Дина Рубина - Русская канарейка. Голос
— Кстати, знаешь, как танцоры убирают складки на талии и бедрах? Дарю патент: надеваешь колготки, а сверху просто заматываешь себя широченным скотчем.
— Здорово! — восхитился Леон, у которого сроду никаких складок на талии не было. — А как Винай?
О, Винаю повезло: устроился поваром к одному бизнесмену. Ты же знаешь, Винай — хороший повар… Да он кем угодно может быть: сиделкой, медбратом, охранником… Мы давно не виделись. Мотается сейчас с шефом по всему миру — тот без него ни шагу.
Тот без него ни шагу. (Но — ни малейшей заминки в ответе. Чистая правда? Или вызубренный текст?)
И опять же, Леон не смог бы внятно растолковать, почему при тех или иных случайных словах, безадресном взгляде, рассеянном жесте внутри вдруг слабо отзывался некий камертон, будто тайный настройщик давал едва слышимое ля его тончайшей интуиции.
— Еще бы, — мягко подхватил Леон. — Я-то помню, как старик цеплялся за вас обоих, за своих «ужасных нубийцев»… И когда Винай отлучался… а он ведь часто отлучался, да? — старик выглядел потерянным и как бы одноруким: ему почему-то вы оба были нужны…
На этих его словах Тассна будто спохватился:
— Ну, а ты здесь какими судьбами?
Леон предъявил одну из самых беспечных своих улыбок (прежний доверчивый «цуцик»):
— Господи, да теми же, что и все! Моя девушка все уши прожужжала твоим Бангкоком.
Тассна поморщился, фыркнул:
— Да никакой он не мой! Сумасшедший дом, столпотворение туристов, жара, вонища… Просто работа здесь есть, вот и толкусь, кручусь по «грошам», как заведенный.
(Молодец, уважительно отметил Леон, молодец, «ужасный нубиец»! Весьма убедительный и душевный вечер, комар носа не подточит. Никто, глядя в честные твои глаза танцора и старшего в смене, не заподозрит ни куратора от конторы, ни увесистых «грошей», ради которых ты здесь крутишься, в том числе и в ночном гей-клубе…)
— Я-то родился в настоящем раю, — мечтательно обронил Тассна. — Маленький такой островок, Ко Джум. Уверен, ты даже не слышал, где это.
Почему название островка, где энное количество лет назад родился столь важный деятель тайского общепита, засело в памяти и не давало покоя? Этого Леон тоже пока не понимал. Провожая глазами удалявшуюся спину Тассны, подумал: хорошо бы выяснить, откуда вообще у Иммануэля взялись «ужасные нубийцы»; хорошо бы навести справки о некоем бизнесмене, ценителе поварского искусства Виная…
Но по возвращении не счел нужным выйти на связь ни с Натаном, ни с Шаули. Встретился с Джерри и попросил передать «шефу» о полной, увы, неудаче «отпуска». Докладывать о встрече с Тассной не стал: не то чтобы ходил на цыпочках, исполняя директивы начальства, но после скандала с его «пражской выходкой» предпочитал не задевать ничьих профессиональных амбиций.
Ему не в чем было себя упрекнуть — он сделал все, что мог и считал нужным сделать.
Но месяца через полтора попросил Филиппа кое-что сдвинуть в расписании, перенести одно прослушивание, отменить другое — словом, выцыганил недельку свободы и вернулся в Таиланд.
Ты отдыхаешь, сказал он себе; на сей раз — действительно отдыхаешь. Никаких Бангкоков! Никакой толкотни на занудных посольских и благотворительных приемах.
Приятный островной маршрут: небольшой катерок, снующий от рифа к рифу, подводные красоты «Акульего пика» — вкрадчивые актинии, текучие стада серебристых рыб, бесстыдно растопыренные синие морские звезды, зеленые, алые, бежевые акропоры. И такая невесомая свобода тела, такая радость парения…
Еще в Париже по Интернету он снял удобный пенишет, маленький круизный кораблик, передача которого в пункте проката в Ао Нанге заняла едва ли минут сорок: выписав чек в залог, он получил лоции и карты засад (глубин-рифов-мелей), и крепыш-инструктор, поплавав с ним минут двадцать, вручил бортовой журнал с традиционным «приятного плаванья, сэр!».
Вот он и плавал от острова к острову, помалкивая, давая голосу полный отдых, ныряя в районе рифов, причаливая на ночь к берегу, иногда, вот как сегодня, катаясь на доске, которую обнаружил в одном из шкафчиков. В безопасных — то есть глубоких — местах слегка расслаблялся (разумеется, вначале убедившись, что нет других кораблей по курсу): привязывал штурвал страховочным ремнем и минут десять валялся тут же, на узком диване.
Одиночное плаванье оказалось довольно утомительным отдыхом.
Зачем все это ему понадобилось — он, черт его дери, пока не понимал.
Девушка набросилась на еду и какое-то время молчала.
— На вас приятно смотреть, — задумчиво, абсолютно искренне проговорил Леон. — Даже обидно, что я не голоден.
Ее лицо с едва заметными, еще не зажившими белыми шелковинками от пирсинга в нежном загаре было таким свежим, так проблескивали искрами на солнце каштановые брови, отзываясь и кумачу рубахи, и аппетитной, исходящей паром золотистой гуще в тарелке…
— А супец мировой! — бормотнула она по-русски, жадно глотая ложку за ложкой.
— Простите?
— Говорю: суп очень вкусный! Спасибо!
— На здоровье, — вежливо отозвался Леон, обдумывая ситуацию.
Никто не мог знать, что накануне он решит зарулить на островок, упомянутый Тассной. Не сидела же она здесь наобум три месяца, поджидая его на пляже.
Наконец она доела, вытерла салфеткой губы, обстоятельно высморкалась и подняла на него глаза. Поймала его взгляд — и изменилась в лице.
— Вы ведь… угостили меня просто так, а? — спросила, хмуря брови. — Я не должна… отрабатывать? Вы ведь не приняли меня за пляжную бабочку? Я не по этой части!
Он улыбнулся:
— А вы и без спиртного в бутылку лезете…
И поднял руку, подзывая официанта.
— Постойте! Вы уже уходите? — взволнованно спросила она. — Я… я вам так благодарна. Хочу вот попросить: можно вас поснимать?
— Нет, — сказал он.
— Но!.. — И сникла: — Понимаю, да… Хотя ничего не понимаю! Очень жаль… — И засуетилась, явно ища повод задержать его — на минуту, на две: — Хотите глянуть, как получились снимки — там, на воде?
Схватила камеру, поискала кадр, нашла и протянула ему:
— Возьмите в руки, а то отсвечивает. Не уроните!
Он никогда не интересовался художественной фотографией. Нет, конечно, в свое время он прослушал несколько лекций и умел пользоваться крошечными специальными штуками, вроде зажигалок и авторучек, которых и фотоаппаратом-то не назовешь. Но изображения тех или иных людей интересовали его лишь в просмотровом зале конторы и только с опознавательной, аналитической точки зрения.
