Жан-Мишель Генассия - Удивительная жизнь Эрнесто Че
Запачканная кровью пижама порвалась в нескольких местах, ужасно хотелось пить.
«Где я допустил ошибку?» – снова и снова спрашивал себя Йозеф, пытаясь понять, чем мог спровоцировать подобное обращение. Он до боли в висках копался в памяти в поисках мелких прегрешений, совершенных когда-то давно дурных поступков и никому не интересных постыдных секретов. Искал – и не находил.
Дверь камеры со скрипом открылась, и Йозеф встал – как по команде, но без команды. Полицейский кивнул: «На выход!» – и они пошли по темным коридорам с железными дверями по обеим сторонам. «Наверное, камеры…» – подумал Йозеф. Кабинет для допросов находился в конце бесконечного туннеля – большое прямоугольное помещение со стенами коричневого цвета, тусклым светильником под потолком, стоящим в центре черным деревянным столом и двумя железными стульями.
Первым следователем оказался офицер лет пятидесяти, тучный пузан, чем-то похожий на индюка. «Мне нужно взять себя в руки, – подумал Йозеф, – убедить его, что…» Следователь не поднял глаз от лежавших на столе бумаг. Полицейский в форме сидел за столом у стены и заполнял журнал, другой охранял дверь.
– Слушаю вас, Йозеф Каплан, – произнес толстяк, не глядя на арестанта.
– Почему со мной обращаются подобным образом?
– А вы не знаете?
– Думаю, произошло недоразумение.
– Почему все, кого мы арестовываем, держат нас за болванов?
– В чем меня обвиняют?
– Хотите сказать, вам это неизвестно?
– Нет.
– Значит, вы чисты? Как, впрочем, и все, кто сюда попадает. Мы, стало быть, хватаем невинных людей, то есть плохо исполняем свои обязанности?
– Ничего подобного я в виду не имел.
– Значит, вы признаетесь.
– Повторяю, я не знаю, что мне инкриминируют.
– Ну вот, вы снова оскорбляете нашу службу. Считаете наши действия произволом, а нас – ограниченными дуболомами, допустившими очередную ошибку.
– Какие обвинения против меня выдвигают?
– Мы следим за вами не один год, Каплан, и давно бы арестовали, если бы не ваши высокопоставленные сообщники.
Офицер поднял голову, и Йозеф смог его рассмотреть: двойной подбородок, мешки под глазами, торчащие из ноздрей волосы («ну чистый кабан…») и желтые зубы.
– Назовите имена, – чеканя слог, потребовал дознаватель.
– У меня никогда не было и сейчас нет никаких сообщников, и я не совершил ни одного противоправного действия.
– Не держите нас за идиотов, мы хорошо осведомлены о ваших делах.
– У меня и в мыслях не было недооценивать вас.
– Вот и отлично, я рад, что вы готовы сотрудничать.
– Мне нечего сказать.
– Напрасно вы заставляете меня попусту тратить время.
Офицер подал знак, и стоявший у двери полицейский подошел к Йозефу.
– У меня сильно болят плечо и локоть, – сказал Йозеф, – боюсь, сломана кость. Я должен показаться врачу.
– Вы ведь врач, не так ли? Вот и проконсультируете сами себя.
Следователь углубился в бумаги.
В начале дня Хелена, Тереза и Людвик пришли в приемную Службы государственной безопасности. Дежурный предложил им сесть и ждать своей очереди, мимо ходили сотрудники, но никто не обращал на них внимания. В 18.00 Людвик не выдержал и снова подошел к окошку в надежде узнать хоть что-нибудь; сменившийся полицейский куда-то позвонил и велел ему вернуться на место. Через три часа им предложили уйти, Хелена возмутилась и потребовала встречи с лейтенантом Суреком. Офицер сделал еще один звонок, повесил трубку и приказал им немедленно покинуть помещение. Они оказались на пустынной в этот час Бартоломейской улице, ничего не добившись и даже не выяснив, содержат Йозефа во внутренней тюрьме или в каком-то другом месте.
Когда Йозефа привели на очередной допрос, стула в кабинете не оказалось, и он остался стоять, хотя едва держался на ногах от усталости. За столом сидел моложавый офицер, вид у него был вполне добродушный, и Йозеф подумал, что будет лучше не раздражать его. Он не помнил, когда последний раз брился, пижама, в которой его забрали из дому, была омерзительно грязной, куртка держалась на одной пуговице. Дознаватель посмотрел на часы, поморщился и смерил заключенного брезгливым взглядом:
– От вас воняет дерьмом!
– Боюсь, что так. В камере нет даже раковины – только сток для нечистот.
– Не понимаю я вас, Каплан. Запираетесь, тянете время. Признайтесь – и покончим со всем этим.
– Я ничего не нарушил.
– Значит, мы лжецы и садисты.
– Я лояльный гражданин и уважаю законы моей страны.
– У нас есть доказательства вашей вины.
– Так предъявите их.
