Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 1 2013)
Книга Вайскопфа насыщена многочисленными весьма полезными ссылками на труды, посвященные масонству в русской культуре. И если следовать правилу, придуманному в юношестве Алистером Кроули — прочитывать все произведения, упомянутые в книге, то перед нами, по сути дела, ветвится универсальная энциклопедия русского текстуального эзотеризма. Эрудиция автора, его неожиданно меткие и хлесткие формулировки не могут не восхищать. Вот, например, несколько из них: «…безнадежно архаичный Карамзин, писавший ее [Историю государства Российского] с оглядкой на Тита Ливия», «заклинания Погодина и Шевырева, гекзаметры Деларю, ритмизованная теургия Гоголя — все это совершенно однородные сигналы элитарно-жреческого сознания. <…> Их „ангел-хранитель”, витающий над изголовьем, — это, в сущности, гибрид Христа с Аполлоном».
Рассматривая как произведения русских писателей-романтиков первого ряда, так и творчество их напрочь забытых современников, Михаил Вайскопф дает такое автометаописание своей книги: «Сюда вовлечены тексты, в том или ином виде прикосновенные к религиозной метафизике и нанизанные на стержень единого эротического сюжета, проходящего, как мне кажется, сквозь всю русскую литературу». На самом же деле эта книга представляет собой нечто большее, совершенно меняющее наши, укоренившиеся и закоснелые, представления о русской религии и культуре.
Татьяна Щербина. Новый Пантеон. М., «Барбарис», 2012, 152 стр.
Татьяна Щербина занимает на русском поэтическом небосклоне особое место. В каком-то смысле она исполняет роль медиатора — между русской и французской культурами, между миром словесного и визуального. Вспомним их с Александром Тягны-Рядно совместный проект «009 — Крещендо нулевых», на презентации которого Татьяна читала стихи на общественно-политические темы под непрерывное слайд-шоу из 1000 фотографий 2009 года, авторства Тягны-Рядно. У Щербины личностное отношение ко времени. Она его бережно хранит и распутывает тончайшие связующие нити между, казалось бы, несхожими событиями, людьми, текстами. Эта работа схожа с нащупыванием синхронистических связей между эпохами. И вот наконец в этом году издательство «Барбарис» выпускает в свет четыре книги — то недостающее звено, которое позволяет объяснить эволюцию Татьяны Щербины от поэта полусалонного-полуподпольного к лирику, тонко чувствующему политику, отмечающему с безжалостностью Радищева типическое и неустранимое в русской культуре, к литературной даме, ведущей за собой, как Свобода Делакруа.
Однако дадим слово издателю, Ирине Тархановой: «Авторские книги Татьяны Щербины созданы в восьмидесятые годы. Тогда мы с Таней и познакомились. Рисованые и машинописные страницы ее стихов и прозы условно назвали „стихографикой” в журнале „Ракурс”, который вместе делали. С тех пор Танина графика для меня скорее всего другое и... другое — увражи с какой-то мерцающей планеты, параллельной цивилизации. Татьяна Щербина для меня так же и не поэт, как впрочем, и публицист, в традиционном понимании. Все что она создает, придумывает и сочиняет — это сплав хрустальной математики, академической философской штудии и страсти самурая. Татьяна Щербина — отдельное мистическое Пространство» [20] .
Книга «Новый Пантеон» — тоже из увлечения Францией, от классицистического парижского Пантеона и одновременно — от оценки автором себя как будущего классика (пантеонами называли литературные сборники, содержавшие лучшие образцы разных видов поэзии). В этой книге, написанной преимущественно от руки, Татьяна Щербина предъявляет читателю три вида текста — стихи, проза и машинопись, становящаяся в современных условиях тоже чем-то вроде ручного текста, древней клинописи, выбитой забытым способом. Статья в «Новой газете» [21] , посвященная выходу в свет этих книг, недаром называется «Четыре шедевра». Это произведения мастера, выдержанные временем и приобретшие новый вкус. Они красивы, просты и пластичны, в них есть столь характерные для Щербины личная интимность и общественное, общечеловеческое значение.
Снежная пустыня, белый сад,
Небо в паутине черных веток,
Меховые звери вместо клеток
В молодых сугробах спят.
Золотые окна у избы,
Дым недвижно всходит из трубы,
По ступенькам жар ползет с порога,
Превратясь в застывший водопад.
