Александр Проханов - Выбор оружия
Он прилетел в Мапуту, когда было темно, и фары автомобилей катили водяные шары света, и листья огромных пальм плескались с костяным треском от ночного, дующего с океана ветра. Он схватил такси, направился сразу в Матолла, надеясь известить обитателей общины о грозящей опасности и увезти Марию к себе. Такси пробиралось по узким, слабо освещенным улочкам. Миновали бензоколонку с мигающей неоновой надписью. Остановились, не доезжая знакомой виллы, у чугунной решетки, которая напоминала церковную ограду. Вот и дерево, похожее на круглый аквариум, в котором застыла прозрачная зеленая рыба.
Он заплатил таксисту, просил подождать, обещая скоро вернуться. Вышел и двинулся к вилле. Окна дома, упрятанные в заросли, ярко горели. Слышалась музыка, смех. Белосельцев медлил перед закрытой калиткой, глядя на белую кнопку звонка. Вспоминал имя функционера, застрелившего Чико, – Микаэль, который, по-видимому, осуществлял безопасность.
Позвонил. Музыка гремела по-прежнему, но от виллы через лужайку замелькала быстрая тень. Сквозь решетку на Белосельцева глянуло настороженное молодое лицо:
– Что вам нужно?
– Мне нужен Микаэль, если он здесь… Или Мария…
Человек молча смотрел на него. Исчез. Белосельцев стоял, слушая жаркую музыку, смотрел, как за деревьями мигает красная надпись «Шелл». За калиткой появились двое. В одном из них Белосельцев узнал Микаэля.
– Вы? – удивился тот, всматриваясь в Белосельцева. – Как вы сюда попали?
– Извините, Микаэль, если бы не обстоятельства…
– Вы знаете эту виллу?
– Как-то подвозил Марию. И поверьте, если бы не серьезное дело…
– Хорошо, что пришли! – Микаэль впускал Белосельцева, дружески тряс руку, вел к дому по освещенной лужайке. – У нас тут, видите, праздник. Расшумелись немного. Уже приходил полицейский, сделал нам выговор. Когда вы позвонили, мы думали, он снова пришел.
– Что за праздник?
– Да знаете, несколько наших вырвались из ЮАР. Им грозила опасность, но все невредимы. Празднуем их возвращение.
– У меня к вам разговор, Микаэль. Уделите мне время.
– Конечно, Виктор. Поговорим непременно.
Они вошли в дом, в яркую многолюдную комнату, полную музыки, танцующих, пестро одетых людей, блеска бутылок, белозубых улыбок и смеха. На стене красовались плакаты конгресса, висел портрет Нельсона Манделы. Среди нарядного гомонящего люда он сразу увидел Марию. Издалека, изумленно она смотрела на него. Изумление перешло в радость. Она светилась, улыбалась, шла к нему, огибая танцующих, и он любовался ее гибкими, в такт музыке движениями.
– Ты как появился? – Она взяла его под руку. – Подумала о тебе, и ты появился.
– Срочное дело… Специально приехал…
Им помешали говорить, затормошили. Белосельцева усадили за стол, поставили перед ним тарелку с овощами и ломтиками мяса, налили стакан пива.
– Мария, можно тебя на минуту! – Микаэль отвлек Марию. Кивая Белосельцеву, обещая уделить ему внимание, увел Марию в соседнюю комнату.
Белосельцев выпил с наслаждением пиво. Подумал, что сейчас же, как только Мария появится, подарит ей костяной браслет. Оглядывал многолюдье. Здесь были молодые мужчины и женщины, были дети, совсем маленькие, возбужденные шумом, включенные в общее празднество. Он старался угадать тех, кто вернулся с задания. Но все мужчины были одинаково молоды, возбуждены, разноцветны.
Он вдруг подумал, что его панический страх необоснован. Опасность, о которой говорил Маквиллен, не столь близка. Он вполне успеет доложить о ней секретарю посольства, посвятить в нее Соломао, и не стоит своей непроверенной информацией беспокоить празднующих, веселящихся людей. Быть может, вообще это блеф, обычный для Маквиллена, последний безобидный розыгрыш, который он позволил себе перед тем, как исчезнуть.
Снова ударила музыка. Двое, молодой мужчина, очень гибкий, мускулистый и яростный, и женщина с круглыми, как две чаши, бедрами, пошли танцевать, не касаясь друг друга, не глядя один на другого, а соотносясь через невидимый, подвижный, меняющий свое место центр. Увлеченный танцем, Белосельцев хотел понять это сложное, гибкое, создаваемое танцем пространство. Все смотрели, как эти двое танцуют. Не двигаясь, танцевали вместе с ними, глазами, улыбками, волнообразными движениями тел.
Он увидел, как в дверях показался Микаэль. Замахал, указывая на проигрыватель, требуя, чтобы убавили звук. Пошел через комнату.
