Филипп Майер - Сын
На загорелых ногах не видно никаких набухших вен. Она в бело-желтом сарафане сидит в роскошном моторном катере; Джонас за штурвалом, а какой-то бледный, обгоревший на солнце тип флиртует с ней. Приятно. Дома она такого себе не позволяет, но здесь, в море, под голубым нежарким небом, у прохладной чистой воды – почему бы нет.
Впервые за целый год она без детей. Хотя уже носит следующего. Бенджамина, вероятно. Впрочем, милому собеседнику она об этом не сообщает, а сам он не догадывается. Маленький, пухлый, полная противоположность Хэнку, но забавный, ей нравится. Возможно, просто потому, что к ней относились с уважением. Здешние женщины по-прежнему знали свое место, но это место было гораздо более значительным, чем в Техасе. Янки, может, и забудет придержать дверь, но при этом заодно забудет (или хотя бы сделает вид), что является более важной фигурой. Ей так представлялось.
Потом что-то произошло между Джонасом и этим мужчиной, он обернулся к ней, уже не улыбаясь.
– Ужасно не хочется заниматься делами, Джинни, но, боюсь, нашего рулевого, – показал он на Джонаса, – бизнес призывает обратно в город.
Джинни пожала плечами, будто ей безразлично, хотя на самом деле предпочла бы провести весь день на воде, вдали от детей и телефона.
– Что вам известно о Мохаммеде Мосаддыке?[113] – спросил он.
– Думаю, с ним следует держать ухо востро.
– А что, если я скажу вам, что он недолго останется у власти?
Она подумала, что много чего могла бы сказать в ответ, но предпочла промолчать. Хорошо, что Хэнка нет рядом.
– Англо-иранцы вернут себе то, что потеряли, – продолжал он. – Но теперь все будет иначе. Времена изменились.
Она сделала глоток из бокала.
– Основная доля достанется ведущим компаниям, но сейчас мы пытаемся создать коалицию добровольцев. Нам нужны люди, у которых в распоряжении имеются ресурсы, доступные в любой момент.
– Потому что, если вы отдадите все главным компаниям, это будет выглядеть некрасиво.
– Совершенно верно. Это Америка. Нам нравится выискивать маленького человека. – Он окинул взглядом окрестности. – Прекрасный день, не правда ли?
Хэнк начал бы выжимать информацию о суммах, процентах, но это неверный подход; нужно просто согласиться и довериться этому человеку и Джонасу.
– Мы возьмем столько, сколько вы сможете нам дать, – сказала она. Можно было бы спросить о временных рамках, но это еще хуже, чем спрашивать о размерах доли. Все-таки какое облегчение, что Хэнка с ними нет.
– Вы знаете СЕДКО?[114]
– Я знакома с Биллом Клементсом.
– Свяжитесь с ним, когда вернетесь в Техас. Скажите, что от меня.
Джонас направил катер в сторону Аннаполиса; Джинни и ее собеседник заговорили о другом. Их колени соприкоснулись, потом еще раз. Она ждала, что по возвращении в порт он пригласит ее выпить, и уже решила, что откажет. Он не пригласил, что ее очень задело. Разумеется, все к лучшему. Из отеля она позвонила Хэнку и коротко, не вдаваясь в детали, сообщила, что необходимо высвободить как можно больше наличных. Они оба привыкли к подобному сти лю, оба знали, что не следует обсуждать подробности по телефону.
К тому моменту стало ясно, что на ближайшие десятилетия будущее создается по ту сторону океана. Первую скважину пробурили в Ираке в 1927-м, когда страна еще называлась Месопотамией, и она производила девяносто пять тысяч баррелей в день. Крупная техасская скважина даже тогда давала не больше пятисот, в лучшем случае – тысячу, и все понимали, что это лишь вопрос времени. Настоящая нефть хранится в Персидском заливе. Если бы в Ираке нашли нефть лет на десять-двенадцать раньше, Османская империя ни за что бы не пала. И сейчас мир был бы совсем иным.
К 1950-му нефтедобыча в Техасе стала сомнительным бизнесом. Затраты колоссальные, скважины дают все меньше, и даже если вы сумели отыскать нефть, нет никаких гарантий, что вам разрешат ее добывать. Правительство готовилось к войне с Россией, им нужны были нетронутые запасы, а лучший способ сохранить нефть – оставить ее там, где нашли. Стратегические резервы, так они это называли. Для правительства, может быть, и хорошо, но очень плохо для нефтепромышленников.
Правильного решения не было. Золотые деньки 30-х – заправляешь танкеры ночью и тут же отправляешь за границу, и квоты тебя не касаются – давно миновали. Надо перебираться за океан. По всей бывшей Османской империи можно выкачивать нефть за гроши. Никакой инфраструктуры там пока нет, но это лишь вопрос времени.
