Мо Янь - Страна вина
«Юньюй дацюй» отличается не только крепостью, сладостью и превосходным вкусом, но и несравненным букетом. Однажды в конце весны один из рабочих на винокурне, открывая плетеную корзину с вином, по неосмотрительности уронил ее. Вино растеклось по улице, ее в одночасье наполнил густой аромат, и у прогуливавшихся там юношей и девушек хлынули из глаз слезы, лица их раскраснелись, и они перестали что-либо соображать. Пролетавшая мимо стая птиц закружила на месте, они позабыли, куда летели, и попадали на землю. Вот уж действительно, и рыбу заставит нырнуть на дно, и гуся в полете опустит на землю, завораживает душу и вызывает духов.[203] Тысячи нежных чувств. Любовные ощущения без числа. Есть такие строки:
Оросил себе горло чаркой «Юньюй» —
Пред глазами чудесных картин без числа.
Небожителям впору такое вино,
Среди бренных людей где такого испить?
Дорогие гости, друзья, я уже много рассказал о достоинствах вина «Юньюй». Нужно добавить лишь следующее: внуком в шестом поколении того самого господина Юань Цзюу, создателя «Юньюй», является мой тесть Юань Шуанъюй, профессор Академии виноделия Цзюго. Как профессор Академии, он щедро делится уникальными приемами, которые передаются в его семье из поколения в поколение. Под его руководством, благодаря заботе и указаниям горкома партии и городского правительства, на резвом скакуне политики открытости и реформ, на унаследованной нами базе мы в Цзюго за какие-то десять лет создали более десяти марок прекрасных вин, которые сравнимы с «Юньюй», а по некоторым параметрам даже превосходят его. Например, «Люй и чун де», «Хунцзун лема», «Ицзянь чжунцин» — «Любовь с первого взгляда», «Хошаоюнь» — «Пылающие облака», «Симэнь Цин», «Дайюй хоронит цветы»… Но еще более воодушевляет то, что мой тесть, профессор Юань, отправился в одиночку в горы Байюаньлин — нечесаный и грязный, седой старик с лицом ребенка, — чтобы подружиться с обезьянами, чтобы учиться у этих животных и, впитав их знания, продолжить традиционное занятие своих предков, «использовать опыт извне», «заставить прошлое служить настоящему, поставить иностранное на службу Китаю»,[204] а обезьян — на службу человеку, чтобы в конечном счете добиться успеха, одним шагом достичь мировой известности своим Обезьяньим вином, одна капля которого рушит города![205]
Торжественная презентация Обезьяньего вина состоится на первом ежегодном фестивале Обезьяньего вина!
Легче получить тысячу лянов золотом, чем отведать каплю Обезьяньего вина!
Прочь колебания, друзья, срочно приезжайте в Цзюго!
Пока еще не поздно!
3Брат Идоу, сочинение твое получил.
Тут как раз зашел приятель, который работает в издательстве, и я дал ему почитать «Город вина». Прочитав, он хлопнул ладонью по столу и воскликнул: «Браво! Вот это коммерция!» Еще он сказал, что если ты доведешь объем рассказа до семидесяти-восьмидесяти тысяч знаков и добавишь рисунки и фотографии, то можно будет издать отдельной книгой. Его издательство возьмется за это. От вашего города потребуется финансовая поддержка, а также вы должны гарантировать приобретение ста тысяч экземпляров тиража. Он считает, что раз вам все равно нужно готовить рекламные материалы для приезжающих на первый фестиваль Обезьяньего вина, то почему бы не включить в их число это иллюстрированное издание. Тогда гости фестиваля смогут приобрести книгу, в которой будет и история Цзюго, и сведения о его замечательных винах — и удобно, и репрезентативно, и экономно, и эффективно в смысле рекламы. Считаю, что это прекрасная идея и ты мог бы обсудить ее с вашим мэром. За эту книгу вам придется выложить издательству тысяч пятьдесят. Какие-то пятьдесят тысяч, ведь для вас в Цзюго это сущие пустяки. Прошу сообщить по возможности быстро, как решится этот вопрос. Мой приятель проявил такой интерес, что перед уходом я дал ему твой адрес, и он, возможно, свяжется с тобой напрямую.
Что касается участия в выработке названий для новых вин, а также в группе по составлению «винных уложений», то выгода от участия в этих мероприятиях очевидна. Думаю, что отрину ложную скромность и через некоторое время дам свое согласие. Закончу вот последнюю часть романа, над которой сейчас работаю, и отправлюсь в Цзюго. Тогда и обговорим всё подробно.
