Амитав Гош - Маковое Море
Полетт взглянула на море, и в памяти промелькнуло давнишнее воспоминание о том, как Джоду застал ее в слезах над романом. Озадаченный, он пролистал и даже потряс книгу — не выпадет ли колючка или игла, которая объяснила бы ее огорчение. Узнав, что причина в самой книге, он попросил ее пересказать. Полетт поведала ему историю Поля и Виргинии,[72] в изгнании живших на острове Маврикий; их детская привязанность друг к другу переросла во всепоглощающую страсть, но влюбленных разлучили — Виргинию отправили во Францию. Полетт долго пересказывала свою любимую часть романа — трагический финал, в котором Виргиния вот-вот должна воссоединиться с возлюбленным, но гибнет в кораблекрушении. Отклик Джоду на печальную историю ее возмутил: молочный братец расхохотался и сказал, что только дурак заплачет над столь путаной сопливой чепухой. Полетт заорала, что он сам дурак, а еще слабак, потому что никогда не отважится последовать зову сердца.
Почему же никто ей не объяснил, что наибольшей отваги требует не сама любовь, но ее коварные привратники: боязнь сознаться себе, робость признаться любимому и страх быть отвергнутой? Почему никто не сказал, что близнец любви не ненависть, а трусость? Иначе она бы поняла, отчего так старательно пряталась от Захария. Но и сейчас ей не хватало духу сделать то, что нужно… Пока не хватало.
*Была глухая ночь, только что отбили пять склянок, когда на баке Захарий разглядел боцмана Али — глубоко задумавшись, тот смотрел на горизонт, залитый лунным светом. Весь день Захарию казалось, что боцман его избегает, и потому он не мешкая направился на бак. Увидев его, боцман вздрогнул:
— Зикри-малум!
— Уделишь мне минутку, серанг Али?
— Уделишь, уделишь. Что хотеть?
Захарий достал часы.
— Думаю, пора сказать правду о тикалках.
Боцман Али недоуменно подергал вислые усы:
— Что ты говорить? Не понимать.
— Хватит валять дурака, Али. — Захарий откинул крышку часов. — Ты все наплел. Я знаю, кто такой Адам Дэнби.
Боцман дернул плечом, словно и сам устал от притворства.
— Кто сказать?
— Не важно, главное — я знаю. Вот только не ведаю, что ты задумал. Хотел обучить меня фокусам Дэнби?
Покачав головой, боцман харкнул жвачкой за борт.
— Неправда, Зикри-малум, — тихо проговорил он. — Не верь всякая болтовня. Аадам-малум моя как сын, он муж моя дочь. Он помереть. Дочка тоже и вся детка. Серанг Али совсем один. Моя на тебя смотреть и видеть Аадам-малум. Шибко схожи. Зикри-малум моя тоже как сын.
— Вон как? И чего ж ты удумал? Сделать из сынка бандита?
— Бандит? — вскинулся боцман. — Опий торговать не бандит? Раб на корабль возить лучше?
— Ага, сознался! Хотел, чтобы я стал твоим Дэнби?
— Нет! — Боцман Али шлепнул ладонью по поручням. — Моя хотеть одно добро Зикри-малум. Он стать офицер. Может, капитан. Все, что Аадам-малум не стать.
Боцман словно постарел, он сник и стал каким-то жалким. Невольно Захарий смягчился:
— Послушай, боцман, ты был очень добр ко мне, спору нет. Я вовсе не хочу тебя закладывать. Поэтому давай условимся: когда придем в Порт-Луи, ты исчезнешь. И мы обо всем забудем.
— Можно, — понурился Али. — Моя так делать.
Захарий протянул ему часы:
— Возьми. Это твое богатство, не мое. Держи у себя.
Боцман поклонился и спрятал часы за пояс. Захарий отошел, но тотчас вернулся.
— Знаешь, мне очень паршиво, что мы так закончили, — сказал он. — Порой я жалел, что ты ко мне прицепился. Держись ты подальше, наверное, все было бы иначе. Но ведь именно ты разъяснил мне, что я стою большего. Если я дорожу службой, надо жить по ее законам. Иначе на кой связываться? Ты меня понимаешь?
— Да, — кивнул Али. — Понимать.
Захарий пошел прочь, но боцман его остановил:
— Зикри-малум… погодить…
— Что?
— Туда смотреть. — Боцман Али махнул рукой по носу шхуны.
За бортом была кромешная тьма.
— Куда смотреть-то?
— Туда Малаккский пролив. Отсюда миль сорок — пятьдесят. Там Сингапур близко-близко. Шесть-семь дней плыть.
— К чему ты клонишь?
— Зикри-малум хотеть серанг Али исчезать, да? Можно. Скоро-скоро, туда.
— Как это? — опешил Захарий.
Боцман показал на баркас:
— В лодка. Мала-мала рис, мала-мала вода. Семь дней Сингапур. Потом Китай.
Теперь Захарий понял.
— Хочешь слинять с корабля?
