Владимир Некляев - Лабух
«Действительно… Я про это не подумал… Тем более…»
«Что — тем более?»
«Тем более ребенок. Вы ей скажите, что и завтра можно не приходить. Мертвым в том нужды нет, а живым тяжко».
«Я ей скажу. И попросить хочу…»
«Вы у меня?.. Что?»
«Можно я на кладбище говорить не буду, а на трубе тебе сыграю?»
Алик ожидал, что скажет на это Смерть. Спросил у нее: «Разве про такое спрашивают?..» — Та подернулась, и тогда Алик согласился: «Как себе хотите, сыграйте… А то Зиночка про вас: он музыкант, он музыкант, а я и не слышал ни разу».
«Зиночка перед тобой не виновата. Только я».
«Я знаю. Теперь я про все знаю… Никто не виноват, только каждый сам. И если…»
«Хватит! — ревниво прервала Смерть, и я перестал слышать Алика. — Успеете наговориться, этого не так долго ждать, как кажется».
«А там я буду с ним?..» — спросил я у Смерти, и она сказала нервно, потому что у Алика прядь из–за уха выбилась, волосы жили своей собственной жизнью, с которой Смерть не справлялась: «По мне так нет, но там не мой приход».
Я, не поворачиваясь, спиной выходя в прихожую, едва не упал, зацепившись за порожек, и схватился за вешалку, вцепился в шубу Лидии Павловны. Снова повесить никак не мог…
Помогла незнакомая молодая женщина — повесила:
— Это вы к нам ездили?..
Приоткрылась входная дверь, я подумал — потому что шуба сорвалась — что за ней, может быть, Ли — Ли, но вошла Зоя. Бледная, в черном платье с красными розами — ей шло… Кивнула мне, взглянув на женщину, и, рассыпая розы, бросилась плакать к Лидии Павловне, которая заголосила: «Какой мальчик!.. Какой мальчик…»
— Нам поговорить нужно — не с кем, — все стояла передо мной женщина. — Можно с вами?.. Я Галина…
На кухне сидел ее муж, Сократ, они у отца Алика дом купили.
— Мы не против были, пускай бы с нами жил… А он к смерти тянулся…
— Про что поговорить?..
Я был уверен, что про бумаги на дом.
— Про это, про что еще… Его дома похоронить надо, он там лежать хочет, мы так думаем. Рядом с предками — что ему здесь сиротиниться?..
Я взглянул внимательнее: она статная, красивая, он также не топором тесаный… Молодые, крепкие мужик и баба. Видно, что хозяева, поэтому ко всему и к смерти — по–хозяйски.
Почему, кроме них, никто не подумал, где Алик лежать хочет? Ни я, ни Лидия Павловна — никто? И я разговаривал с ним — и не спросил…
— Мы не подумали… — присел я на табурет, на котором Игорь Львович сидел, голову на топоре качая, и Галина сказала:
— Потому что вы чужие.
Я едва не ответил: «У смерти нет чужих…» — но про это они, наверное, знали, потому спросил:
— А вы?
— Мы через могилы свои. Наши предки все там вместе.
— Через могилы все свои… Какая разница, где лежать?
— Такая же, — Сократ сказал, — как и разница, где жить. Мы вот раздумывали: дом купить или за границу съехать, потому что белорусом быть — беда. Да что поделаешь?.. Честь не позволяет кем–то другим стать.
Пожить там у них на Новогрудчине, с ними и Казимиром — что ли?.. Посмотреть: не только же они трое не влезли в микроавтобус?..
Я сказал им, чтобы ехали и ждали завтра Алика дома… И соврал, не любя правды, Лидии Павловне, что отыскался отец, который сам при смерти и просит привезти сына.
То, как восприняла это Лидия Павловна, заставило меня еще раз удивиться ей.
— Что же, я с Игорем лягу.
Зоя забеспокоилась: «Как бы Ли — Ли не опоздала… Она самолетом завтра собиралась, нужно позвонить, чтобы на поезд сегодня села».
Во мне будто бомба маленькая взорвалась… Ну, конечно, на утреннем поезде…
Сократ с Галиной были на машине, я их проводил. «Мы все подготовим: могилу, поминки… Спасибо».
Набрали себе хлопот — и спасибо. Что я знаю, лабух, про этих людей на этой земле?..
Крабич говорит, где–то он вычитал, не в «Трех мушкетерах» и даже не в китайской философии: «Родина — судьба и могилы». Хотя мог и сам придумать, или переиначить, за ним водится такое: придумает и говорит, будто вычитал, потому что кажется, будто вычитанное умнее…
Ли — Ли не опоздала.
Я во двор смотрел, подкарауливая ее с московского утреннего поезда… Ли — Ли махнула мне в окно — и вбежала в подъезд Лидии Павловны. Она с цветами, так, может, потому…
Смешно: как мальчик.
«Не хочу в твой дом», — сказала у Амеда Ли — Ли.
Пора ехать…
У Рутнянских все уже были в сборе.
