Петр Киле - Сказки Золотого века
- Весьма резонно, - подал голос Столыпин.
- А Мартынов твердит свое: "Я много раз просил его: по крайней мере, при дамах не потешаться надо мной".
- Его понять можно, - заметил князь Трубецкой. - Нравиться дамам - это единственное утешение, какое у него осталось еще.
- Господа! - Столыпин решил высказаться. - Нам должно определиться с тем, кто чей секундант, и соответственно защищать интересы противников.
- Какая разница? Ссора среди своих, дуэли не должно быть, либо она должна закончиться без кровопролития, - цель у нас одна, - заговорил снова князь Васильчиков.
- Мы все между собою друзья-приятели, но двое из нас отныне противники, и цели у них разные, - настаивал Столыпин.
- Мартынов не в себе и плохой стрелок, - Глебов рассмеялся. - Он промахнется, а Лермонтов выстрелит на воздух.
- Но первый выстрел за Лермонтовым, и он не промахнется, если прицелится, - возразил князь Трубецкой.
- Лермонтов сказал, что он не станет стрелять, а Мартынов - как хочет, - напомнил Столыпин. - Мне это не нравится, тем более что Мартынов по всему всерьез намерен принять поединок, как и подобает. Иначе зачем же выходить к барьеру? Право, Мишель меня бесит.
- Но, в конце концов, он сам все это затеял, как затеял и бал. Да и вызов исходил скорее от него, чем от Мартынова, который был принужден подтвердить готовность со своей стороны и на дуэль, - заключил князь Васильчиков.
- К чему же мы пришли? - рассмеялся князь Трубецкой, собираясь уходить.
- Михаил Павлович, - Столыпин обратился к Глебову, - переговорите еще раз с Мартыновым. Вам он доверяет, впрочем, как и Лермонтов. Мне же ему сказать нечего, кроме того, что он готов взять на себя роль Дантеса, который не понимал, "на что он руку поднимал".
- О, нет! - воскликнул князь Васильчиков. - Нельзя равнять Лермонтова с Пушкиным.
- С этим я не спорю, князь, - Столыпин оглядел всех взглядом. - Для многих Лермонтов ничем не отличается от молодых офицеров, пишущих стихи, да он так держит себя среди нас, как буян-гусар, а не поэт.
- С кем поведешься, от того и наберешься, - заметил князь Трубецкой.
- Но для тех, кто обладает вкусом и знаком с его стихами и романом, гениальность Лермонтова очевидна. Я высказываю не свое мнение. Это не новость даже здесь, в Пятигорске, где съехались со всей России.
- У меня бы на такого человека не поднялась рука, - произнес Глебов. - Да, Мартынов тоже почитает себя поэтом. Он написал даже стихотворение о декабристах, которое распространяется в списках.
- Не из-за него ли он пострадал? - рассмеялся князь Трубецкой. - Его отправили в отставку и в столицы не пускают? И он здесь изображает ссыльного поэта в черкесском костюме и с большим кинжалом? Каково Лермонтову? Вся его слава - коту под хвост!
Все рассмеялись и разошлись.
Столыпин поскакал в Железноводск, где едва дождался Лермонтова, который лазил по горам.
- Послушай, никто не принимает всерьез эту дуэль, кроме Мартынова, который крайне ожесточен.
- Конечно, дела его плохи, - задумчиво проронил Лермонтов.
- Ты готов его убить?
- С чего бы?
- Значит, все будет, как с Барантом?
- Да, - улыбнулся Лермонтов, - если он промахнется.
- А если не промахнется? Он наверняка не промахнется, если ты не станешь в него целить и стрелять. Ведь первый выстрел за тобой как вызванному.
- Нет, я говорил, у меня рука не поднимется на него. Я просто предоставил ему возможность вызвать меня и стреляться со мной, коли он видит во мне виновника всех его несчастий.
- Каких несчастий?
- Не знаю. Выйдя в отставку по домашним обстоятельствам, отчего же он не уехал в Москву? Отчего у него дома не знают, что он вышел в отставку?
- А чорт с ним.
- И правда!
- Дело в тебе, Мишель. Выходя к барьеру, нельзя не целиться... Потом можешь выстрелить на воздух. Иначе у противника лишний шанс убить тебя.
- Что если я хочу умереть? - устало и с грустью проронил Лермонтов, не желая более спорить с Монго.
- С тебя станется! - чуть ли не в бешенстве вскричал Столыпин. - Ты готов просить прощения у Мартынова?
- За что? За шутку, которую он сам изображает? Горец с большим кинжалом - это я выдумал? Впрочем, я готов сказать, что не думал его обидеть...
- Да будь он в мундире кавалергарда или драгуна, ты все равно нашел бы, над чем посмеяться.
