Джеймс Данливи - Волшебная сказка Нью-Йорка
— Хитники и тати.
Корнелиус Кристиан, задрав голову, выкрикивает эти слова в потолок. Весь бар поворачивается к нему. До последнего теряющегося во мраке лица.
— Хитники и тати.
— Эй, приятель, ты чего это вдруг.
— Хитники и тати.
— Дружок, ты случаем не медиевист в загуле.
— Хитники и тати, наградите этого человека.
— Утихни, друг, не то я тебя отсюда вышвырну.
— Выходите на поединок. Хитники и тати. На поединок.
Бармен с закатанными рукавами торопливо огибает стойку. Был уже один такой. Тоже пытался задеть мои чувства. Придется и этому оставить метку на челюсти. На добрую память. И в честь свободы слова. Дающей человеку право кричать, когда он захочет. О том, что он не в силах больше сносить. Подлость и похотливость. Жду первого, кто коснется меня. И тогда уж начну отмахиваться. Всегда давал противнику честный шанс. Прежде, чем сломать ему челюсть. Трах. Бух. Ба-бах. Это тебе на бобы, умник. Похоже, парень, остался ты на бобах. И здрасьте вам. Откуда вдруг эта тьма. Зовущая меня, заходи. Я и кулаками-то помахал всего ничего. Просто, чтобы отпраздновать твой отъезд. Расстаться с тобой. И очнуться придурком.
— Именно им, черти бы вас побрали. Мистер Кристиан. Придурком, вот кем вы очнулись. И хотите услышать мое мнение. Я знаю работу, которая подходит вам идеально. На ней вы сможете сворачивать шею по десяти раз на дню. Поступите в пожарники, это все, что вам нужно.
Корнелиус лежит на спине. Вокруг ширмы. Бутылка, из которой в руку ему сочится какая-то жидкость. Поднос с хирургическими инструментами. Лампочка над головой. Вижу лицо доктора Педро. Грозно нахмуренное, но таящее след почти неприметной улыбки. А стены вокруг почему-то кафельные.
— Да-да. Кто-то рассадил вам башку. Именно так. Резаная рана.
— Где я, доктор.
— В больнице.
— О.
— Вы бредили. Звали меня. Вместо мамочки. Я приехал. Как полагается порядочному доктору. Только-только принялся тараканить во сне отличнейшую толстенную бабу с задницей что твой кафедральный собор и физиономией размером в коробку передач у хорошего грузовика. Впрочем, в моем возрасте выбирать не приходится. Так и не знаю, удалось мне ее ублажить или нет, потому что меня из-за вас разбудили. Вы еще долго намерены радовать меня подобным образом.
— Мне ужасно жаль, доктор.
— В следующий раз, отправляясь на прогулку, надевайте шлем для регби. Трах, бах, бум, тарарах. Если вы желаете поливать этот город собственной кровью, помешать вам никто не сможет. Как-нибудь очнетесь и увидите не меня, а Кларенса. Знаете, как он поступает с теми, кто не способен оплатить его счет. Совершенно как в ресторане. Только он их не тарелки мыть заставляет, а наводить глянец на его клиентов, безмятежно лежащих в гробах.
— Да, доктор.
— Как вы себя чувствуете.
— Ужасно.
— Взгляните туда, видите, какая монашенка милая. Она о вас позаботится. А я еще задержусь, посмотрю, чтобы они как следует заштопали вам руку и голову, не попортили красоту. Будут плохо стараться, я им задницы поотрываю, это вас устроит.
— Более чем, доктор.
Корнелиус Кристиан опускает глаза на свою рубашку. Напрягает шею, чтобы разглядеть кровь, залившую грудь. Такую красную, безмятежную. Уже немного коричневеет. Смерть приходит, как гость. Посмеивается, часами наблюдая, как ты распаляешься. Собираясь покончить с собой. И остываешь, покончив. Перед наступлением тьмы вокруг метались людские лица. Их было так много, боюсь, не всем досталось по челюсти. Кого-то я обделил. Нежное лицо монашенки. Заглядывающей мне в глаза.
— Мистер Кристиан. О, мистер Кристиан. Вы тут такого наговорили, пока не проснулись.