— Как ты?.. — вышла Ли — Ли из комнаты Игоря Львовича в прихожую, поцеловала в лоб. Как только что в лоб Алика поцеловала.
— Какой мальчик…
Я не сам, кто–то за меня во мне спросил, я и ненавидел его за слабость, и сделать с ним ничего не мог:
— Ты со мной, Ли — Ли?
Она в глаза мне глянула… жалея, и так еще, будто заклинала, чтобы понял я то, что сейчас она скажет:
— Феликс жить без меня не будет.
Лабухи гроб подняли, я бросил торопливо: «Потом поговорим…» — и Ли — Ли отступила от меня к Лидии Павловне: «Я вечером самолетом…»
Поговорить потом не получилось… Я только спросить успел — во дворе, когда в машины садились: «Ты почему с ним в Москву поехала?..» — и Ли — Ли, будто прося, чтобы не начинал я, не цеплялся за это, когда все решено, ответила быстро, тихо и вниз: «Потому что в Америку не хотела».
Я так и подумал, заподозрил, когда вдруг картинка такая, как открытка новогодняя, нарисовалась, на которой Феликс — ангел. На земле не бывает ангелов… Хотя что мне с того, что Ли — Ли тихо и вниз это подтвердила? Это уже Феликса проблема, для меня какая разница — где с ним Ли — Ли?..
Да Феликс ни в чем и не обманул. Просто не сказал всей правды. Которой я не любил, и которую — также не всю — сейчас быстро сказала Ли — Ли.
Так всегда будет: не всю, не всё… Потому как, если было бы всё, так давно бы все закончилось.
В Новогрудок ехали отдельно: Ли — Ли и Лидия Павловна, Зоя, Стефа и Зиночка, которую Стефа заставила поехать, — в катафалке с Аликом, а я с Крабичем, Ростиком и четырьмя лабухами — в микроавтобусе.
Трубу Ростик принес.
Когда доехали, возле дома с острой черепичной крышей толпился народ — необычно для похорон возбужденный. Сократ встретил, озабоченный: «Тут нежданка такая…» — и провел в дом, где в гостиной два стола под белыми скатертями стояли, и на одном, закрытый, гроб. Я догнать не мог: мы с гробом — и в доме гроб… перекладывать, что ли?.. что за обычаи такие?.. но увидел портрет с черной лентой: пожилой человек, на Алика похож глазами, лицом… и меня прожгло: отец!
Он умер, потому что я накаркал!.. И как странно, что крышка на гробе — у нас только на кладбище накрывают…
Казимир, который в углу у высокой изразцовой печки сидел, я и не заметил его сразу, встал на костыли: «Давай выйдем…»
«Как это, Казимир?..»
«Вы поехали — снова тот милицейский, который про Алика с утра сказал, на газике. И говорит, чтоб я нашел, если хозяев нет, кого–нибудь за Альгердом съездить. Я отвечаю, что так понял — его не повезут, в Менске похоронят, туда Сократ с Галей и поехали, а он: да за старым!.. Того в карьере под Гродно нашли, недели полторы как убитого. А перед этим он в участке у них сидел, откуда сбежал как будто … Сами убили и закопали, а потом сами нашли, чтоб на них не висело — я тебе говорю. И милицейский так думает, он их нравы знает и он из наших, только боится…»
Последнее Казимир проговорил так, будто я, городской, столичный, могу не бояться и смогу что–то сделать, найти какую–то управу…
В ходе похорон что–то не складывалось, не стыковалось, Крабич с Ростиком и Сократом разбирались во дворе с попом, на что–то его, прижав к дровам, уламывали, у них не получалось — и Крабич подозвал меня:
— Я побожился, что все сплетни, парень не самоубийца — ты перекрестишься?
Сократ переминался виновато: это действительно его забота, если уж взялся за похороны… Но, конечно, в голове не держалось, как и у меня даже не промелькнуло — у кого в голове такое, хоть бы и у Сократа?.. Лет тридцать назад знал я подростка, которого поп на кладбище похоронить не дал. И хотя там совсем другое было, но во грехе оно, выходит, то же самое — во всяком случае для попов?..
Ах ты, Зиночка, коза…
Единый Бог умирать начал, когда из пещеры вышел… А в храмах Его не Он, а попы с ксендзами живут.
— Не самоубийца. И если ты побожился, так зачем всем…
— Пускай… — вроде как сдался поп. — Я мог и не знать. Но остальное все — нет.
Крабич спросил нахально, не отойдя со мной, не отвернувшись даже:
— У тебя деньги есть?
Поп насупился.
— При чем деньги? Один православный, второй католик — и вместе? Ни за какие деньги!
Господи, зачем мы сюда приехали?..
Оказалось, проблема не в самоубийстве только… Мать Алика православной была, вышла за католика и не поменяла конфессию, Алика также в церкви крестила — и теперь, если отпевать, так сына в церковь нести, а отца — в костел… Да еще если ксендз согласится, которого нет: вчера — никто же не знал ничего — куда–то взял да подался. Послали за ним, но найдут ли…
