Евгения Кайдалова - Ребенок
Утром я почувствовала себя немного лучше. Отчасти потому, что в момент моего пробуждения квартира была безмолвна. Значит, страшная бабушка уехала и очередная опасность миновала, словно закончился ночной кошмар…
Выпив аспирин и окончательно окрепнув духом, я пошла на кухню и поняла, что страшный сон смешался с действительностью, совсем как в фильме «Кошмар на улице Вязов». Мария Георгиевна сидела на стуле и покачивала Илью на руках.
– Отдайте! – сказала я с ненавистью к захватчикам.
Она испуганно обернулась, и мне стало если не стыдно, то неловко. Нет, эта старая женщина не могла быть врагом, должно быть, я обозналась. Она смотрела так растерянно и жалко, словно это я хотела отнять ее ребенка, а не она – моего. Меня поразили очень правильные черты ее лица, более тонкие, чем у Антона, в чем-то даже аристократические; обезобразить их не смогла и старость. Вчера я не успела ее рассмотреть, и сейчас неожиданно благородный облик противника привел меня в замешательство. Вдобавок она носила очки. И эти очки были точно такой же формы, что и у моей мамы. Я почувствовала, что растеряла всю свою ненависть – главное, если не единственное мое оружие.
…Мама ходила в очках не всегда, она надевала их только во время чтения. И больше всего я любила смотреть на нее именно в эти минуты, когда мама, неизменно стойкая и жизнерадостная, начинала казаться такой трогательно слабой от своей дальнозоркости. И мама всегда так бережно прикасалась к книгам…
Мама в очках с книгой в руках, женщина в тех же самых очках с ребенком на руках… В сознании что-то столкнулось и наложилось друг на друга. Теперь Мария Георгиевна не могла быть моим врагом.
Она безропотно протянула мне ребенка и одновременно с ним – марлевую повязку, которой врачи закрывают нос и рот. Говорила она вежливо, с оттенком извинения в голосе.
– Вот, надень, пожалуйста, – грипп передается воздушно-капельным путем…
Я не стала возражать. Но меня очень удивил этот резкий переход от командирского тона к полному смирению.
Последующую неделю, пока я окончательно не встала на ноги, Мария Георгиевна вела себя безупречно. Она проверяла мою температуру и давала таблетки. Она предупреждала о возможных осложнениях после гриппа и рассказывала, как их избежать. Она готовила еду и меняла Илье подгузники. Она без конца проветривала комнаты и вывозила Илью гулять. Она постоянно держала его на руках, принося мне только для кормления. Впервые за все время, прошедшее после родов, я получила отпуск – отпуск от ребенка.
Теперь, когда я занималась им не целый день без перерыва, а в общей сложности несколько часов, я впервые начала получать от общения с ребенком радость. Я даже успевала по нему соскучиться и, лежа в ожидании Ильи, вспоминала все милое и забавное, что происходило с ним в эти месяцы, но оставалось неоцененным из-за постоянной, тяжелой усталости.
…Когда ему было месяца два, он неотрывно смотрел на горящую лампу. Я даже переложила его в кроватке так, чтобы свет не испортил ребенку глаза, но Илья упорно таращился на любой осветительный прибор, что попадал в поле его зрения. Почему его так притягивал яркий свет? А почему взрослых людей так манят огни большого города?..
…В этом же возрасте он спал с поднятыми кверху руками – меня всегда смешила эта поза сдающегося солдата. А когда я клала его, распеленутого, на диван, ручки и ножки дергались так, словно их хозяин пытался сбежать с несуществующего поля боя на все четыре стороны сразу…
…Примерно к трем месяцам на темени у него протерлась лысинка. Прибавьте к этому страшную сосредоточенность во время сна – и получится маленький мудрец, решающий после обильного молочного обеда все мировые проблемы сразу…
…Тогда же он стал агукать. Раньше я думала, что этот звук, произносимый младенцами в книжках, настолько же условен, насколько условно «гав» из уст собаки. Но у Ильи выходило настоящее «агу», правда, с невнятным гортанным «г». Месяцем позже к этому добавились совершенно невообразимые звукосочетания типа «бгдых», «агхым», «абдых». Однажды в то время я увидела на полке магазина минеральную воду «Архыз» с изображением Кавказских гор на этикетке и задалась вопросом: а не повлияло ли место зачатия Ильи на его лингвистические способности? Что, если он пытается заговорить со мной на кабардинском или балкарском языках?..