— А что? Зикри-малум хочет моя уходить, да? Сейчас лучше, сильно лучше. Серанг Али «Ибис» приходить только ради Зикри-малум. Иначе не ходить. — Боцман сплюнул за борт. — Берра-малум шибко плохой. Что он творить с дьявольский язык? Он приносить большой беда.
— А шхуна? — Захарий стукнул кулаком по поручням. — Как с ней-то? А пассажиры? Им ты ничего не должен? Кто доставит их на место?
— Тут много ласкар. Приведут «Ибис» Пор-Луи. Легко.
Не дослушав, Захарий помотал головой:
— Нет. Я не позволю.
— Зикри-малум ничего не делать. Только дремать одна вахта. Двадцать минут.
— Я не позволю, боцман Али, — твердо повторил Захарий, абсолютно убежденный в своей правоте. — Я не дам тебе сбежать на баркасе. А если что-нибудь случится и придется покинуть корабль? Нельзя разбазаривать лодки, когда на борту полно пассажиров.
— Лодка много. Хватит.
— Сожалею, боцман. В мою вахту этого не будет. Я предложил разумный выход — дождись прихода в Порт-Луи и тогда линяй. Это все, что я могу для тебя сделать, не больше.
Али хотел что-то сказать, но Захарий его оборвал:
— Не уговаривай, иначе придется доложить капитану. Ты понял?
Боцман Али глубоко вздохнул.
— Да, — кивнул он.
— Вот и хорошо. — Захарий пошел к рубке, но, обернувшись, добавил: — Не вздумай что-нибудь учудить. Я с тебя глаз не спущу.
Поглаживая усы, боцман ухмыльнулся:
— Зикри-малум шибко хитрый, да? Серанг Али не тягаться.
*Весть о свадьбе Хиру волной пронеслась по трюму, образуя возбужденные водовороты; наконец-то после многих злосчастий произошло нечто иное, что, по выражению Дити, заставило всех смеяться сквозь слезы — духва ме сабке хасавели.
Естественно, организационные дела легли на плечи всеми признанной братанихи. Нужен ли обряд тилака?[73] Тон Дити обрел ворчливость, свойственную тем, кто обременен утомительными хлопотами по устройству семейного праздника: а как насчет шафрана и куркумы?[74]
Всех женщин волновали вопросы: кохбар[75] будет? Что за свадьба без опочивальни? Наверное, ее можно выгородить тряпками и циновками? А как быть с костром, вокруг которого надо сделать семь священных кругов? Может, сойдет лампа или свеча?
— Ишь разболтались! — брюзжала Дити. — Нельзя все решать самим! Мы ведь не знаем обычаев со стороны парня.
— Парня? — Все просто рухнули от смеха. — Какой он парень? Он мужик!
— На свадьбе всякий жених — парень. Почему он не может снова стать парнем?
— А как насчет приданого и подарков?
— Ладно, доберемся на место, подарим ему козу.
— Ну хватит! Чего ржете?
В одном все были единодушны: тянуть нечего, дело надо провернуть по-быстрому. Стороны договорились: следующий день будет целиком посвящен свадьбе.
Меньше всех радовалась Муния.
— Вообрази, что всю жизнь надо прожить с таким мужем! — сказала она Полетт. — Я бы ни за что не согласилась.
— А какого ты хочешь?
— Такого, чтобы показал мне кусочек мира.
— Ага. Скажем, ласкар? — поддразнила Полетт.
— Хотя бы, — хихикнула Муния.
Только повитуха Сарджу все никак не могла оправиться от морской болезни; еда и питье в ней не держались, она страшно исхудала, и казалось, будто последние искры жизни теплятся лишь в ее темных глазах. На палубу Сарджу подняться не могла, и женщины приносили ее порцию в трюм, надеясь, что хоть кусочек съестного удастся протолкнуть меж ее губ.
Однажды гирмиты еще ужинали, когда Дити сошла вниз — была ее очередь кормить повитуху. В сумрачном пустом трюме, освещенном лишь парой ламп, съежившаяся фигурка Сарджу выглядела невероятно жалко.
— Ну как ты, сестра? — с наигранной бодростью спросила Дити. — Сегодня получше?
Повитуха не ответила и только быстрым взглядом окинула трюм. Убедившись, что вокруг никого, она схватила Дити за руку и потянула к себе:
— Иди сюда, я хочу кое-что сказать.
— Слушаю тебя, сестра.
— Больше не могу, — прошептала Сарджу. — Сил нет…
— Ну зачем ты так? — укорила Дити. — Надо кушать, и тогда сразу поправишься.
Сарджу нетерпеливо сморщилась:
— Времени мало, дай сказать. Истинно говорю: я не доживу до конца путешествия.
— С чего ты взяла? Тебе полегчает.
— Поздно. — Глаза повитухи лихорадочно блестели. — Уж такого я навидалась. Я знаю, что помру, но прежде хочу кое-что тебе показать. — Из-под головы она вытащила сверток, служивший ей подушкой, и подтолкнула его Дити. — Вот. Разверни.
