Айрис Мердок - Генри и Катон
Генри был уже на крыльце и закрывал за собой дверь, когда сзади упала тень, и он, ничего не видя перед собой в этот миг, налетел на Джайлса Гослинга.
— Здравствуй!
— Доброе утро.
— Чудный денек, а?
— Чудный.
Они обошли друг друга. Гослинг постучался и скрылся в доме. Генри медленно пошел по тропинке, потом по дороге, пока не оказался у ворот. Он долго стоял там, прислонившись к железным прутьям, и глядел сквозь них на заросшую подъездную дорогу и движущийся узор теней от окружающих деревьев.
―— Никогда не была знакома ни с одной знаменитостью, — вздохнула Стефани.
— Я когда-то был весьма известен, — сказал Люций.
— А хотелось бы познакомиться с какой-нибудь знаменитостью вроде поп-звезд, кинозвезд.
— Да, когда-то был известен. Но сейчас, увы, нет.
— Что там за птица, такая большая?
— Цапля.
Расхаживавшая на длинных ногах по мелководью за камышом, цапля взлетела и, с беспечной медлительностью описав круг над водой, аккуратно опустилась на противоположной стороне озера. Близко от них на кучке скошенной травы стоял черный дрозд, склонив набок голову с яркими бусинками глаз, и прислушивался к шуршанию насекомых. Пролетела сорока, длинным хвостом напоминающая вертолет. Распустив крылья, ворковала пара кольчатых горлиц. С неба лилась бесконечная песня жаворонка. Генри уехал в Лондон на переговоры в «Сотбис». Был еще один солнечный день.
— У меня никогда не было друзей, — сказала Стефани, — Некоторым это нравится.
— Да что вы! Наверняка у вас были подруги.
— Нет, они все ненавидели меня.
— Я ваш друг.
— Но я больше никогда не увижу вас.
— Что ж, будем жить настоящим.
— Сомневаюсь, что у женщин бывают друзья.
— У меня их была уйма…
— В детстве у меня был пес, вот он был мне другом.
— Давайте присядем, если не возражаете. Что-то я снова неважно себя чувствую.
— Это все жара. Мне так не хочется ехать в Америку.
— Генри будет заботиться о вас.
— У него там есть приятельница, зовут Белла. Умная, профессор.
— В Америке всякий — профессор.
— Генри сбежит с какой-нибудь такой умной.
— Он этого не сделает. Генри джентльмен. Он будет выполнять взятые на себя обязательства.
— Мне было бы спокойней, если б мы обвенчались в церкви.
— Существуют священные обеты и помимо данных перед алтарем. Генри будет верен вам. Да вы это знаете.
— Он считает, что у меня нет чувства юмора.
— Супруги должны учиться понимать юмор друг друга. На это нужно время. Смотрите, зимородок!
— Где?
— Уже улетел.
— Мне здесь так нравится. Никогда раньше по-настоящему не была в деревне. Генри говорит, что в Америке сплошь одни города.
— Генри иногда несет чепуху.
— Наверное, это была шутка. Я не всегда понимаю, когда Генри шутит, а когда серьезен. Вот почему он говорит, что у меня нет чувства юмора. Вечно нападает.
— Это проявление любви.
— Не знаю, чем я в Америке буду заниматься.
— Можете устроиться на работу.
— Не могу. После того как я попала в больницу с нервным расстройством, не возьмут.
— Не обязательно упоминать об этом.
— В любом случае сейчас я не хочу работать.
— Можно завести ребенка.
— Ой, нет, с ребенком мне не справиться. Все равно я… Нет…
— Ладно, ребенка не надо. Но чем вам нравится заниматься?
— А хотелось бы ребенка…
— Должно же у вас быть любимое занятие.
— Я люблю покупать одежду.
— Это уже что-то.
— А еще люблю поесть и выпить.
— «…что вам есть и что пить… во что одеться»[72].
— И люблю поспать, если спокойна, но ведь я всегда беспокойна.
— Значит, это не подходит. А что насчет религии, Бога?
— Никогда не понимала религию. Мать принадлежала к сайентологам, но отец не позволял ей распространяться на эту тему.
— А каким-нибудь искусством не увлекаетесь?
— Чем?
— Каким-нибудь искусством. Я имею в виду музыкой, литературой: любите читать или?..
— Нет.
— Могли бы изучать что-нибудь.
— На это у меня мозгов не хватает. Генри этого никак не понять. Я как большинство людей, будто мне ничего не нравится, но это не так. Я люблю животных, и когда солнышко светит, и места, и природу, как вот здесь, и…
— Посмотрите на этого огромного шмеля, словно летающий щенок.
— Залетел в плющ.