…Сейчас, ближе к пяти месяцам, он научился по-настоящему – по-детски – заливисто смеяться. В ванне он устраивал сущее цунами, изо всех сил колотя по воде руками и ногами – теперь Илья уже умел ими управлять. А когда его клали рядом со мной перед кормлением, он точно так же изо всех сил улыбался мне, во всю ширь открывая рот. Я целовала его и с наслаждением принюхивалась к его волосам…
– А почему ты его не взвешиваешь до и после кормления? – спросила Мария Георгиевна. В ее тоне снова отчетливо проступила строгость.
Я не делала этого по двум причинам: во-первых, у меня не было весов, а во-вторых, я не видела в этом необходимости. Илья спокойно спал восемь ночных часов, а днем выдерживал четкие четырехчасовые промежутки между едой.
– Откуда ты знаешь, хватает ему молока или нет?
– Я же вижу.
– Интересно, что ты можешь видеть?!
Последняя фраза была произнесена с раздражением. Как только я выздоровела, Мария Георгиевна круто изменила свою линию поведения. Она стала такой же, как и при нашем первом знакомстве, – строгость, приказной тон. Более того, привыкнув за неделю распоряжаться домашними делами, бабушка Антона не желала вновь уступать мне эту привилегию. Правда, всю черную работу выполняла я, но только по ее указанию: «Тебе обед не пора готовить?», «Интересно, когда ты собираешься убираться?», «Сейчас придет Антон – давай накрывай на стол!»
Все чаще и чаще я скрипела зубами. Разумеется, я и раньше делала всю работу по хозяйству, но при этом грамотно распределяла свои силы: что-то нужно закончить прямо сейчас, а что-то можно отложить до завтра (или до послезавтра). Что-то я на последнем издыхании доделаю сегодня вечером, а за что-то без зазрения совести возьмусь через неделю. В общем, я действовала как опытная лошадь, везущая телегу по неровной дороге: перед подъемом надо приналечь, на спуске притормозить… Главное, чтобы возница не понукал и не мешал мне беречь силы в долгом пути! При этом условии я справлюсь с грузом и не издохну раньше времени. Но теперь я постоянно слышала над головой свист кнута…
«Что со стиркой? У ребенка нет уже ни одного чистого комбинезончика!»
А это было уже настоящим наказанием. Первое, что сделала Мария Георгиевна, став во главе нашего хозяйства, – это запретила мне включать стиральную машину. Сражая меня наповал своим медицинским авторитетом, она внушила, что в стиральной машине вещи недостаточно отстирываются и плохо прополаскиваются, а для детской кожи нет ничего губительнее, чем остатки порошка на белье. Она рассказала душераздирающие истории об аллергиях. Она безапелляционно заявила, что памперсы – это прямой путь к бесплодию (особенно вредно пользоваться памперсами ночью, когда ребенок проводит в них много часов подряд, надевать их допустимо лишь на время прогулок). В результате количество стирки увеличилось раз в пять, объем моего труда – раз в десять, а нервотрепка… Нет, я не хочу даже подсчитывать эти разы! Скажу одно: меня начинало трясти при виде собственного ребенка. Утром, вместо того чтобы с нежностью приложить его к груди и радоваться его широкой улыбке, я со стоном сдергивала с него насквозь мокрые тряпки, тащила в ванную обмывать, а потом тыкала ему в рот соском с одной-единственной мыслью: стирки прибавилось! Вновь, как и в самое тяжелое время – сразу после рождения Ильи, – я проводила по полдня, согнувшись над ванной – то самое время, что я могла бы провести с ребенком. Что при этом происходило с Ильей?