Амитав Гош - Маковое Море
— Ну ты наглец! — ухмыльнулся Кроул. — Не будешь?
— Не желаю, сэр.
— Точно решил, колодник?
— Да, сэр.
— Может, лучше тебе первому? Ороси из женилки его морду, и сам останешься сухой. Ну что, сговоримся? Отлей на кореша, и всех делов. Ась, хмырь? Кидай кости!
Нил не согласился бы даже под угрозой ножа.
— Это не для меня, сэр.
— Не будешь?
— Добровольно — нет.
— А что твой дружок? Он-то как?
Палуба накренилась, и А-Фатт, всегда крепче державшийся на ногах, подхватил Нила под руку. В иной ситуации тотчас последовал бы удар палкой, однако нынче, словно из почтения к важному событию, субедар оставил проступок без последствий.
— Уверен, что корешок откажется? — спросил помощник.
А-Фатт упорно разглядывал свои ступни. Как странно, думал Нил, мы жалкие ссыльные и знакомы всего ничего, но, оказывается, у нас есть нечто, чему завидуют люди, имеющие над нами абсолютную власть. Неужели подобные человеческие узы такая редкость, что другим не терпится проверить их на прочность и узнать их пределы? Если так, мне тоже очень любопытно.
— Если ты вышел из игры, хмырь-плут, я попытаю счастья с твоим дружком.
— Да, сэр. Попробуйте.
Кроул рассмеялся, сверкнув зубами в фосфоресцирующих брызгах волны, что пенной копной накрыла палубу.
— Скажи-ка, хмырь-плут, тебе известно, за что твой приятель схлопотал срок?
— Насколько я знаю, за воровство, сэр.
— Больше он ничего не сказал?
— Нет, сэр.
— Стало быть, он не поведал, как подломил святых отцов?
— Не понимаю, сэр.
— Он ограбил гнездышко церковников. — Помощник взглянул на А-Фатта. — Верно, хмырь-мартышка? Ты обчистил миссию, что дала тебе кров и пищу?
— Да, сэр. Я приходить миссия в Кантоне, — пробормотал А-Фатт, избегая взгляда Нила. — Только не ради еды. Я хотеть уехать на Запад.
— Куда это?
— В Индию, сэр, — переминаясь, ответил узник. — Я знать, что миссия посылать китайцев в церковную школу в Бенгалии. Меня отправлять в Серампор. Там плохо. Никуда не ходи, сиди взаперти. Только учеба и молитва. Как тюрьма.
— Верно ли, что ты спер шрифт из печатных машин? — заржал помощник. — А еще до полусмерти отдубасил служек, когда они тискали Библии. И все это ради крохи дури.
Понурившись, А-Фатт молчал.
— Давай, давай, говори, — понукал Кроул. — Натворил дел, потому как не мог совладать со страстишкой?
— Ради опия человек готов на что угодно, — просипел узник.
— Да ну? — Из кармана рубашки помощник достал черный шарик, обернутый бумажкой. — А что ты сделаешь ради этого, хмырь-мартышка?
Нил почувствовал, как его друг напрягся. На скулах китайца взбухли желваки, глаза лихорадочно заблестели.
— Ну же, хмырь, — не отставал помощник, вертя в пальцах шарик. — Что за это отдашь?
Кандалы А-Фатта тихо звякнули, отвечая на дрожь его тела.
— Что вы хотеть, сэр? У меня ничего нет.
— Кое-что есть! — развеселился помощник. — Полное брюхо светлого эля! Вопрос в том, куда ты его сольешь.
Нил толкнул локтем друга:
— Не слушай… он нарочно…
— Заткнись, хмырь!
Помощник ногой подсек Нила, отчего тот грузно рухнул и откатился к борту. Скованный, он не мог встать и только сучил ногами, точно опрокинутый на спинку жук. С трудом он перевернулся на бок и увидел, что китаец теребит завязку штанов.
— Не надо, А-Фатт!
— Не слушай его, хмырь-мартышка, — перебил помощник. — Делай свое дело, не спеши. Он же тебе кореш, да? Может и подождать твоего пивка.
Судорожно сглатывая, А-Фатт дергал завязку, но дрожащие пальцы не могли справиться с узлом. В нетерпении он втянул живот и стащил штаны к коленям. Трясущейся рукой китаец ухватил член и направил его на Нила, свернувшегося у его ног.
— Валяй! — крикнул помощник. — Вперед, хмырь-мартышка! Как говорят педрилы, пусть елдак и яйца никогда не подведут!
Прикрыв глаза, А-Фатт запрокинул голову и окатил Нила струйкой мочи.
— Ай да хмырь-мартышка! — возликовал Кроул, молотя себя по ляжке. — Выиграл мне пари!
