.
Птицын после ГСП позвонил Владимиру Николаевичу, который болел и был дома. Рассказал, что произошло. Владимир Николаевич назвал невропатолога сраным говнюком, после чего гневно выкрикнул:
- Пиши жалобу!
- Куда?
- В Главный штаб сухопутных войск!
- Но я даже не знаю его фамилии... И о чем я буду писать?
- Ты говоришь, он работает в 915-й горбольнице?
- Да.
- Как ты называл его имя-отчество?
- Захар Абрамыч.
- Узнать фамилию пара пустяков! Любовь Васильевна (она была женой Владимира Николаевича) позвонит из своей аптеки в неврологию и в два счета узнает... это ведь одна больница... Все они зависят от ее аптеки... Все отделения получают лекарства... Жди, не дёргайся... Я тебе перезвоню.
Птицын сделал себе чаю. Если курильщик, нервничая, бросается к родимой сигарете, то Птицын всё время пил чай. Минут через двадцать раздался звонок.
- Сеня! - Владимир Николаевич похохатывал. - Дело в шляпе! Знаешь, как фамилия твоего любимца?
- Как?
- Ни в жизнь не догадаешься!
- Вассерман? Зако-Витебский?
- Бери выше!
- Мейерхольд?
- Сруль!
- Как, как? - не расслышал Птицын.
- Сруль! Сергей, Раиса, Ульяна, Леонид, Мягкий знак. Сруль!
- Не может быть! Разве бывает такая фамилия?
- Представь себе! Захар Абрамыч Сруль! И отец у него был Сруль. И мать Сруль. И сестры и братья - все Срули. Работает в 4-й неврологии. Старшая сестра очень его хвалила : "Захар Абрамыч -очень-очень хороший врач, Любовь Васильевна!" А ты его не ценишь! В общем, накатай на него жалобу... позлее... Надо с ним потягаться! Если он Сруль, то тебе нельзя быть унитазом. Пускай он гадит в больничное судно.
Птицын, несмотря на упадническое настроение, не мог не посмеяться. Фамилия невропатолога как будто бы превратила всю трагичность происшедшего в пошлый фарс, а пошлость сразу снизила накал переживаний, так что Птицын с аппетитом пообедал и начал обдумывать свое письмо в Главный штаб Сухопутных войск. Необычайно пышное название! Но Владимир Николаевич когда-то работал в военкомате и наверняка знает всю эту военную бюрократию.
Птицын вдруг понял то, чего никак не мог понять: почему этот Сруль так его люто ненавидел. Птицын догадался, что тот образ чистюли и аккуратиста, золотого медалиста и отличника учебы в мединституте, а потом аспиранта, кандидата наук, доктора, профессора и академика, который он нафантазировал, - этот образ рушится напрочь, едва люди слышат фамилию Сруль! Он, без сомнения, смертельно обижен на мир. Мир не может принять людей с таким именем. Он их выталкивает и зло смеется над ними. А Срули не могут простить это миру, потому-то они ему жестоко мстят. Но как мстить миру, если он сильнее их? Надо мстить слабым - тем, кто не может ответить. Власть - вот искушение срулей. Все они, как один, лезут наверх: в политику, на телевидение, в газеты... Власть и слава - вот что их манит бессонными ночами. Не всем, к счастью, достается имя Сруль, и они - срули не по фамилии, а по натуре - все-таки умудряются выбраться на вершину горы, чтобы оплевать всех оставшихся внизу. Этому Срулю, увы! - приходится плевать из своей ямы с дерьмом - в небо. Наверно, он не женат, иначе поменял бы фамилию, как Колбасников - на Суворова или Бень - на Архангельского. А может быть, он сохраняет верность своей еврейской династии Срулей? Отец Сруль смертельно бы обиделся, если бы Сруль-сын предал его родительское имя, то самое имя, которое с гордостью носил дед Сруль, прадед Сруль, вплоть до прародителя рода, какой вместе с Моисеем ходил по пустыне и вошел-таки в землю обетованную.
