Алан Силлитоу - Начало пути
Пирл принесла еще подносы, поставила перед нами холодный ужин.
— Если что и есть в этом доме, так гостеприимство, — сказал Джилберт. — Первым делом еда, потом любовь, а на долю сатаны — цыплячья ножка. — При этих словах он разодрал цыпленка пополам, положил мне на тарелку костлявый и жилистый кус, себе мясистую заднюю часть, а Пирл тем временем принялась за рыбу и салями. — Вот теперь я начинаю припоминать смачный, злачный Ноттингем, — засмеялся он.
— А как насчет девчонки по имени Элис Каллен? — спросил я.
— Что-то знакомое. В Ноттингеме у меня была только одна девчонка — в ту пору я был робок, хотя она, думаю, вряд ли это заметила. Рассылал стихи по разным журнальчикам, все это было задолго до того, как я опустился до писания романов. Потом кончилась война, и я вступил в свой первый злополучный брак. Он продолжался семь лет, и жена полагала, что она обо мне заботится, спасает меня ради меня же от самого себя. Бедняжка надорвала сердце и скончалась, а через полгода я опять поймался на крючок. Второй попытки тоже хватило на семь лет, а потом моя жена нашла прибежище в объятиях человека своего уровня: он тараторил двадцать часов в сутки и все ни о чем, и он был много моложе ее — тоже очень кстати, он ее отвлекал, а я пока что проводил время с женщинами много моложе себя. Так или иначе, все это с грехом пополам тянулось одиннадцать лет. Где она сейчас, понятия не имею. Зато я теперь просто наслаждаюсь жизнью с моей малюткой Пирл.
Он повернулся к ней и спросил зловеще-ласковым тоном:
— Пойдешь за меня замуж, детка?
Она вспыхнула, подняла голову от тетради, потом побледнела.
— Ты это всерьез, Джилберт?
— Вот видите, даже она научилась меня мучить, — сказал он мне. — Жизнь делается не лучше, а хуже. У меня уже начались головные боли.
— Это рак, — мстительно сказала Пирл.
— Если вы когда-нибудь женитесь, Майкл, держитесь за жену всю жизнь — каждая следующая всегда хуже предыдущей. Вначале Пирл была кротка и послушна, а ведь сейчас она прямо злобный тигренок. Да, молодые деньки в Ноттингеме и еще в разных местах — лучшее время моей жизни. Я частенько подумываю вернуться, разыскать девчонок, которых знал в молодости, и, может быть, жениться на которой-нибудь, если она еще ничего. Только, наверно, у всех у них уже вставные зубы, а этого я не вынесу — мои зубы будут по одну сторону кровати в стакане с надписью «его», а «ее» — по другую сторону, и мы забудемся сладким сном, а они станут злобно лязгать друг на друга, точно крокодилы. Или окажется, что она накручивает волосы на эти жуткие громадные стальные бигуди и ночью они станут выцарапывать мне глаза. Нет, это не по мне. Но Элис Каллен я и правда помню — вы с ней в родстве?
— Она моя мать, — сказал я. Он изрыгнул на стол недожеванного цыпленка, казалось, его сейчас хватит кондрашка. — В последний раз. когда я ее навещал, она все мне про вас рассказала, — продолжал я. — Так что я ваш сын. — И я растолковал ему, ошарашенному, что и как. — Она после этого так и не вышла замуж, — продолжал я. — Сдается мне, она по-настоящему одного вас и любила, только не призналась, потому что гордая всегда была, самостоятельная. Сейчас-то, я так думаю, она на вас и не поглядит. Да и вообще она через месяц выходит замуж за хорошего человека, он коммунист, вы ему и в подметки не годитесь. Ей наверняка будет с ним хорошо.
Блэскин встал — и не пьяный был, а на ногах держался не твердо.
— Пирл, поди на кухню, принеси из холодильника бутылку шампанского. По такому случаю надо выпить. У меня ни от одного брака не было детей. Я думал, что я бесплодный, да, наверно, с женами так оно и было. А теперь, оказывается, у меня сын от моей первой и настоящей любви… правда, в ту пору я не знал, что она и есть настоящая.
Он подошел ко мне, и я тоже встал, в руке нож.
— Положите его, — сказал Блэскин. А я и не заметил, что держу нож.
— Почему вы бросили Элис Каллен? — И вдруг на меня обрушились воспоминания о Клодин, и я уже ничего больше не мог сказать. Ведь если говорить по чести, оставалось только пожать ему руку, мы ж с ним одного поля ягода.
— Не стану уверять, что я об этом сожалею, — сказал он, — потому что я и правда сожалею.