Он вытянул руку, в которую субедар, пробормотав поздравление, вложил монету.
В спущенных штанах китаец рухнул на палубу и на коленях пополз к помощнику, протягивая ковшиком сложенные руки:
— Сэр! А мне?
— Спору нет, хмырь, награда заработана, и ты ее получишь, — кивнул Кроул. — Вот превосходный акбари, только жуй целиком. Ну-ка, разинь хлебало!
Дрожа от нетерпения, А-Фатт подался вперед и раскрыл рот, в который помощник сбросил черный шарик. Китаец принялся жевать, но тотчас закашлялся, сплюнул и затряс головой, будто стараясь избавиться от неописуемой мерзости.
Помощник и субедар умирали со смеху.
— Славно потрудился, хмырь-мартышка! Вот что значит ловить на живца! Обоссал дружка и схавал козье дерьмо!
21
Свадьба началась после первой кормежки. Трюм разделили на половины жениха и невесты. Каждый сам выбрал, чью сторону он представляет, и Калуа, назначенный главой семейства новобрачной, провел свою группу на половину жениха, где брак торжественно скрепили красными точками на лбах.
Женщины полагали, что в музыкальных номерах легко превзойдут мужчин, однако их поджидал удар: в команде жениха объявились певуны-ахиры,[76] и после первой же песни стало ясно, что состязаться с ними будет весьма трудно:
…утхле ха чхати ке джобанва
пия ке кхелавна ре бои…
…набухшие груди готовы
стать игрушкой любимого…
Что еще хуже, один ахир оказался обученным танцором, который знал женские партии. Несмотря на отсутствие надлежащих костюмов, грима и аккомпанемента, его уговорили на танец. В середине трюма для него расчистили круг, и он, едва не задевая головой потолок, выдал такое, что женщины поняли: во избежание позора они должны придумать что-то из рада вон выходящее.
Как братаниха и устроитель свадьбы, Дити не могла допустить мужского превосходства. Когда все отправились на дневную кормежку, она велела женщинам задержаться в трюме.
— Что будем делать? — спросила Дити. — Надо что-то придумать, иначе Хиру не сможет смотреть людям в глаза.
*Увядший корешок куркумы из свертка Сарджу помог невестиной свите сохранить лицо: заурядный на суше, в море он приобрел ценность серой амбры. К счастью, корень был изрядный, и порошка хватило бы для помазания невесты и жениха, но возникла проблема: чем его истолочь, если под рукой нет ни камня, ни ступки? Затруднение разрешили с помощью двух кувшинов. Усердие и находчивость, истраченные на помол, придали обряду особую яркость, которая выдавила усмешку даже из самых мрачных гирмитов.
За песнями и весельем время пролетело незаметно: когда вновь открылся люк, приглашая на вечернюю кормежку, никто не мог поверить, что уже стемнело. Выбравшись на палубу, переселенцы испуганно затихли, ибо над горизонтом увидели полную луну в красном ореоле. Невиданного размера и цвета ночное светило казалось совершенно отличным от того, что озаряло равнины Бихара. Даже сильный ветер, гулявший весь день, будто поднабрался от яркого света сил и, окрепнув на пару узлов, еще больше взъерепенил барашки, с востока набегавшие на шхуну. Согласованные усилия луны и ветра придали морю облик, напомнивший борозды ночных гхазипурских полей с поспевающим весенним урожаем: там темные межи разделяли бесконечные ряды цветов, ярких под лунным светом, а здесь черные впадины между волнами подчеркивали пенные гривы с красноватыми блестками.
Идя под всеми парусами, шхуна резко задирала нос, а потом ухала вниз, словно танцуя под музыку ветра, который то взлетал на верха, то съезжал на басы.
Дити уже попривыкла к качке, но сегодня с трудом держалась на ногах. Опасаясь свалиться за борт, она села на корточки и, притянув к себе Калуа, угнездилась между ним и надежной защитой фальшборта. Бог его знает, что повлияло — возбуждение от свадьбы, луна или качка, но в тот вечер Дити впервые почувствовала в себе шевеление, которое ни с чем не спутаешь.
— Потрогай! — Сидя в тени фальшборта, она взяла руку Калуа и положила себе на живот. — Чувствуешь?
В темноте сверкнули зубы — муж улыбнулся.
— Ага! Малыш брыкается.
— Не брыкается! Качается, словно корабль.
Было странно чувствовать в себе живое существо, которое в согласии тобой взлетает и опускается, словно ты — океан, а оно — судно, плывущее навстречу своей судьбе.
— Мы будто снова поженились, — шепнула Дити.
— А чем был плох первый раз? Помнишь, ты сплела венки и связала их своими волосками?
— Но мы не сделали семь кругов, потому что было не из чего запалить костер.
— А тот, что пылал в нас?
Дити зарделась.