– Микаэль, – перехватил его Белосельцев. – Присядь на минуту…
– Да, Виктор… Опять явился этот полицейский с целым нарядом. Слишком уж мы шумим. Требует, чтобы все мы вышли. Сейчас объяснюсь с ним и подойду к тебе. Иди наверх, в библиотеку. Не надо, чтобы он тебя видел… Джон, – обратился он к тому, кто первый встретил Белосельцева у калитки. – Проводи друга в библиотеку…
Библиотека занимала верхний угол виллы. Стеллаж с кипами брошюр и плакатов. Все тот же Нельсон Мандела на стене. Одно окно выходило на лужайку, ярко освещенную и зеленую, с бетонированной дорожкой, ведущей в гараж, где блестел хромированный бампер небрежно загнанного «Мерседеса». Другие два окна были раскрыты в темноту, в близкие заросли сада. Белосельцев рассеянно смотрел на лужайку, слышал голоса внизу, приглушенную, все еще звучащую музыку.
Видел, как из дома лениво выходили люди, посмеиваясь, пританцовывая. Какая-то женщина волокла за руку упиравшегося ребенка. Рассердилась, дала ему громкий шлепок. Увидел Микаэля и стоящего с ним человека в полицейской форме с нагрудной бляхой. Тот что-то раздраженно пояснял Микаэлю, указывал на улицу, на соседние дома. Приложил ладони ко рту и громко, зычно, на крикливом португальском, произнес:
– Всем выйти из дома!.. Выслушать важное заявление!..
Белосельцев увидел Марию, выходящую на лужайку. Она оглядывалась, быть может, искала его. Он тронул карман, где лежал браслет.
– Прошу всех выйти из дома!.. Выслушать важное заявление!.. – зычно повторял полицейский.
Белосельцев подошел к другому открытому в сад окну. И там, внизу, в глянцевитых зарослях, увидел двоих, попавших на мгновение в отсвет. Их пятнистые униформы, картузы, черные зыркающие лица, трубу гранатомета с коническим набалдашником заряда. Один из них снял картуз, и над угольно-черным лицом латунно и рыже блеснули волосы. Он произнес по-английски:
– Черт здесь пролезешь!
Второй, тоже по-английски, цыкнул на него:
– Заткнись!
Это английское «заткнись», труба гранатомета, светлые волосы над черным гримом лица ошеломили Белосельцева. Сразили неправдоподобным совпадением, жутким тождеством правды и вымысла. Он с ужасом смотрел в окно, на секунду опережая, не мыслью, а больным предвидением, то, что происходило снаружи.
Люди толпились, мелькали цветными одеждами. В доме играла музыка. Полицейский с бляхой что-то выкрикивал, прикладывая ладони ко рту, отступал, пятился все дальше во тьму. И по мере того как он исчезал, в калитку быстрой цепочкой, пригибаясь, держа на весу автоматы, вбегали командос. Окружали лужайку, откидываясь назад, открывали грохочущий, пульсирующий огонь. Направляли пузырящиеся пламенем дула в клубок людей, наполняя его воем и грохотом, разрубая, разваливая на части, простригая в нем пустоты, сквозь которые летели жидкие струи огня. Люди валились один на другого теми же пестрыми ворохами. Ослепленный, Белосельцев видел чье-то визжащее, клубком катящееся тело, толкаемое ударами пуль, наматывающее на себя трассирующие нити. Из толпы, прорывая ряды автоматчиков, подскакивая как на воде, вынесся Микаэль. Метнулся к гаражу, к «Мерседесу». Несколько трасс, развернувшись, поймали его, скрестились на нем, гнали вперед, а затем, выгибая, ломая хребет, обрушили. Пули ударили в торчащий зад «Мерседеса», кудрявя металл. Бледная вспышка взорвавшегося бака превратила гараж в белый шар света.
Он увидел, как с земли, выбрасывая вверх руки, словно хватаясь за трассы, поднялась на колени женщина, и ему показалось, что это Мария.
– Мария! – крикнул он и кинулся на лестницу, слыша команды, вой, играющую в доме музыку. Сбегал по ступенькам, бестолково расставив руки. Почувствовал короткий двойной удар по ногам, кидающий его вниз. Удар был из сада. Кувыркаясь по ступеням и теряя сознание, он успел разглядеть излетающее из сада пунктирное завершение очереди, вонзившейся куда-то под крышу.
Очнулся на нижней площадке в нелепой позе, вниз головой, с подломленными руками. В саду ярко, трескуче горел гараж. В пламени черным остовом сквозил «Мерседес». Все так же играла музыка, но криков не было слышно, а снаружи урчал грузовик, солдаты, обегая двор, пятились, исчезали с лужайки.
Он попробовал повернуться, вытащить из-под себя руки. От боли в ногах опять потерял сознание. Когда пришел в себя, стало светлей. Дом горел. Он слышал приближение огня, идущего валом, съедающего нижний этаж. Высвободил руки, убедившись, что они здоровы и целы, подтянулся на них вперед. Боль в ногах была нестерпима, и в паху, и выше, до самого пояса, и он, на грани нового обморока, ухватился за край ступеньки, подтянулся, вволакивая наверх перебитую часть тела. Руки соскользнули, и он ударился подбородком о ступеньку. Ему показалось, что наверху кто-то есть, кто-то за ним наблюдает. Огонь наваливался, выбивался языками из-под закрытой двери. Страшась этого живого, насылаемого на него огня, в последнем усилии, в последней вере он крикнул:
