Эдвард Форстер - Избранное
В субботу он поехал в Саутгемптон — проводить «Норманнию».
Это было фантастическое решение — бессмысленное, недостойное, рискованное, и у него не было ни малейшего намерения туда ехать, когда он вышел из дому. Но по приезде в Лондон… мучивший его ночью голод вырвался на свободу и потребовал пищи… он не мог думать ни о чем, кроме Алека, его лица и тела — он должен его увидеть! Говорить с любовником, ловить звуки его голоса или прикасаться к нему — этого не требовалось, с этим все кончено… но необходимо еще раз запечатлеть в сердце его облик — прежде чем он исчезнет навсегда. Несчастный, обездоленный Алек! Его не в чем винить, разве мог он поступить иначе? Но в итоге — Боже! — обездоленными остались они оба.
Он явился к «Норманнии» словно в дурмане, но, очнувшись, столкнулся с новым неудобством: Алека нигде не было видно, а стюардам хватало своих дел. Потом они все-таки подвели его к мистеру Скаддеру: малопривлекательный тип в годах, торгаш, проныра — братец Фред. Его сопровождал бородатый крепкий старец — видимо, мясник из Осмингтона. Главной притягательной чертой Алека был здоровый цвет лица, эдакое буйство красок на фоне утеса волос. Фред при внешней схожести имел лицо песочного оттенка и смахивал на лиса, вместо мягких солнечных тонов — ржавчина. Фред, как и Алек, был о себе высокого мнения, самодовольство такого рода свойственно тем, кто преуспел по торговой линии и, как следствие, презирает физический труд. Ему не нравилось, что его брат умудрился вырасти не особенно рафинированным, и мистера Холла, о котором он никогда не слышал, он принял за своего рода наставника. И сразу заговорил в язвительном тоне.
— Лизунок еще не приехал, но его багаж здесь, — сказал он. — Не угодно ли взглянуть?
— Времени хоть отбавляй, — вставил отец, глянув на часы.
— Не опоздает, — заметила мать, поджав губы. — На Лизунка такое не похоже.
— Да пусть себе опаздывает, — отрубил Фред. — Я без его общества обойдусь, только пусть не ждет, что я снова буду его вытаскивать. И так сколько на него угрохал…
Что ж, подумал Морис, вот он — мир Алека. С этими людьми он будет счастливее, чем с ним. Набив трубку табаком, который он курил последние шесть лет, Морис затянулся… Да, быстро истаял его роман. Разве Алек герой или бог? Нет, такой же земной человек, как и сам Морис, вросший корнями в среду, и моря, леса, свежий бриз и солнце — отнюдь не его стихия. Незачем им было проводить ночь в гостинице. Потому что возникли надежды, как выяснилось, совершенно напрасные. Рукопожатие под дождем — вот когда надо было ставить точку.
Словно под воздействием зловещих чар, он остался в кругу Скаддеров, слушал их вульгарные разговоры, подмечал у них жесты и повадки своего друга. Попытался было развлечь их какой-то шуткой, но неудачно, потому что вера в свои силы была подорвана. Из мрачного раздумья его вывел негромкий возглас:
— Добрый день, мистер Холл.
Он так растерялся, что даже не ответил. Вот это сюрприз! Мистер Борениус! Его ошарашенное молчание запомнилось им обоим — и его испуганный взгляд, и едва уловимое движение, каким он выхватил трубку изо рта, словно религия запрещала курить.
Мистер Борениус вежливо представился родственникам: он пришел попрощаться с одним из своих молодых прихожан, ведь Пендж — не так далеко. Они стали обсуждать, каким маршрутом приедет Алек, и Морис решил, что лучше ему улизнуть, ведь положение становилось двусмысленным. Но мистер Борениус ему помешал.
— Вы на пристань? — спросил он. — Я тоже, я тоже.
Они вернулись в лоно свежего воздуха и солнечного света. Перед ними в обрамлении лесистого Нью-Фореста разливалось золотом прибрежное мелководье Саутгемптона. Но Морису казалось: чудесные краски вечера предвещают катастрофу.
— Это очень благородно с вашей стороны, — без предисловий начал церковник, как бы встретив другого радетеля о человеческой душе, но Морису в его голосе послышались какие-то приглушенные нотки, словно мистер Борениус говорил через вуаль. Морис попытался ответить, двух-трех безобидных фраз было бы достаточно, чтобы спасти положение, но слова застряли в горле, а нижняя губа задрожала, как у обиженного ребенка. — Тем более благородно, что вы, если не ошибаюсь, к молодому Скаддеру относились с неодобрением. За обедом в Пендже вы отозвались о нем как о «порядочной свинье», и эта характеристика меня поразила, ведь он, как вы и я, появился на свет из чрева женщины. И я с трудом поверил своим глазам, увидев среди его друзей вас. Поверьте, мистер Холл, он оценит ваше внимание, хотя, скорее всего, не подаст виду. Такие, как он, все чувствуют гораздо глубже, чем кажется со стороны. И добро, и зло.