Тридцать шесть
Дневники Питера Маккаллоу
4 июля 1917 года
Дверь в кабинет я оставляю открытой, чтобы слышать звук ее легких шагов по дому. Когда с лестницы доносится шум, словно бы случайно спускаюсь – посмотреть, кто это, сердце колотится… но почти всегда это Консуэла или ее дочь.
Несколько дней не наведывался на пастбища. Салливану сказал, что погряз в бумажных делах. Выдумываю причины, чтобы оставаться дома.
Когда же это точно она, несусь к дверям. Если она не в западном крыле (я сижу в конце восточного, по другую сторону лестницы), иду к лестнице в надежде поймать ее там или в холле внизу. Делаю вид, что внимательно изучаю витраж, за тридцать лет намозоливший глаза, зато с этой точки мне отлично видно, кто входит через парадные двери или идет в другое крыло здания.
Шаги Марии легко отличить от грубого топота вакерос, но постоянно путаю их с походкой Консуэлы и ее дочери Флорес. А еще с Мирандой и Лупе Хименес. Завидев меня, они нервно озираются – теперь все подозревают, что я замышляю недоброе, а на самом деле я всего лишь надеюсь увидеть вместо них кое-кого другого.
Если я не вижу ее несколько часов (кажется, что несколько недель), хватаю стопку бессмысленных бумаг, бреду по коридору, будто по делу; когда дверь библиотеки раскрыта, заглядываю туда якобы за нужной книгой или справочником – «Клейма крупного рогатого скота» 1867 года выпуска, например, или за чем-нибудь еще столь же полезным, – но Мария считает, что я занят серьезными делами. Мы болтаем с полчасика, потом она извиняется, что отвлекла меня от работы, и возвращается к своим занятиям или уходит куда-нибудь, а меня окончательно покидают силы.
Сегодня я сидел в кухне, ел сливы, тут вошла она, спросила, чем это я занимаюсь; повинуясь порыву, я молча протянул ей надкусанную сливу, и она медленно, деликатно откусила кусочек, не спуская с меня глаз. И, резко развернувшись, стремительно вышла. А я положил эту сливу в рот и долго-долго держал там, пока наконец здравый смысл не возобладал, заставив все-таки проглотить.
Не могу даже вообразить, что занимаюсь любовью с нею. Это своего рода кощунство. Вечерами она играет на рояле; я перетащил диван в гостиную (соврал, что он там всегда стоял), чтобы быть к ней поближе и видеть ее лучше. Кажется, ее устраивает мое общество, она ни разу не сделала попытки сбежать. Постоянно прокручиваю в памяти тот момент в библиотеке (она держит меня за руку), корю себя, что не обнял ее в ответ или хотя бы взял ее ладони в свои, – наверное поэтому она не повторяет попытки. А может, это было просто мимолетное сочувствие и так называемый наш особый мир существует только в моем воображении. Даже подумать страшно.
6 июля 1917 года
Отец определил крайний срок отъезда Марии. Все было неплохо, пока он не отыскал меня с утра пораньше.
– Пит, я уезжаю в Вичита-Фоллс. Вернусь через неделю, чтоб к этому времени баба Гарсия уже свалила. Я всегда смотрел сквозь пальцы на твои придури, но это… – он окинул взглядом мой кабинет, как будто надеясь найти нужное слово среди множества книг, – это уже ни в какие ворота не лезет.
– А зачем ты едешь в Вичита-Фоллс?
– Не твоя забота.
– Она нам ничем не угрожает.
– Эта история давно закончилась. На свете есть один-единственный человек, которому абсолютно нечего здесь делать, и именно ее ты и притащил в дом.
– Тебе меня не переубедить.
– Каждый день, как гляну, ты все чистишь перышки. Думаешь, я не замечаю? Ты десять лет мылся-то от случая к случаю, а сейчас меняешь воротнички каждый день?
Мне нечего на это сказать.
– Это тебе не соломенная вдова, на которую можно безнаказанно взгромоздиться, сынок. Эта девка может стоить нам ранчо.
– Уходи, прямо сейчас, – проговорил я. Он не двинулся с места.
– Убирайся из моего кабинета.
Мы с Марией столкнулись в библиотеке. Притворяюсь, что ищу книгу, и тут она ни с того ни сего спрашивает:
– Как твоя работа?
– Вообще-то я не работаю, – сознаюсь я. Она улыбается, но потом опять мрачнеет:
– Консуэла рассказала мне кое-что.
– Чем бы она ни пугала, я этого не допущу.