Снова накатывает сон. Тянет закрыть глаза. Закрываю. Спокойной ночи. И вижу сидящего Кларенса. Мерцающего в зеленой тьме. Голос его спокоен и мягок. Я уже слышу его. Цедящего через стол тщательно подобранные слова. Корнелиус, это хорошо, что вы здесь. Снова вернулись ко мне. Все возвращаются. Ждут. Я часто думаю, что, когда они здесь лежат, только что привезенные Фрицем, и я чуть румяню им щеки, они улыбаются мне. Так и подмывает включить инфракрасную лампу и приступить к воскрешению. Но знаете, Корнелиус, я далеко не единожды убеждался, что попытки вернуть усопшего к жизни встречаются родственниками в штыки. Вот почему меня так интересует драматическая сторона кремирования. Чертог огня. Очаг царства небесного. Многие не желают сводить предлагаемое им с такой продуманной предупредительностью знакомство с пеклом. Чувствуют, что будет больно. Но когда от них остается лишь шлак, окалина, пепел, что может быть чище и суше. Всепожирающий пожар. Сосны, сосны, множество сосен. В мраморных кадках выстроившихся вдоль пути, что ведет к храму священного огня. Это ведь древний способ. Так кончали многие знаменитые люди. Может быть и они могли бы закричать, ах дьявол, жжется. Вас же, Корнелиус. Ожидает новая служба, у меня под землей. Пойдемте. Сюда. Видите. Кушетки у нас гидравлические. Похожи на парикмахерские кресла, помните, я вам про них рассказывал. И зеленые. А все сотрудники в розовом. Красиво, правда. Человек сразу начинает чувствовать себя как дома. Да, вы знаете, мисс Мускус скончалась. Она жила в Норвуде, это Бронкс. Восточное Овальное Водохранилище. Очаровательный адрес, не правда ли. Я сам ее набальзамировал, вообще все подготовил. Помните, какое у нее было сложение. С таким жить бы да жить. Но красота тленна, и она умерла. И теперь, Корнелиус, я хочу, чтобы вы мне ответили честно. Не обесчестили ль вы ее в одном из моих лучших гробов. Ну и слава богу, поверьте, услышать это для меня облегчение. Какой усопший смог бы покоиться с миром на атласе, повидавшем подобное. Ах, Кларенс, я вам солгал. Насчет мисс Мускус. Потому что в ту ночь, когда я готовил Герберта Сильвера, а все остальные усопшие почивали. Персик и я рука в руке прокрались в зал прощаний. Обмениваясь поцелуями в щечку. Она все повторяла, милость господня, мне не следует этого делать, и все сдирала с себя одежду. Бросая ее на козлы малинового гроба. Я же, увидев ее тело, весь побледнел от гнева. На то, что мы не сделали этого раньше. Руки мои так и порхали по ней. Я никак не мог поверить тому, что они ощущали. Касаясь ее упоительных членов. Я потянул ее за волосы. Опуская на складчатый атлас. Она кусалась. И задыхалась. Я придавил ее, извивавшуюся подо мной, наши соски, двигаясь взад-вперед, натирали мне грудь. Она стенала громко, мои же вопли едва не подняли на ноги усопших. Но пожалуйста, Кларенс, не позволяйте мне вас перебивать, что вы такое говорили. Да, Корнелиус, я собирался сказать, что там, у дверей, стоит человек во фраке. Так это наш дежурный распорядитель. Помните мистера Хардвика. Из вест-сайдского отделения. Он теперь красит волосы в несколько более светлый тон. А эта дверь служит входом для тех, кто желает двигаться навстречу смерти на собственных ногах. Теперь вверх. Вон там за стеклом у нас крытый балкон. Имеется ресторан. Чтобы те, кто еще жив, могли пообедать. Пока у них есть для этого время. Наблюдая между делом священнейший из обрядов. Созерцая возвышенную сцену и спокойную распорядительность наших великих художников, вершащих свой труд. Когда люди, коим предстоит стать моими клиентами, вот так собираются вместе, ими овладевает радостная и успокоительная уверенность в будущем. Заодно можно спаржи поесть. У нас тут веет пахнущий сосной ветерок, от которого разыгрывается