Сергей Довлатов - Речь без повода... или Колонки редактора
А помните, друзья, кальсоны? Трикотажные импортные кальсоны румынской фирмы «Партизан»? И ощущение неловкости при ходьбе. И стиснутые манжетами щиколотки. И загадочные белые пуговицы, которые внезапно таяли от стирки…
Куда это все подевалось?
Того и гляди, заговорю как охваченный ностальгией патриот:
— А на Тамбовщине сейчас, поди, июнь… Малиновки поют… Выйдешь, бывало, на дальний плес…
Нет Тамбовщины. Нет дальнего плеса. Нет малиновок. Июня тоже нет. И не было…
Зима в Нью-Йорке лишена сенсационности. Она — не фокус и не бремя. Она — естественное продолжение сыроватого, теплого бабьего лета. Те же куртки и джинсы. Те же фрукты под открытым небом…
Так чего же мне не хватает? Сырости? Горечи? Опилок на кафельном полу Соловьевского гастронома? Нелепых скороходовских башмаков? Телогреек и ватников?
Как это сказано у Блока:
…Но и такой, моя Россия,
ты всех сторон дороже мне…
Тяжело заканчивать разговор этой печальной нотой. Правильно написал Григорий Рыскин:
«У нас была судьба. Не биография, а судьба. И мы не сдались…»
Конечно, Рыскин — не Блок. Так ведь и мы — не прекрасные дамы…
«Новый свет», № 5 (93), 21–27 ноября 1981 г.ПОЭТОМУ БУДЕТ ВОЙНА
Беседа с Куртом Воннегутом
Курт Воннегут — один из наиболее значительных прозаиков современной Америки. Лучшие его книги давно переводятся на русский язык. Наряду с Хемингуэем и Стейнбеком Воннегут исключительно популярен у русского читателя.
Основное настроение романов Воннегута — крайний социальный пессимизм. Нейтральная его тема — обреченность человека в современном мире. Художественные приемы восходят к традиции фантастического реализма Свифта и Гоголя.
Советское литературоведение хитроумно истолковывает книги Воннегута. Его пессимистическое неприятие действительности, апокалиптичность мышления — выдается за отрицание конкретного буржуазного строя. Глобальный язвительный фарс его романов трактуется как антибуржуазная сатира.
Литературоведы, разумеется, молчат о том, что Курт Воннегут неизменно поддерживает советских диссидентов. Что им подписаны десятки обращений к советским властям. Что Воннегут — участник бесчисленных демонстраций перед зданием советской миссии в ООН…
Сегодня мы гости Курта Воннегута. Перед нами сидит кудрявый долговязый человек в бесформенном свитере и мягких замшевых туфлях. Так двадцать лет назад одевались все американские студенты.
У Воннегута красивая жена и маленькая лохматая собачка. Я думаю, это все, что нужно талантливому писателю.
Мы задаем ему вопросы.
— Как повлияла на вас русская литература?
— Влияние Толстого и Достоевского столь огромно… Оно превосходит даже влияние Марка Твена. Хотя Марк Твен — это лучшее, что есть в американской прозе. Он создал американский литературный язык. До него пользовались английским. Негры в «Хижине дядя Тома» разговаривают, как шекспировские герои…
Из русских писателей мне ближе всех Гоголь. Говорят, в нас есть что-то родственное…
Чехов — воплощение порядочности, гения и покоя.
— Что вы думаете о современной русской литературе?
— В основном я читаю книги моих знакомых. Кроме того, слежу за немецкой, французской, итальянской литературой. Времени явно недостаточно. Но я читал Солженицына. Он заслужил Нобелевскую премию. «Иван Денисович» — это настоящий шедевр… Миллионы людей живут и работают в невыносимо тяжелых условиях. Будь то работа на шахте или в литературе. Полагаю, что у нас есть свои Иваны Денисовичи. Боюсь, что Солженицын этого не знает…
Итак — Солженицын, Зиновьев… Повесть Георгия Владимова о собаке. Да, именно «Верный Руслан»… И еще — Шукшин. Я забыл название. Такое красное дерево…
— Калина… Сноуболл берри.
