Елена Сазанович - Всё хоккей
— Смирнов на меня очень надеялся. К нему меня привел Макс. Мне кажется, вряд ли он сочувствовал мне. Хотя во всю изображал сочувствие.
— Вы познакомились с Запольским через Тоню?
— Нет, хуже того, это я их познакомил. Потом, когда нам двоим это было нужно. Именно нужно, выгодно. Расценивайте теперь мои слова через призму продажи души. И вы легче поймете. После той трагедии я не помню как добрался домой, у меня был по-моему жар, я метался, жена очень испугалась за меня. Но мне было легче, я забылся в жару. А утром… Вы правы, я проснулся и все вспомнил. И стало еще хуже. И уже не было жара. Я целый день с надеждой ждал, что за мной придет милиция, но мною никто не интересовался. Более того, кратко и бодро, вы заметили, как бодро они сообщают о смертях? Словно хотят их представить как нечто естественное, нормальное, за которое и переживать не стоит. Чтобы мы привыкли к их каждодневности, будничности, и не печалились по этому поводу. И души уже не хватает на каждую смерть, и души становится все меньше и меньше. Так вот бодренько сообщили в передаче о ЧП, что разбилась девушка, будучи пьяной за рулем. И все! Все! Как будто и не было девушки. Молодой, красивой, здоровой. Но я не о том, я опять о себе. К вечеру я уже понял, что если что-то не предприму, то сойду с ума. Я как врач знал, что смерть гораздо лучше умопомешательства. И у меня был выбор. Но я хотел жить. И к счастью моим соседом оказался Макс, я мало его знал, но в порыве тут же пришел к нему. И он встретил меня с распростертыми объятиями. Вот тогда и началась моя сделка. Выверенная, высчитанная, безошибочная. Потому что Макс никогда не ошибается. Ошибаются лишь те, кто душу имеет. А это не про Макса. В общем, я попал в точку. Я встретился с Максом. Он изобразил сочувствие. Это единственное, чему он научился в своей альма-матер. Игре. Я не то чтобы поверил. Но согласился с его игрой. И выложил все. В душе я надеялся, что он посоветует мне идти с признанием. Мне было бы легче. Но он умно, тонко, грамотно доказал, что пока это делать не надо. И я ни в чем, по сути, не виноват. Девушка вцепилась мне в руку, и я по ее вине потерял управление. И не мог же я по доброй воле броситься за ней в пропасть. Для Ромео я слишком уж умен, солиден и староват. В общем, веские аргументы. И тогда Макс посоветовал обратиться к ученому Смирнову. И заверил, что это и есть настоящий выход. Уже тогда Макс с моей помощи хотел завладеть научным открытием Смирнова.
Маслов перевел дух. И продолжил:
— Я сразу же понравился Смирнову. И он в меня поверил. Поверил, что я сгожусь для науки. Что я хорош для науки. И душу во имя науки никогда не продам. Я ее во имя науки не продал. А продал во имя другого. И гораздо дешевле.
Мы долго говорили со Смирновым. Это был незаурядный человек. Человек, что называется с широкой душой. Широким образом мыслей, и широким, если так можно сказать, жизненным размахом. Но создавалось впечатление, что он все это заключил в определенные рамки, и жизнь, настоящую жизнь сузил до таких пределов, в которые мог вместиться лишь его эксперимент. Мне даже казалось, он недолюбил, недострадал, недомечтал. Все у него было как-то недо… Впрочем, не мне его судить. Если он захотел. Мы сразу же стали с ним друзьями. И никто даже и мысли не мог допустить, что мы расстанемся врагами. И только теперь, после смерти, возможно только сегодня, вот в эти часы, мы вновь становимся друзьями. Впрочем, я не знаю, захотел ли он этого.
— Думаю, Егор Николаевич, нет уверен — он этого захотел. И ваше перемирие состоялось.
— Состоялось? — Маслов упрямо покачал головой. — Готово было состояться, возможно состоялось бы. Но состоялось… Об этом в настоящем времени еще рано говорить.
— Он с помощью своего изобретения действительно уничтожил вашу память?
— Ну, память, это громко сказано. Кто желает исключительного уничтожения памяти. И потом, думаю, подобное изобретение по уничтожению всей памяти уже состоялось. Вот именно, речь шла о более важном, и, наверное, для человечества более опасном эксперименте. Об уничтожении частичной памяти. Той, которая неугодна человеку. Которая мешает ему жить, работать, спать по ночам, смело смотреть людям в глаза. По сути это было частичное уничтожение совести. Как бы ненужное, как на холсте стирается то ненужное, что было нарисовано изначально, лишние штрихи. В общем, если говорить более ясно, откровенно и более смело, это был прибор по уничтожению грехов человека. Но Смирнов об этом не думал. Он хотел освободить человека не от грехов, а от мучений совести, которые жить мешают. И очень сильно разочаровался в своем открытии.