- Если бы среди кавалергардов нашлись бы шутники над бароном Дантесом, который безуспешно волочился за женой Пушкина и женился на его свояченице, чтобы избежать дуэли, он бы убрался восвояси.
- Если бы ты был среди кавалергардов, уж точно, ты первый стрелялся бы с Дантесом, вместо Пушкина.
Лермонтов расхохотался и вышел проводить Столыпина, который возвращался в Пятигорск. Была ли у него в душе надежда на то, что Мартынов одумается? Что секунданты - приятели его и Мартынова - найдут способ помирить их? Не допустить дуэли? Если и была, то теперь она исчезла. Мартынов вконец озлился, как шеф жандармов граф Бенкендорф.
Проводив Столыпина, Лермонтов до ночи бродил по горам, ему хотелось подняться все выше и выше, где солнце все светило, но день мерк, и чувство одиночества в целом мире охватило его, ничего страшного, ибо звучала в его душе песня, поначалу без слов, звуки небес, а чтобы они не рассеялись без отзвука в мироздании, он, вместо нот, обозначал их словами:
1
Выхожу один я на дорогу;
Сквозь туман кремнистый путь блестит;
Ночь тиха. Пустыня внемлет богу,
И звезда с звездою говорит.
2
В небесах торжественно и чудно!
Спит земля в сиянье голубом...
Что же мне так больно и так трудно?
Жду ль чего? жалею ли о чем?
3
Уж не жду от жизни ничего я,
И не жаль мне прошлого ничуть;
Я ищу свободы и покоя!
Я б хотел забыться и заснуть!
4
Но не тем холодным сном могилы...
Я б желал навеки так заснуть,
Чтоб в груди дремали жизни силы,
Чтоб, дыша, вздымалась тихо грудь;
5
Чтоб всю ночь, весь день мой слух лелея
Про любовь мне сладкий голос пел,
Надо мной чтоб, вечно зеленея,
Темный дуб склонялся и шумел.
4
15 июля с утра была восхитительная погода. Екатерина Григорьевна с теткой в коляске в сопровождении поэта Дмитревского, Льва Пушкина и Бенкендорфа, молодого человека, который долго дожидался производства в офицеры, из бедных родственников графа Бенкендорфа, выехала в Железноводск - за четырнадцать или семнадцать верст от Пятигорска. На половине пути в Шотландке, или Каррасе, они пили кофе и завтракали. Как приехали в Железноводск, где, говорят, в отличие от Пятигорска, ароматический воздух и много зелени, сейчас прибежал Лермонтов, и все отправились на прогулку в рощу. Как пишет в письме Екатерина Григорьевна: "Я все с ним ходила под руку. На мне было бандо. Уж не знаю, какими судьбами коса моя распустилась и бандо свалилось, которое он взял и спрятал в карман. Он при всех был весел, шутил, а когда мы были вдвоем, он ужасно грустил, говорил мне так, что сейчас можно догадаться, но мне в голову не приходила дуэль. Я знала причину его грусти и думала, что все та же, уговаривала его, утешала, как могла, и с полными глазами слез <он меня> благодарил, что я приехала..."
- Признаюсь вам, кузина, сказать по правде, мне порядком надоело жить, - то и дело заговаривал Лермонтов, словно не решаясь закончить свою мысль.
- Как так?! - превесело и мило удивлялась Екатерина Григорьевна.
- Вы бы не удивлялись так, если бы знали мои стихи, - со вздохом заметил Лермонтов.
- Да знаю я ваши стихи, многие наизусть.
- "И скучно и грустно"?
- "И скучно и грустно". Знаю наизусть.
- И "Благодарность"?
- "За все, за все благодарю я..." Знаю наизусть.
- И кого же я благодарю, как вы думаете?
- Любимую женщину, в которой вы разуверились.
- Нет, кузина, эта благодарность относится к Господу Богу.
- Как?!
- Да, к Всевышнему, к Всеблагому, который допускает зло, либо есть сам источник зла, как и добра. Только добра-то почему-то всегда очень мало, а зла - бесконечно. Даже в любви не радость преобладает, не счастие, а мука страстей и рано или поздно - измена. Разве это не злая насмешка? Кого? Над кем? Бога надо мной.
- Боже мой!
- А есть еще царь. Он уж не мудруствует лукаво. Он с полным самоотвержением играет роль судьи и палача Бога.
- Мишель! - она видела лишь его глаза, полные слез.
- Если великий князь Михаил Павлович невзлюбил меня, это ладно, но государь-то ненавидит меня; они видеть меня не хотят и будут рады, если меня убьют.
- Убьют?! Ужасные мысли в голове, а весел в ту же минуту, - заметила Екатерина Григорьевна, как Лермонтов залюбовался таинственным уголком рощи.