– Мы провели расследование и нашли свидетелей.
– В чем меня обвиняют?
– Поговорим о Павле Цибульке.
– О Павле?
– Он был вашим другом?
– Да. Мы дружили, когда он жил здесь.
– Итак, вы признаете, что он сбежал и вы ему помогли, иначе откуда вам знать, что Цибульки нет в стране?
– Павел исчез, его тело не нашли, следовательно, это не несчастный случай.
Офицер повернулся к полицейскому, который вел протокол допроса:
– Запиши: обвиняемый признал, что состоял в дружеских отношениях с Павлом Цибулькой.
– Клянусь, я ничего не знал. Да, мы дружили, но мне было неизвестно, чем он занимается. Я в то время жил в Праге, был депутатом, он – в Софии, мы виделись дважды в год.
– Знай вы, что он виновен, сообщили бы об этом?
Йозеф почуял ловушку, опустил голову и сжал зубы:
– Будь Павел преступником, я посоветовал бы ему положиться на правосудие нашей родины.
– Я спрашивал не об этом. Вы донесли бы на Цибульку или нет?
Йозеф вздохнул, и в нос ему ударил кислый запах собственного тела.
– Он был моим другом. Больше мне сказать нечего.
Йозеф не знал, сколько раз его допрашивали. Семь? Восемь? Какая разница? Они возвращали его в камеру, а несколько минут спустя снова тащили к следователю. Один раз он имел неосторожность заметить: «Я только что все рассказал» – и получил две крепкие затрещины. Дознаватели друг с другом не общались, так что Йозеф был обречен снова и снова повторять одно и то же.
Он задыхался от вони и вынужден был прикрывать рот и нос рукавом, чтобы не потерять сознание. Его держали под круглосуточным наблюдением и не давали спать: заметив, что арестант закрыл глаза, тюремщики немедленно его будили, а если он возмущался – били. Йозеф перестал сопротивляться: шел, опустив голову, по коридору, садился на железный стул и ждал вопросов, которые успел запомнить наизусть.
Ответ у него был один: я ни в чем не виноват.
У этого безумия была одна-единственная цель: заставить жертву сломаться. Йозеф это понимал, но не знал, сколько сумеет продержаться, прежде чем «отдаст швартовы», развалится, признается во всех смертных грехах, чтобы его наконец оставили в покое. Он хотел спать. Говорил себе, что не выдержит. Может, они отстанут, если он скажет хоть что-нибудь? Да, пожалуй, стоит бросить им кость, пустить по другому следу.
Но что именно сказать?
Йозеф потерял представление о времени. Он не знал, что находится в бывшем францисканском монастыре на Бартоломейской улице, напротив дома № 4. С одной стороны на другую можно было попасть, пройдя по коридору, который вел к подземным камерам, кабинетам для допросов и архиву. Никто из следователей не знал, в чем обвиняется Йозеф, Сурек просто решил воспользоваться случаем: если на «врага народа» надавить, он наверняка выдаст полезную информацию. Хочешь поймать рыбку, забрось удочку с наживкой и имей терпение.
Даже бывалый рыбак никогда не знает, кто попадется на крючок, – в этом и состоит вся прелесть рыбалки.
Йозефа допрашивали круглые сутки. Лучшие специалисты сменяли друг друга, задавали одни и те же вопросы, использовали привычные методы: угрожали, кричали, сулили деньги, оскорбляли и снова угрожали. Йозефа лишали пищи, сна, воды, бросали в загаженную камеру, где он был вынужден справлять нужду прямо на пол, потом раздели донага и забыли на сорок восемь часов, фотографировали со вспышкой, таскали из кабинета в кабинет, наносили удары по лицу, выкручивали левую руку, так что она посинела, заставляли стоять по стойке «смирно», пока он не падал, обещали десять лет лагерей на Яхимовских урановых рудниках («Больше двух лет там никто не продержался!»), давали слушать записанные на пленку женские крики: «Это твоя Хелена, мы все ее оприходуем!»). Из глаз Йозефа лились слезы, он дрожал, но сказать ему было нечего. «Кое в чем я мог бы признаться, но делать этого не стану!» Йозеф был уверен, что его ликвидируют – в любом случае. Его тезке Йозефу К. из романа Кафки всадили нож в сердце. Двое мужчин. Не важно, как убьют его самого, он не сдастся.
Будет держаться до конца.
Во вторник 26 июля 1966 года состоялось совещание сотрудников Третьего отдела по борьбе с внутренним врагом, на котором было рассмотрено дело Йозефа Каплана. Сурек выслушал всех дознавателей. Он проанализировал их рапорты и внимательно прочел протоколы всех допросов. Обвиняемый ни в чем не сознался. Одиннадцать сотрудников высказались за прекращение расследования, один лейтенант настаивал на продолжении, но убедительно обосновать свое мнение не смог. Сурек признал, что ошибся, но никто не вменил ему этого в вину. В конце концов, нельзя всякий раз одерживать победу.
