Джонатан Франзен - Свобода
Этим вечером его ужаснуло то, как неглупо она разговаривала. В этом и состояла суть ее упреков. Она, видимо, не очень удачно справлялась с жизнью, но не по глупости. Скорее наоборот. У нее было комически-трагическое ощущение себя, и она словно искренне извинялась за свое поведение. Но все равно упрекала его. Как будто она говорила на каком-то изысканном, но умирающем туземном языке, и молодому поколению (т. е. Джоуи) следовало либо сохранить его, либо ответить за его гибель. Или как будто она была одной из папиных вымирающих птиц, щебечущей в лесу свою устаревшую песню в отчаянной надежде заинтересовать ею какую-нибудь добрую душу. Она словно противопоставляла себя всему остальному миру и всем своим поведением упрекала его за то, что он предпочитает стать на сторону остального мира. Но кто мог винить его за этот выбор? У него была своя жизнь, которой он пытался жить! Проблема заключалась в том, что в юности он дал слабину и продемонстрировал ей, что понимает ее язык и слышит ее песню, и теперь она постоянно напоминала ему, что эти его способности никуда не исчезли, — на случай, если ему вдруг захочется ими воспользоваться.
Тот, кто мылся в душевой комнате, выключил воду и теперь вытирался. Дверь в гостиную открылась и закрылась, открылась и снова закрылась, мятный запах чистки зубов приплыл от раковин в кабинку Джоуи. От слез у него случилась эрекция, он достал член из трусов и схватился за него, как за соломинку. Если сжать его, головка становилась пугающе огромной и почти черной от прилива венозной крови. Ему так нравилось смотреть на это, его так успокаивало чувство защищенности и независимости, которую давало созерцание этой омерзительной красоты, что кончать и лишаться этой твердости не хотелось. Правда, ходить целыми днями со вставшим членом ему тоже не хотелось. Как Блейк, например. Джоуи не хотелось быть Блейком, но еще меньше ему хотелось быть Доверенным Лицом матери. Несколькими дергаными движениями он помог себе кончить в пасть унитаза и тут же спустил воду.
В своей угловой комнате Джоуи обнаружил Джонатана, который читал Джона Стюарта Милля и смотрел девятый иннинг чемпионата по бейсболу.
— Все очень запутанно, — сказал Джонатан. — Мне жаль «Янки».
Джоуи, который никогда не смотрел бейсбол один, но охотно составлял компанию другим, присел на кровать. Рэнди Джонсон стремительно посылал мячи одноглазому игроку «Янки». Счет был 4:0.
— Может, еще отыграются, — сказал Джоуи.
— Это вряд ли. Прошу прощения, с каких пор сборные через четыре сезона участвуют в чемпионатах? Я еще не привык, что у Аризоны вообще есть команда.
— Рад, что ты начал прозревать.
— Не пойми меня превратно. Нет ничего слаще проигрыша «Янки», желательно — в один ран, желательно — с подачи Хорхе Посады, чуда-без-подбородка. Но бывают годы, когда тебе вроде как даже хочется, чтобы они выиграли. Это такая патриотическая жертва, которую мы все должны принести ради Нью-Йорка.
— А я хочу, чтобы они каждый год выигрывали, — сказал Джоуи, хотя на самом деле ему было почти все равно.
— С чего это вдруг? Разве ты не за «Твинс» болеешь?
— Все дело в том, видимо, что мои родители ненавидят «Янки». Папа любит «Твинс», потому что они мало получают, а тут уж «Янки», конечно, главные враги. А мама просто ненавидит Нью-Йорк.
Джонатан с интересом на него взглянул. До этого дня Джоуи говорил о родителях ровно столько, сколько требовалось, чтобы не пошел слух, что он что-то скрывает.
— А почему она ненавидит Нью-Йорк?
— Не знаю. Видимо, потому, что она там выросла.
Тем временем на экране Дерек Джетер выбежал на вторую базу, и игра закончилась.
— Какой сложный букет эмоций, — сказал Джонатан, выключая телевизор.
— Я даже своих дедушку с бабушкой не знаю, — продолжал Джоуи. — У матери с ними странные отношения. За все мое детство они один раз к нам приезжали — примерно на сорок восемь часов. Все это время мама дико нервничала. Потом мы их один раз навестили, когда были в Нью-Йорке, и все снова было плохо. Они присылают мне открытки на день рождения с опозданием на три недели, и мать буквально проклинает их за это, хотя они не виноваты — как им запомнить день рождения человека, которого они совсем не знают?
Джонатан задумчиво нахмурился.
— А где в Нью-Йорке она жила?
— Не знаю. Где-то в пригороде. Моя бабушка занимается политикой, в законодательном собрании штата или как-то так. Она очень милая и элегантная еврейская леди, но мама не может находиться с ней в одном помещении.
— Ну-ка, ну-ка. — Джонатан сел в постели. — Твоя мать еврейка?
— Теоретически да.
— Чувак, да ты еврей! Я и не знал!
— Ну, на четверть, — сказал Джоуи. — Сильно разбавленную.
— Ты бы мог прямо сейчас эмигрировать в Израиль, без всяких вопросов.
— Всю жизнь мечтал.
— Это я так. Заряжал бы там пистолет, управлял реактивным истребителем и встречался бы со стопроцентной саброй.
Чтобы проиллюстрировать свою мысль, Джонатан открыл лэптоп и перешел на сайт с фотографиями бронзовых израильских богинь со скрещенными патронташами на обнаженных грудях размера D.
— Не в моем духе, — сказал Джоуи.
— Да и не в моем, — сказал Джонатан не вполне искренне. — Ну, тебе могло и понравиться.
— Да и потом, разве там нет проблем с нелегальными поселениями и бесправными палестинцами?
— Проблема в том, что это крохотный островок демократии и прозападного правительства — в окружении мусульманских фанатиков и враждебных диктаторов.
— Это значит только, что место для острова выбрано неправильно, — сказал Джоуи. — Если бы евреи не отправились на Ближний Восток, а нам не пришлось бы их поддерживать, может, арабские страны так не враждовали бы с нами.
— Чувак, ты вообще слышал о Холокосте?
— Слышал. Но почему они не отправились в Нью-Йорк? Мы бы их пустили. Они бы могли понастроить здесь синагог и все такое, а у нас были бы нормальные отношения с арабами.
— Но Холокост случился в Европе, которая считалась цивилизованной. Когда теряешь половину населения в геноциде, перестаешь доверять свою защиту кому-либо, кроме себя.
Джоуи с неудовольствием понял, что выражает скорее родительское мнение, чем свое собственное, а потому проиграет в споре, победа в котором ничего для него не значила.
— Хорошо, но почему это нас касается? — тем не менее продолжил он.
— Потому что мы должны поддерживать демократию и свободные рынки по всему миру. В чем проблема Саудовской Аравии? Слишком много озлобленных людей без всяких экономических перспектив. Поэтому бен Ладен там и популярен. Я согласен с тобой насчет палестинцев. Это просто гигантский гребаный питомник террористов. Поэтому мы и должны принести свободу во все арабские страны. Но начинать с предательства единственной работающей демократии в целом регионе — не лучшая идея.