— Да, именно, «Сноуболл берри». Меня заинтересовали преступники у Шукшина. Советские газеты мало пишут на криминальные темы. Значит, Шукшин талантливо угадал эти патологические характеры. Я видел фильм по книге Шукшина. Там очень смешные преступники. У них пиджаки эпохи буги-вуги. И еще — солнечные очки в дождливую погоду. Чтобы полиции лучше было их узнать. Я думаю, это немного фальшиво…
Я был на четырех встречах русских и американских писателей. Мы обсуждали наши проблемы. Говорили о том, что надо издавать больше русских книг. Но американский рынок довольно пассивен. Нужна очень сильная книга, чтобы его расшевелить.
— Что могло бы представлять интерес для американцев? Какого типа литература имеет шанс на успех?
— Я думаю, хороший роман о войне мог бы заинтересовать издателей. Хороший, правдивый роман в классической толстовской манере…
Разумеется, книги о лагерях производят сильное впечатление. Но и обычная жизнь порой бывает сложна.
— Каковым вам представляется будущее американской литературы?
— Джон Стейнбек был последним выразителем романтической надежды. Она умерла вместе с ним. Стейнбеку казалось, что мировая гармония достижима. После депрессии и войны люди ожидали мира, благоденствия, справедливости. Сейчас эти надежды рухнули. Романтической мечты не существует. Теперешняя литература пытается выяснить, куда она исчезла. Мы пытаемся разобраться в себе и в мире. Чтобы принести в мир новую идею благоденствия…
Самая масштабная идея нашей эпохи — идея коммунизма — явно провалилась. Ужасно, что на Западе поверили было в русский эксперимент. При этом говорили — у них есть справедливость и равноправие женщин. Затем мы посмотрели поближе, что там делается. И пришли в ужас.
Страшно не то, что в России пострадали интеллектуалы. Интеллектуалам везде одинаково плохо. Страшно то, что простые люди бедствуют и мучаются. Такие, как Иван Денисович.
Идеи, противостоящей коммунизму, — нет. Мир достиг края пропасти в ожидании новой идеи.
Американцы не любят задумываться о трагизме человеческой жизни. Нужен великий писатель, чтобы заставить их думать об этом. Чтобы заставить их взглянуть на мир серьезно.
— Что вы думаете о своих коллегах?
— Я их люблю, хотя мы редко видимся. У меня достойные товарищи. Филипп Рот, Апдайк, Норманн Мейлер… Мы не создали великой литературы. Не создали вещей, равных мировой классике. Сейчас нет великих писателей. Но есть писатели второго ранга. Такие, как я и Норман Мейлер. Которые сделали много для простого американского читателя. Я обрадовался, когда Солу Беллоу дали Нобелевскую премию. Это было признанием наших заслуг. Признание автора второго ранга…
— Слышали бы это мои друзья! То, как Воннегут называет себя заурядным писателем. Писателем второго ранга…
— А кто ваши друзья?
— Мои друзья — гении. Все, как один. Даже если пишут с грамматическими ошибками… Скажите лучше, что вы думаете о будущем. Каков завтрашний день нашей планеты.
— Я думаю, что будет война. Я долго размышлял, почему она неизбежна. Большинство людей устало от жизни, которая слишком продолжительна и тяжела. Они хотят положить всему этому конец… Я затрудняюсь ответить на вопрос — почему? Я не знаю — почему. Люди не предпринимают усилий, чтобы выжить. Значит, они хотят, чтобы все это кончилось…
— А как же инстинкт самосохранения? Если он свойственен человеку, то свойственен и человечеству?
— Вовсе нет. Инстинкт самосохранения персонален. Это свойство индивидуума, а не массы. Масса безрассудна. Инстинкт самосохранения поглощается массовым безрассудством. Поэтому будет война…
Мировоззрение Воннегута носит крайне пессимистический характер. И человечество дает немало поводов к такому ходу мыслей. И все-таки положение не кажется безнадежным. На фоне зловещих прогнозов есть множество свидетельств величия человеческого духа. Примером тому — благородная деятельность академика Сахарова. Борьба советских диссидентов, в защиту которых так решительно выступали американские писатели. И не в последнюю очередь — творчество самого Воннегута… Ибо настоящая литература есть крайнее выражение человеческой порядочности. Одно из достижений человечества, удерживающих его на краю пропасти.
СВОЙ АМЕРИКАНЕЦ
Нелегко полюбить Америку. Нелегко привыкнуть к ошеломляющим стандартам ее разнообразия. К ее величию и убожеству. Агрессивности и благодушию. Беспечности и прагматизму.
Мне в этом смысле повезло. Я полюбил Америку раньше, чем ее увидел. Вернее, не Америку — отдельные ее черты.
