Джон Фаулз - Дэниел Мартин
— Ну, с этим я никогда не соглашусь. Не говоря уж ни о чём ином, ты сотни молодых людей научил мыслить.
— Точно так, как мыслю сам. Слава Богу, среди них попадались и глупцы. Эти по крайней мере избежали заразы.
— Чепуха. Ты ещё и бисер перед свиньями метал.
— Точно. Только в другом смысле. Академической «игрой в бисер»152 занимался.
Руки Энтони спрятал в карманы халата и снова выпрямился, слегка прижавшись к спинке кресла, будто испытывал неудобство или боль, хоть совсем недавно и отрицал это. Иронически улыбнулся Дэну:
— Извини. Это, должно быть, очень похоже на жалость к себе. Просто все очень уж многое спускают умирающему. Как будто размягчённость именно то, что ему нужно.
— Кроме всего прочего, ты и сам знаешь, что рассмотрение — деятельность гораздо более важная, чем разыскание.
— Возможно — если речь идёт об орхидеях. А не о себе. Я рассматривал себя. Всю свою сознательную жизнь. Такого, как есть. А не такого, каким мог бы быть. Или — каким должен был быть. Это и позволило мне превратить тебя в живой пример всего того, на что мы с Джейн могли взирать свысока.
Отвращение к себе звучало в его голосе, ясно виделось в лице.
— Ну хорошо. По невероятно завышенным христианским стандартам, тебе недостало милосердия. Но это же не означает, что ты в принципе судил неверно.
— Но я судил, основываясь на неверных принципах. — Энтони впился взглядом в глаза Дэну. — А то, что ты принял приговор не противясь, лишний раз доказывает это.
— Да почему же?
— Да милый ты мой, ведь судья, который ведёт дело — я имею в виду твою пьесу, — столь явно исходя из своих собственных интересов, — судья неправедный, он был бы позором всему правосудию вообще. Особенно если учесть, что одно из его собственных предыдущих решений — то самое, тебе неизвестное, — и спровоцировало в значительной мере преступление, о котором шла речь. То, что теперь у тебя хватает доброты признать, что приговор был справедливым, доказывает твою относительную невиновность.
— А кто спровоцировал то твоё «собственное предыдущее решение»? И как ты думаешь, почему это случилось лишь однажды? Почему, раз вступив на этот путь, мы сразу же отказались следовать по нему дальше?
— Да потому, что вы ошибочно решили, что я — потерпевшая сторона.
Дэн отрицательно покачал головой:
— Всё гораздо проще. Я был недостаточно хорош для Джейн. А она — недостаточно плоха для меня.
— Я полагаю, что мог бы легко убедить тебя в обратном. Но даже если бы так было на самом деле, вы принесли бы гораздо больше пользы друг другу, чем… — Он умолк, не продолжив сравнения.
Дэн поболтал остатки хереса в бокале. Энтони не желал расставаться с поразившими его стрелами, так что — в роли лучника — Дэн решил промолчать. А Энтони — в роли поражаемого стрелами мученика — снова скривил рот, иронизируя над собой:
— Кошмар. Этакая мелодрама на смертном одре. Но я и вправду очень хотел просто повидаться с тобой. Услышать, как ты живёшь.
— Про «Оскаров», отправленных в нужник?
— Ну ведь не всё же заслуживает сожаления?
— Нет, конечно, если жить этим изо дня в день. Что я и делаю. По большей части.
— Есть философии и похуже этой.
— Пока не начнёшь подводить итоги.
— Одного плакальщика на эту комнату вполне достаточно.
Дэн улыбнулся в ответ на этот упрёк:
— Думаю, я стал, как Джейн, детерминистом. Более или менее ухожу в себя.
— Уход в себя несовместим с детерминизмом.
— Если ты не рождён выбирать путь наименьшего сопротивления.
— Это пораженчество, а не детерминизм.
— Ну, человек может сам выбрать себе что-то из плывущих мимо обломков. Но это ведь дела не меняет?
Энтони поднял вверх палец:
— Чувствую присутствие святого Сэмюэла Беккета153 и его изощреннейшего французского абсурда. Отъявленный романтический пессимизм.
— А теперь ты несправедлив к Беккету.
— Ничуть не более, чем был бы Паскаль. Или — Вольтер. Mutatis mutandis.154
— Вряд ли.
— На днях один из моих самых всерьёз довольных собою оксфордских коллег пытался утешить меня, рассуждая о грядущей экологической катастрофе. Вроде бы мне необычайно повезло, что я ухожу, не дождавшись всепланетного фиаско. А я ответил, что он свободен в выборе и может ко мне присоединиться.
Дэн рассмеялся:
— Но то, что он отказался, вовсе не опровергает его утверждений, не так ли?
— Позволь мне предположить, что пьеса, в которой мы все участвуем, и вполовину не столь плоха, как утверждают глашатаи конца света. В конечном счёте та самая тварь земная, что несёт зло, есть тварь, способная мыслить. — Он взглянул на Дэна с былой шутливой насмешкой: — Бог для меня — по-прежнему неразрешимая загадка. А вот с дьяволом — полная ясность.
— И что же он такое?
— Он не видит целого. — Энтони снова смотрел в пол. — Год или два назад один мой студент сообщил мне, что двадцатый век помог нам понять, что все мы — актёры в дурной комедии, и понимание это пришло в тот самый момент, когда выяснилось, что комедию эту никто не писал, никто не смотрит, а единственный театр в городе, где она играется, — это кладбище.
— И что же ты сказал на это?
— Что ему следует бросить занятия философией и пойти по твоим стопам.
— Недобрый совет.
— Ничего подобного. Ты затворился в мире алогичных мечтаний, мы обречены жить в мире логических построений. Там слово — игра. Тут слово — инструмент. До тех пор, пока одно не пытается выдать себя за другое.
— И ты никогда не пытаешься играть этими инструментами?
— Ну я вряд ли смогу отрицать, что мы с тобой одинаково склонны злоупотреблять своими орудиями.
Оба заулыбались, я думаю, впервые совершенно искренне, по всей вероятности, потому, что одновременно вспомнили былые беседы, любовь к таким вот каламбурам, игру словами; потому, что оба понимали — эта встреча близится к концу… и если они — каждый со своей стороны — не нашли друг в друге того, что ожидали, всё же осталось в них нечто глубинное, не изменившееся вопреки всем изменившимся внешним обстоятельствам. Время улеглось, успокоенное, хоть и не побеждённое. Энтони снова выпрямился в кресле.
— Дэн, я даже выразить не могу, как всё это существенно для меня. Какой подарок ты мне сделал.
— Для меня тоже.
— Знаешь, я испытываю удивительно странное чувство оптимизма по поводу состояния человечества. Не могу объяснить… Это… ну, я думаю, тут что-то большее, чем просто вера. Существует кое-что поглупее теории совершенствования.
— Невозможность совершенствования?
Энтони кивнул:
— Просто — мы выкарабкаемся. Несмотря на все наши несовершенства. Если только поймём, что начинать нужно с себя. С собственной биографии. Вместо того чтобы возлагать вину на всё и вся, существующие под солнцем помимо нас. — Он лукаво взглянул на Дэна. — Я порой думаю оставить человечеству в качестве завещания последний мистический лозунг: «Вглядитесь в себя!» — Он помолчал с минуту, потом повыше натянул плед и сказал: — Вглядевшись в себя, отправлюсь-ка я, пожалуй, на боковую. Стать банальным ещё хуже, чем быть сентиментальным.