Он уставился на меня, а я на него и сам не знал, какого черта я впутался в эту историю. Пирл с бокалом шампанского в руке свирепо глядела на нас обоих, особенно на меня, будто мы все это разыграли назло ей, и я понял: она здорово меня невзлюбила. Я-то хотел только одного — чтоб все было просто, но едва я это всерьез осознал, как понял: этому не бывать. Теперь, когда а нашел своего отца, я даже не мог его ненавидеть за то, как он поступил с моей матерью: ясно же, мне от него не будет никакого проку. Ну и хорошо, что мне не извлечь из него проку, зато у него не будет случая подточить силы моей души. А прибавить мне сил он не может, у него у самого нехватка. Оттого что мы с ним повстречались, мне пришлось лишний раз пошевелить мозгами — только и всего. Пока мы пили шампанское, он чудно так на меня поглядывал, боялся меня что ли. Он и впрямь был потрясен, и я даже подумал: со скуки или от пустоты, того гляди, вскорости повесится. Но эта дурацкая мыслишка недолго продержалась у меня в голове, и тут он попросил чтоб я рассказал ему, как мне жилось на свете. Я сперва наотрез отказался, сказал: он, поди, просто хочет после вставить все это в какой-нибудь свой роман. Он заплакал и сказал: верно, — и меня разобрал смех, а Пирл кинулась за таблетками, ну, я взял да и наплел ему про себя с три короба — ни словечка правды, а такое, что он, по-моему, хотел услыхать. Немного погодя я сказал: пойду схожу в уборную, а сам подхватил пальто — и деру, даже прощаться не стал.
Обошел несколько раз Слоун-сквер, потом позвонил из автомата Моггерхэнгеру. Ни ответа ни привета, гляжу — ящичек для монет отодран. В другом автомате набрал номер Блэскина, а у будки уже стояли двое, тоже хотели звонить.
— Алло? — сказал Блэскин.
— Это Майкл.
— Я думал, вы в уборной! — крикнул он.
— Я ушел. Я в Хэмпстеде. Не хочу вас больше видеть, слышите? Никакой я вам не сын, и вы мне не отец, влейте это в свой поток сознания.
Я с маху повесил трубку, даже не дал ему ответить, и протиснулся из будки. На полпути в «Конец света» вдруг вспомнил: ведь я не позвонил Моггерхэнгеру. Из первой же телефонной будки соединился с ним.
— Послезавтра собираюсь в Женеву, — сказал я. — Пиндарри и Коттапилли утром едут в Цюрих.
— Век не забуду твоей услуги. Теперь ты для меня первый человек.
— А с Полли можете меня соединить?
— К сожалению, нет, — сказал он, и я чувствовал: Моггерхэнгер старается засмеяться. — Поехала в Женеву повидаться со школьной подругой. Денька через три-четыре, наверно, будет… Может, тебе повезет, она тебя там дождется.
На ближайшее время прогноз лучше некуда, и я попрощался с Моггерхэнгером, вышел на свежий воздух и взял курс на реку. Вот бы провести несколько дней с Полли у Женевского озера! Красота! Перед этим вся неразбериха в моих делах и делишках сразу показалась мне совсем пустяком. Надо только не сдрейфить, быть начеку и не дать маху, надо набраться терпения, не горячиться да заклинать счастье, чтоб не изменило, — вот буду твердить все это как молитву, тогда выплыву из омута целый и невредимый и все у меня пойдет как по маслу. Я спущу пиратский флаг и заживу в Верхнем Мэйхеме под своим собственным флагом блаженства с моей лапочкой Полли Моггерхэнгер.
В ту ночь я спал крепко, безо всяких снов, и слава богу. Я думал, день перед поездкой в Женеву я проведу один, тихо-мирно, но, покуда я завтракал, раздался телефонный звонок. Кто б там ни звонил, мне неохота было брать трубку. Я стал считать звонки, думал, больше пятидесяти не прозвонит, да на тринадцатом звонке мое терпение лопнуло. Снял трубку, сказал резко:
— Алло?
— Майкл? Это Бриджит.
Я ждал кого угодно — Полли, Линингрейда, мать, Блэскина, даже Моггерхэнгера, только не Бриджит.
— Как поживаешь, крошка моя? Я тысячу раз тебе звонил.
— Врешь ты все! — крикнула она. — Я никак не могу тебя застать.
— Что случилось? — Она заплакала, и до меня донеслись ее всхлипывания. Мне уж не впервой было слышать, как женщины плачут, и теперь я не злился, а жалел их. — Ты что, милая? Чем тебе помочь?
— Скорей приезжай, — сказала она. — Смогу плохо!
— Сейчас прилечу вертолетом номер два, — сказал я. — А что с мальчишкой?
— Доктор Андерсон погиб на прошлой неделе в автомобильной катастрофе на автостраде. Да это-то ладно, не огорчайся. Позавчера его похоронили. Мне его не жалко. А Смог ничего не ест. Свернулся в темноте и даже глаза не открывает.
Дальше я слушать не стал, бросил трубку, схватил пальто и кинулся бежать.
На углу я поймал такси и велел шоферу жать вовсю, сказал: я только что узнал, у меня заболел сынишка, его жизнь в опасности.