— А вы? — попытался отвлечь его Морис.
— Я? Почему приехал я? Вы будете смеяться. Я привез ему рекомендательное письмо для священника англиканской церкви — вдруг в Буэнос-Айресе ему захочется принять конфирмацию? Нелепо, да? Я не эллинист, не атеист, но убежден, что поведение человека зависит от его веры, и если он «порядочная свинья», причину этому нужно искать в каком-то неверном восприятии Бога. Потому что, где ересь, туда рано или поздно явится безнравственность. Но вы… как о точном времени отплытия узнали вы?
— Я… прочитал в газете. — Его бросило в дрожь, одежда прилипла к телу. Он был беззащитен, его словно отшвырнуло назад, в школьные годы. Слуга Господний наверняка обо всем догадался, до него докатилась волна истины. Человек мирской ничего бы не заподозрил — как мистер Даси, — но у духовников особое чутье, они видят тебя насквозь. В аскетизме и поклонении Всевышнему есть свои плюсы. Они порождают интуицию… но Морис понял это слишком поздно. В Пендже он просто отмахнулся от этой мысли — откуда какому-то бескровному святоше знать о существовании мужской любви? Но тут ему стало ясно: все тайны рода человеческого церкви известны, она их видит в своем кривом зеркале. Религия куда прозорливее науки, добавь к ее интуиции точность суждений — и этой силе не будет равных на земле. Самому ему религиозное чутье было неведомо, он впервые столь очевидно ощутил его в другом человеке, и это открытие его потрясло. Как он страшен, как ненавистен ему этот мистер Борениус, разрази его гром!
И Алек, стоит ему появиться, угодит в ту же ловушку. Они люди маленькие — куда меньше, к примеру, чем Клайв и Энн, — и рисковать не могут, мистер Борениус это знает, и он обязательно покарает их единственным доступным ему средством.
Голос — выдержав паузу на случай, если жертве вздумается ответить зазвучал снова:
— Н-да… По совести говоря, у меня душа не на месте. Перед тем как во вторник он уехал из Пенджа якобы навестить родителей — хотя добрался до них только в среду, — у меня с ним состоялся весьма неприятный разговор. Достучаться до него было очень трудно. Он всячески сопротивлялся. Когда я заговорил о конфирмации, позволил себе фыркнуть. Дело в том — я не должен об этом говорить, но вам скажу, раз вы взяли на себя благотворительные заботы о нем, — дело в том, что он похотлив, а это — грех. — Последовала пауза. — Женщины. Со временем, мистер Холл, начинаешь понимать, откуда берется это фырканье, это сопротивление, потому что совокупление не только само деяние. Оно гораздо шире. Будь тут одно деяние, лично я не стал бы предавать его анафеме. Но когда на панель выходят целые народы, они в конце концов наверняка отринут Бога, так я считаю. Чтобы в Англии восторжествовала церковь, все сексуальные выверты и отклонения — все! — должны быть наказуемы. У меня есть основания полагать, что ту недостающую ночь он провел в Лондоне. Но, конечно… ага, должно быть, вот его поезд.
Он пошел к перрону, и Морис, абсолютно выбитый из колеи, последовал за ним, услышал какие-то голоса, но разобрать смысл был не в силах. Возможно, один из голосов принадлежал Алеку — что теперь с того? В мозгу его, подобно летучей мыши, что появляется в сумерки, запорхала, застучала в висках одна фраза: «И снова все не так». Он перенесся домой, в курительную, рядом Клайв, и он говорит: «Извини, я тебя больше не люблю»… Вот его жизнь: годовой цикл, а в конце круга всякий раз — затмение. Одно и то же. Как солнце… у него тоже годовой цикл. Это с ним уже говорил дедушка… Вдруг туман рассеялся, он услышал голос матери Алека.
— На Лизунка такое не похоже, — пролепетала она и исчезла.
На кого не похоже? На пирсе зазвонили склянки, засвистел свисток. Морис взбежал на палубу. Органы чувств снова стали ему подвластны, и с необычайной ясностью он увидел, как текут в противоположные стороны людские потоки, одним суждено остаться в Англии, других ждет дальний путь, увидел и понял: Алек остается. И проклятый день вдруг воссиял славой. Над окрашенными золотом лесами и водами белыми парусами плыли облака победы. Посреди этого карнавального шествия вне себя от ярости метался Фред Скаддер, потому что его растяпа братец не приехал с последним поездом, женщины кудахтали на трапе под натиском обтекавшей их толпы, а мистер Борениус и Скаддер-старший о чем-то умоляли судовое начальство. Но что их суета по сравнению со свежим ветром, прекраснейшей погодой!