Изнутри нет стен, но виден ход,
Глаз, достигший точки, видит много.
Дальше — никакая не дорога:
Пирамида так глядится в свод,
Готика провидит Бога,
Голос, источаясь, так поет.
Эдуард Лимонов. Illuminationes. М., «Ad Marginem», 2012, 224 стр.
Есть некая даже рутина в том, чтобы регулярно обнаруживать, что тот или иной современный русский писатель является тайным гностиком по своим убеждениям или мироощущению. Но случай с Лимоновым особый. В своей последней книге «Illuminationes» писатель открыто выступает в качестве гностического ересиарха, выдвигая оригинальную, на его взгляд, идею о природе и происхождении человека. И заключается она в том, что люди — это биороботы, созданные для того, чтобы служить энергетической пищей высшим существам.
Похожая идея содержится в романе философа Вадима Розина «Вторжение и гибель космогуалов» (2007). Космогуалы — это инопланетные существа, поработившие людей и питающиеся их психоизлучениями, при этом способствуя творческому развитию своих доноров. Космогуалы предпочитают такие психоизлучения, какие «выделяются при реализации властных отношений и коллективных действий. То есть они выбрали обезьян не случайно: и властные отношения и коллективные действия у обезьян хорошо развиты, причем строятся на основе достаточно сложной сигнальной системы... Общая линия воздействия космогуалов была направлена на постоянное возрастание властных и коллективных психоизлучений. Поэтому космогуалы внушали людям прогрессивные идеи, подталкивали к изобретениям, склоняли к сохранению новшеств, то есть заставляли делать все то, что составляет основу культуры. Чтобы предельно замаскировать свое присутствие на земле, космогуалы способствовали развитию прежде всего тех трех феноменов, которые выступали для людей в форме семиозиса, мышления и социальных институтов. За счет этого цивилизация космогуалов внешне полностью сливалась с „телом человечества”».
Мир, который описывает Лимонов, выдержан в лучших традициях гностического универсума: «Во Вселенной нет морали, нет ничего доброго, как и злого. По сути своей Вселенная безжалостна и неумолима… Вселенная бесстрастна… Ее закон — недоброжелательность, холодный интерес, уничтожение одних сил другими». Приводя многочисленные, часто повторяющиеся цитаты из Ветхого Завета и Корана (который автор на арабский манер именует Кураном), писатель выстраивает логичную, со своей точки зрения, историю, пытаясь разрешить противоречия, возникающие при чтении первых глав Бытия (о числе богов и количестве сотворенных перволюдей). Все эти вопросы обычно обсуждаются на первых курсах гуманитарных факультетов, на семинарах по истории религий. Лимонов с восторгом неофита открывает глаза на теологические нестыковки, основное внимание уделяя проблеме теодицеи, или оправдания Бога. И здесь он подходит вплотную к гностической установке на разделение создателей (демиургов) и верховного Божества, благого по своей природе: «Хищные и прожорливые создатели находили уместным тщательно скрываться под личиной Богов — якобы добрых пастырей».
Обильно цитируя «Против ересей» Иринея Лионского, Лимонов предпочитает избранные места из гностика Карпократа, самого себя ставя в тот же ряд, где находятся известные нам гностики: «Безусловно, я сознаю себя ересиархом, записывая все это. Пишу я ручкой, у меня четыре дня назад описали имущество, в том числе лампу и пишущую машинку. Но еще не стемнело, и рука моя в мои 65 лет резва и тверда, как подобает руке ересиарха… Ближе всех к моим взглядам, к моей ереси были гностики. Гностикам казалось, например, что быть творцом такого мира, как наш, постыдно. Поэтому они попробовали создать модель такого Божества, которое не было бы причастно вообще к нашему миру».
Лимонов уделяет внимание и Оригену, «этому великолепному типу», самому талантливому из древнехристианских авторитетов. Кстати, Ориген также присутствует в качестве одного из персонажей в последней книге Андрея Полякова (о ней будет ниже).
В религиозных исканиях Эдуарда Лимонова есть что-то невероятно трогательное, опсиматически-оптимистическое. Есть такие персонажи, которым можно простить все: и чрезмерную экспансивность, и недостаточную образованность, поскольку в них содержится нечто подлинное, необъяснимое обычными критериями.