аппетит. Все очень удобно для тех, кому не хочется отходить особенно далеко. Этот пурпурный пожарный гидрант специально для меня установил особый уполномоченный. И я совершенно уверен, что такт-другой современной музыки отнюдь не испортит общего впечатления. Тот господин с рыжей шевелюрой по самые плечи и с приятным лицом римлянина. Это Джек. Я его нанял, чтобы он играл собственные сочинения. Некоторые даже довольно веселые. Тут иногда такие раздаются овации, крики браво, кажется, того и гляди уши к чертям собачьим полопаются. Он раньше был вундеркиндом. А теперь просто гений. Я прекрасно знаю, что моих сотрудников из этой залы палкой не выгонишь. Теперь вы понимаете, Корнелиус, почему мне было так жаль, что вы нас покинули. Ведь, находясь в нашем святилище, весь проникаешься благоговением и грезами, которые его пропитали. И ощущаешь, как реквием коронует тебя. Возводя в цари над этими останками, свозимыми со всех концов города. Хотя последнее время наибольшие поступления у нас из Южного Бронкса. Вон там лежит Тина Три Тонны, объемистая такая дама, с ней нам пришлось повозиться. Глянешь на нее — пейзаж да и только. У нас еще есть особая пристройка для цветных, у них все больше колотые раны. Корнелиус, я рад, что вы здесь. Приятно видеть вас мертвым. И иметь возможность слегка подрумянить вам щеки. Здесь у нас те, кто скончался в нежном возрасте. Малые дети. Простите, Корнелиус, мне все еще трудно свыкнуться с этим. С мирным покоем поверженного дитяти. А вот и ваш дядя. Мужчина с большими руками. Теперь все снова вместе, одна большая семья. Страсти поостыли. Пора уходить, хоть толпа в торговых районах чуть-чуть поредеет. Здесь те, кто был при жизни бременем для семьи, алкоголики, например, или наркоманы. А в той стороне у меня особая зала. Круглая, как часовня в ист-сайдском филиале. И на стенах скульптурное изображение рук, раскрывших вам навстречу объятия. Это мой шедевр. И знаете, мне иногда стыдно признаться в этом. Но больше всего эта зала нравится мне, когда в ней покоятся люди, обладавшие сотнями тысяч долларов. Как вам известно, ко мне теперь прибывает множество важных людей. Некоторые ногами вперед. Кики Конь, Ники Нуль, Джон Большой Чих, Ребен Гонада. Помните тех, которых вы у меня как-то застали. Все как один добропорядочные семейные люди. Хотя и случается, что они принимают решение кого-нибудь устранить. Впрочем, они всегда требуют, чтобы такое устранение сопровождалось уместным напутствием. Это, Корнелиус, величественная династия смерти. В которой власть и слава высоких и мощных получают окончательное освящение. Я себя увековечил, Корнелиус. Множественные пулевые ранения, голова, которая держится на честном слове, все это для нас не проблема. Вот когда человека с близкого расстояния разносят из дробовика. Бам. В голову. Тут, конечно, картина получается неаппетитная. Уши летят в разные стороны. Но если удается получить несколько прижизненных фотографий клиента, мы даже это испытание обращаем с помощью воска в триумф. Особенно, когда есть возможность использовать настоящие глаза. Ах, Корнелиус, какой вы все же хороший слушатель. Неважно, живой или мертвый. В жизни не встречал человека, которому мог бы так много всего сказать. И который так хорошо меня понимал. А теперь, если вы пройдете сюда, то попадете на крышу. В солярий. Где незабвенный усопший может приобрести настоящий загар. Одно лишь это вмещает в себя все, о чем я когда-либо мечтал. Здесь среди небоскребов. Твердыня Трупов. Нет-нет, Корнелиус, скорее, Дворец Достоинства. И человек, спешащий куда-то по своим житейским делишкам, может теперь подтолкнуть попутчика локтем и произнести те слова, Корнелиус, ради которых я и живу. Он скажет. Видишь. Вон те золотые шпили. Что упираются в небо. Это Вайн.