Желаю творческих успехов! Мо Янь 4…А-а-а! При мысли о Цзинь Ганцзуане и о всех сожранных и извергнутых в отхожие места младенцах в душе Дин Гоуэра ковшом Большой Медведицы вспыхнули уснувшие было чувства ответственности и справедливости, ярко высветив мрак расползающегося во все стороны сознания. В завитке ушной раковины и в самом кончике носа он ощутил невыносимую боль, словно их проткнули чем-то острым, причем смазанным смертельным ядом. Он невольно поднялся и сел. Перед глазами все кружилось, голова казалась огромной, как корзина из ивняка. С трудом разлепив опухшие веки, он заметил, как с его тела метнулись три или четыре большие расплывчатые серые тени. Они с глухим, мясистым шлепком спрыгнули на землю, издав пронзительные звуки, что-то вроде чириканья. Что это за диковина такая — птица или зверь? На ум пришли рябчики и дикие кролики, летучие драконы и белки-летяги — их прекрасно готовят в Цзюго. Перед ним сверкнули зеленоватые глаза. Он с усилием повращал своими, словно забитыми песком, глазными яблоками, чтобы смочить их секретом слезных желез. Навернулись слезы с запахом дешевой водки. Он вытер их тыльной стороной ладони, и картина стала понемногу проясняться. Прежде всего он разглядел сборище из семи-восьми больших серых крыс, которые яростно поблескивали в его сторону черным лаком своих мерзких глазок. От этих остреньких мордочек, торчащих усиков, отвисших животов и длинных, тонких хвостов желудок сжался, и из разинутого рта низвергся зловонный поток чего-то среднего между прекрасными напитками, изысканными яствами и натуральным дерьмом. По горлу будто лезвием полоснули, в носу как-то странно свербило, ноздри были забиты той же дрянью. Потом в глаза бросилась криво висящая на стене двустволка. И воспоминания, связанные с этим, вывели его из хаотического состояния. Тут же вспомнилось давешнее паническое бегство, похожий на призрака старик, незаконно торговавший клецками, старый революционер — сторож мемориала павших борцов, а также приплясывающий дух «маотай» с красным поясом и большой рыжий пес тигровой масти… Образов было множество, но не за что было зацепиться — как будто смотришь сразу на сотню распускающихся цветов. Вроде сон, а вроде и нет, явь и фантазия одновременно. А тут еще вспомнились роскошные формы шоферицы. Отделаться от отвлекающих мыслей и вернуться к реальности заставила большущая крыса, которая запрыгнула ему на плечо и с невероятной ловкостью впилась в шею. Встряхнувшись всем телом, он сбросил крысу, однако непроизвольно вырвавшийся было у него истошный вопль так и замер на губах при виде представшего перед ним поразительного зрелища. С разинутым ртом он тупо смотрел на старого революционера, который лежал навзничь на своей лежанке, а на нем деятельно копошились с десяток здоровенных крыс. Нос и уши старика были начисто обглоданы этими голодными тварями — а может, и не голодными, — жутко смотрелся и безгубый рот с торчащими деснами, изрекавший когда-то столько мудрых суждений, невыразимо страшно выглядел и лишенный облекавшей его плоти череп. Осмелев, эти гнусные твари глодали его руки, которые когда-то умело обращались с оружием, и от них уже остались лишь белые кости, похожие на очищенные от коры веточки ивы. Следователь хорошо относился к закаленному в боях старому революционеру, который в трудную минуту протянул ему руку помощи, и рванулся, чтобы отогнать крыс. Но когда он готов был обрушиться на них, их глаза вдруг стали быстро менять цвет: с лаково-черного на розовый, с розового — на зеленоватый. В испуге он попятился и уперся спиной в стену. Дальше отступать было некуда. Крысы сомкнули ряды и, оскалив зубы и подергивая усиками, злобно уставились на него, готовые в любой момент броситься в атаку. Следователь ткнулся спиной в висевшее на стене ружье, и его вдруг осенило. Он тут же повернулся, схватил его, навел на крыс, нащупал пальцем спусковой крючок — он был готов встретить врага.
— Стоять! — заорал он. — Еще шаг — и вам крышка!
Крысы стали переглядываться и приплясывать, словно издеваясь. Захлебнувшись от ярости, он аж зубами заскрипел:
— Ах вы, твари разэтакие! Сейчас увидите, с кем имеете дело!
И спустил курок. Раскатом грома прогрохотал выстрел, и вслед за огненной вспышкой по комнате поплыли клубы дыма. Когда дым рассеялся, он с удовлетворением отметил, что крысиного воинства выкошено немало. Уцелевшие, кляня родителей за то, что у них всего четыре лапы, стремительно разбежались по балкам и карнизам и в мгновение ока скрылись без следа. Следователя охватила паника, когда он заметил, что этим выстрелом не только обратил в бегство крыс, но и изрешетил лицо старого революционера. Прижав к груди ружье, он привалился к стене, ноги подкосились, и он сам не свой сполз на пол. На лице его отразилась невыносимая душевная мука. «Конечно, старик сначала умер, а уж потом крысы опаскудили его труп, — думал он. — Но кто поверит, что все так и было, глядя на его испещренную дробинками голову?! Все подумают, что в него сначала стреляли, а уж потом крысы обезобразили его. Эх, Дин Гоуэр, Дин Гоуэр, на этот раз хоть в Янцзы сигай — все одно не отмоешься. Янцзы помутнее Хуанхэ будет». «Как появится святой, быть прозрачней Хуанхэ, фонари все вырезают, по воде с огнем пускают.[206] Из чего же тот фонарь? Тыква, дыня и арбуз. Из чего фонарь, из чего фонарь? Тыква, с огурцом другая и твоя башка пустая». В ушах павшего духом следователя по особым делам эта считалочка, которую он повторял когда-то в детстве, — мелодичная, исполненная таинственного смысла, — звучала сначала будто издалека, а потом все ближе, поначалу неотчетливо, а потом ясней и громче, пока не разлилась естественно и непринужденно во всем величии огромным хором детских голосов. А на месте дирижера перед этим детским хором из нескольких сот человек стоял его сын, с которым они уже так давно не виделись. Белоснежная рубашка и шорты небесно-голубого цвета, этакое белое облачко, плывущее в небесной голубизне, одинокая чайка, парящая над морем. Две капли мутноватой и теплой, как подогретое вино, жидкости потекли из глаз следователя, омочив щеки и уголки рта. Он поднялся и потянулся руками к сыну, но белоснежно-голубой образ неторопливо уплыл вдаль. А перед глазами снова появилась жуткая, сотворенная им вместе с крысами картина невероятно жестокого убийства, которому суждено всколыхнуть весь Цзюго.
