Наталия Терентьева - Чистая речка
Он высокомерно пожал плечами и с ненавистью взглянул на Пашу. Мы тогда с Пашей еще не дошли до точки в отношениях, как сейчас. Я была, разумеется, на его стороне. Да я и сейчас на его стороне, чтобы он ни делал. Я понимаю – он не виноват. У него такая природа, и ему никто никогда не говорил, что человек отличается от животного в том числе тем, что умеет себя сдерживать. И, наверно, я действую на него как-то… Именно при мне включается у бедного Паши механизм продления рода – сам он, конечно, об этом не знает. Но ученые знают. Я с лета стала читать один журнал в Интернете про последние достижения в науке и узнала удивительную вещь. Собственно, ничего сложного тут нет, просто я как-то никогда об этом не думала.
Человек подсознательно ищет того, с кем продолжит род. И этот кто-то в чем-то обязательно совпадает с тобой, в чем-то тебя дополняет, в чем-то отличается… Механизм невероятно сложный, сознательно это не сделаешь. А вот когда «вспыхивает», это оно и есть. Неужели у меня именно так вчера было? Беда лишь только в том, что механизм этот очень глупый. Он включается тогда, когда человек не может еще продлевать свой род. Ну что было бы, если бы я сейчас – даже страшно произнести это – родила бы, например, от Паши ребенка? Потому что так природа Пашина захотела, мудрая и глупая одновременно. Мне четырнадцать лет, ему еще не исполнилось шестнадцати. Он плохо учится, ничего не хочет. Хочет только меня любить и драться с мальчишками.
Серафима перемешала записки и спросила:
– Кто-нибудь вызовется читать вслух?
– Вы лучше сами читайте! – заявил Песцов. – Мало ли кто что написал.
– Руся, давай ты прочитаешь. Если, как говорит Аркаша, кто-то, не подумав, написал ерунду, не читай. Ты понимаешь, что я имею в виду.
– Объясните, почему! – потребовал Песцов. – Почему она, почему не кто-то другой, почему не вы?
– Ну что ты завелся, Аркадий! – досадливо отмахнулась Серафима. – Потому что мне так интересней, устраивает?
На это он не нашелся что сказать, только лишь скривился.
– Руся, ты читай спокойно, как диктор новости, никак не раскрашивай слова и своего отношения не показывай, хорошо? – попросила меня Серафима.
Я знаю, почему она попросила меня – потому что я грамотная и умею держать себя в руках, не начну ржать посреди чьей-то фразы и знаю много сложных слов. По крайней мере, что такое «анацефал», я знаю точно. А сама она не захотела читать, потому что, если кто-то заржет или будет глупо комментировать, она тут же подойдет и даст подзатыльник – не больно, но человек придет в себя. Некоторым, кроме мата и подзатыльника, ничего не помогает. Материться она в классе не может, поэтому остается только второе.
Я развернула первую записку.
– «Счастье – это когда у тебя много денег».
– Все? – спросила Серафима.
– Да, лаконично, – кивнула я. – Больше ничего нет.
– Хорошо, читай дальше.
– «Щастье штобы было много денег», – прочитала я вторую.
Кто-то, понятно, засмеялся. Они еще не видели орфографию. Серафима тоже улыбнулась.
– Так, ясно. Читай дальше.
– «Счастье – это когда я выйду замуж за хорошего, красивого, богатого, молодого сына («сына» – зачеркнуто) человека, у которого все будет. Я не буду работать, у меня будет много детей. Я поеду за границу».
– Ну, допустим, – вздохнула Серафима. – Хотя бы кто-нибудь напишет, что счастье – это когда нет войны, чумы и все здоровы?
– Война смывает всю плесень с Земли! – высказался Песцов.
– Аркаша, да что ж ты такой фашист-то у нас! – покачала головой Серафима.
– Я трезвый человек, – ответил Песцов. – Давайте дальше, крайне интересно.
– Я стараюсь, Аркаша, чтобы тебе было интересно, – парировала ему Серафима.
– «Счастье – это когда на Земле не останется лохов, чурок, тупых анацефалов, алкашей и остальной плесени»… – Я прочитала и подумала, что, может быть, стоит глазами прочитывать сначала, а потом уже озвучивать?
Серафима посмотрела на Песцова и покачала головой.
– Боюсь, Аркаша, не дождешься ты своего счастливого часа на Земле.
– Нечестно! – заявил Песцов. – У нас анонимные записки. При чем тут я?
– Ни при чем, – согласилась Серафима. – Анонимные, ты прав. Руся, давай дальше.
Дальше шла моя записка. Я постаралась прочитать ее спокойно, чтобы не выдать себя, хотя ничего тайного в ней не было, я могла бы и сказать это, наверно. Только не Песцову.
– «Счастье – это иметь семью, свой дом, детей, любовь и работу, в которой есть смысл».
– Детдомовские – это точно… – прокомментировал Песцов. – И такой набор, что без вариантов – Брусникина.
– Аркаша, я не поняла, у нас, что – игра «Угадай-ка»? – начала заводиться Серафима. Ой, только не это. Если она заведется, все насмарку. Сама начнет ругаться, нас изругает, все перессорятся…
– Да, это моя записка, – кивнула я. – Ничего секретного тут нет.
Я видела, что Паша давно уже крутился на месте. Сейчас он все-таки встал и еще раз дал Песцову пинка, да слишком сильно, тот упал со стула. Вскочил, стал махать руками, но не попадая в Пашу. Веселухина все боятся, он известный драчун, и остановить его, если он разойдется, трудно.
– Паш, – попросила Серафима. – Присядь на место, хорошо? Никто твою Русю не обижает.
Я не стала никак протестовать против местоимения «твоя», чтобы не задирать Пашу, а он, услышав это, размяк. Вот и хорошо. Песцов сидел, бубнил и всё показывал и показывал Паше один и тот же неприличный жест, наверно, ничего другого не знал.
– Аркаша, руки как-нибудь свои успокой, они у тебя отдельной жизнью живут. Мы продолжим, с твоего позволения? – сказала Серафима, явно находясь уже в начальной точке кипения, и обернулась ко мне.
Песцов вполне серьезно кивнул. Ему нравятся такие обороты, даже сказанные в ироническом смысле. Его папа работает в областной администрации, но занимает какое-то совсем небольшое место. Однако Аркаша одним боком чувствует себя причастным к начальству, отгороженному от обычной жизни заборами, тонированными стеклами, охранниками, и очень страдает от того, что вынужден проводить время не с «теми» детьми, а с обычными. Хотя, я думаю, там бы ему было хуже. Здесь он сам себе кажется особенным, «элитным» мальчиком, а там бы его пинали и указывали бы на его реальное место.
– «Щасте…» – начала читать я безграмотную записку и остановилась, потому что дальше пробежала глазами. Читать такое было невозможно. Кто это мог написать? Паша? Но я знаю его почерк – крупный, неровный, с острыми буквами. Правда, это написано печатными буковками, но маленькими, вполне аккуратными.