Любит он лелеять взор — Не волнуясь, не ища — Блеском дремлющих озер, Видом пчел в цветах плюща; Он не знает, что пред ним, Занят помыслом одним: Из всего он создает Стройность дышащих теней, Им действительность дает, Что прекрасней и полней, Чем живущий человек, Долговечней бледных дней И живет из века в век[73].
— Это вы написали?
— Нет. Хотелось бы, конечно.
— Мне нравились какие-то стихи, когда училась в школе, но я их забыла. Скоро время ланча. Герда не позволит помочь ей на кухне.
— Вы идите. Я подожду тут немного. Я не могу быстро подниматься по ступенькам.
Стефани резво побежала к дому; Люций смотрел ей вслед. С того момента, как она впервые предстала перед ним загадочной пухленькой чаровницей, он стал иначе смотреть на нее. Теперь она казалась ему одним из самых чистых, простодушных созданий, с какими ему когда-либо доводилось беседовать, и одним из самых трогательных. Такой жизненный опыт и такая беспредельная невинность. Он чувствовал странную гордость оттого, что легко сумел найти с ней общий язык. Он еще ни с кем не болтал так свободно. В ней было что-то нелепое и манерное. Он жалел ее и видел, что Генри ее тоже жалеет. Герда считала любовь Генри к Стефани извращением, чуть ли не причудой. Но Люций понимал его.
Он спокойно сидел на деревянной скамье, глядя на заросли ив и кизила на другом берегу озера. Со страхом думал о предстоящем. Он был глубоко уязвлен тем, что Герда не предложила ему остаться с ней. Похоже, она восприняла как само собой разумеющееся, что он просто уедет. Перестала разговаривать с ним, делиться переживаниями. Возможно, говорил он себе, она слишком страдает и не хочет, чтобы об этом знали другие. Она всегда была женщиной гордой. Если б он мог утешить ее! Но она не просила об этом, что свидетельствовало об ошибочности его предположения. Придется ехать к Одри. Но это не выход; и в любом случае Рекс никогда не позволит, чтобы он обосновался у них, что, может, и к лучшему. Поедет-ка он в Лондон, подыщет комнатку в районе Сохо и будет проводить дни в литературных пабах, которые должны еще сохраниться. Он представил себе, как сидит там, колоритный седовласый джентльмен в широкополой черной шляпе, сидит в привычном уголке и пишет, а заинтригованные посетители поглядывают на него. Генри предложил небольшую пенсию, но этих денег будет недостаточно. Но наверняка кто-то окажет поддержку. Королевский литературный фонд? Совет по искусствам?
Он посмотрел на озеро и твердо решил не паниковать, к чему в последнее время был всегда близок. Ночью, лежа без сна, он видел себя нищим, всеми брошенным, старым. Только бы, думал он, муза не оставила его под конец жизни. Только бы у него были силы продолжать писать хоть что-то, тогда он выдержит. Может, ему удастся написать свою политическую автобиографию в виде эпической поэмы? Боже, как быстро утекло время! Как это возможно, чтобы так быстро прошла целая жизнь, а сделано так мало? Он-то ожидал, что к концу своих дней обретет мудрость, но вот конец уже близок, а он все такой же глупец. Но ничего, старик еще поживет. Он достал блокнот и написал:
Старый седой журавль Ищет в реке своей юности Струю чистоты.
Генри нажал кнопку звонка. Дверь открылась.
Потребовались долгие секунды, чтобы узнать Катона. Поначалу показалось, что перед ним старик в грязной белой рубашке с распахнутым воротом и в темных брюках, с опухшим лицом и пронзительными глазами.
— А-а… это ты, входи…
— Вижу, ты в обычной одежде, не в сутане, — растерянно проговорил Генри, чтобы как-то объяснить свое удивление.
— Да. С этим покончено. Брендан в колледже. Чем могу быть полезен?
— Надеюсь, не разбудил?
— Нет-нет. Так с чем пришел?
Это было на другой день после разговора Генри с Колеттой, в полдень. Раз на него возложили задачу повидать Катона, он не мог ее откладывать. Он был рад просьбе Колетты, но радость оказалась и источником боли, так что ему хотелось поскорей выполнить обязательство, которое связывало его с девушкой. А потом он сразу же отчитается перед ней в письме. Ну а там, слава богу, Америка! Он не сказал Стефани о посещении Колетты, ни о поручении сходить к Катону, но нашел другое объяснение отлучки в Лондон. Чтобы не слишком волноваться, он старался заранее не думать чересчур много о Катоне и том ужасном, что с ним произошло. Но сейчас, глядя на напряженное неулыбчивое лицо, он понял, что Колетта имела в виду, когда говорила о своем страхе, как бы брат не сошел с ума.