Мы провели несколько сеансов. И эксперимент действительно удался! Я помнил все, кроме Жени. Про ее существование я забыл начисто. Я вновь любил свою жену, обожал детей, и моя карьера пошла в гору. Но Смирнов ошибся в своих расчетах. Он считал, что это лишняя память удаляется навсегда. Но это не так. И в один прекрасный день я вновь проснулся. Проснулся с ужасом, что натворил. Но у меня уже не было и мысли бежать в милицию или прилюдно каяться, не было мысли и идти к психиатру. Я был другим! Все равно, независимо от моей памяти время ушло. Я словно излечился. И у меня уже все было прекрасно. Мои научные открытия признал мир, мои операции гремели на весь мир, родственники пациентов, кому я спас жизнь буквально падали передо мной на колени. Я купил дорогой дом, дорогую мебель, дорогую машину. Я привык к дорогой жизни. Более того я завел интрижку на стороне с премиленькой стюардессой, и совесть меня уже не мучила! И, безусловно, никакая вернувшаяся память не могла мне помешать жить именно так! Я душу был готов продать за эту свою, устоявшуюся жизнь!
Он опять сделал паузу.
— Впрочем, к тому времени я ее уже давно продал.
— Вы украли изобретение для Макса? — я испуганно подался вперед. Этого еще не хватало!
— Нет, но не потому, что не мог. А потому, что не успел. Но торговая сделка все равно состоялась. Изначально состоялась.
— Вы сделали Запольскому бесплатную операцию на сердце?
— И не только это. Я специально открыл при своей клинике для него центр по психологическому восстановлению больных после операции на сердце. Который естественно возглавил Макс. Он купался в деньгах и славе. Это был первый подобный центр в нашей стране, и реклама его была соответствующая. Иногда мне кажется, что единственное, в чем Макс виртуоз, так это в рекламе. Впрочем, для сегодняшнего времени это не мало, если вообще это не все! Но Максу и этого было мало. Он однажды увидел мою племянницу…
Я невольно сжал кулаки. Тоня. Эта девочка невольно оказалась всего лишь платой, товаром купли-продажи, лотом на аукционе совести.
— И не смотрите на меня так! — Маслов вздрогнул от моего взгляда. И махнул рукой. — Впрочем, мне повезло, что я могу на себя не смотреть, ведь зеркала легко разбиваются. Да, я познакомил их. Впрочем, Тоню в его объятия я не толкал. Она умная, честолюбивая девочка, с какой-то ноткой трагичности в душе и легким цинизмом, которым эту трагичность она прикрывает. Честолюбивой девочке Макс понравился. А ранимая, тонкая ее душа так и не смогла его полюбить. Я отдал ей свою машину, квартиру. Они стали соседями. Удобно, чтобы они жили рядом, удобно, чтобы они были вместе. Некоторая гарантия безопасности и хранения тайны.
— Но Тоня ни о чем не знала?
— Безусловно, и теперь не знает. Пока не знает. Про Женю. Более того, и я определенное время не знал. Я ведь забыл! А вот когда вспомнил, Тоня как никогда нужна была! Она была гарантией, что Макс не проболтается. В некотором роде заложницей. Красивой, молоденькой заложницей… Вы меня ненавидите?
Последний вопрос он произнес легко, просто, как само собой разумеющееся. И я только по этой фразе понял, насколько он ненавидит себя. И мне искренне стало его жаль.
— Продолжайте, Егор Николаевич. Мои чувства здесь ни при чем.
— Когда я проснулся и вспомнил тот кошмар, случившийся уже полтора года назад! Это целый кусок жизни! Я уже не мучился. И Женю вспоминал без тоски. Главная моя мысль была о спасении. И я решил по-прежнему изображать из себя человека с частичной потерей памяти. Макс это понял первый. И потребовал от меня, чтобы я украл изобретение Смирнова. Он меня шантажировал. В том числе и Тоней. А потом узнал Смирнов. Конечно не без помощи Макса. Ему нужно было во что бы то ни стало овладеть этим научным открытием, иначе он грозился открыть правду. И я чуть было не помог ему в этом. Но случай, судьба, Бог не захотели, чтобы Макс был хозяином этой научной теории. Ему во всем везло. Кроме науки. Она никогда не играла на его стороне. Хотя, возможно, он этого хотел больше всего на свете.
Я отлично помню тот вечер. Смирнов пришел ко мне в клинику. И потребовал объяснений. Изображать из себя придурка больше не было смысла. Он кричал, доказывал, что я не прав. И более того — не прав он! Что раскаяние ведет к совершенству человека, безнаказанность — к разрушению личности. И все в том же духе. Он говорил, что давно подозревал. Что я стал совсем другим. Что он породил во мне чудовище и хочет теперь его уничтожить во мне. И требует, просит… Он почти плакал, чтобы я добровольно явился с повинной. Но было уже поздно. Я даже не приводил аргументов в свою пользу. Я просто стоял и смотрел на него, такого маленького, лысенького, в безвкусных роговых очках, опирающегося на трость. Особенно меня рассмешил его пиджак! Такие носили сто лет назад, более того, я не знаю, вообще носили ли такие пиджаки. Или это придумка Смирнова. Один из методов его сценического образа. Я стоял, смотрел на него и улыбался. Я его не боялся. Он был слишком порядочен, чтобы настучать на меня. И слишком виновен, чтобы на меня настучать. И он это понял. И хромая направился к выходу и не выдержал и обернулся.
