Алан Маршалл - Я умею прыгать через лужи. Рассказы. Легенды
Джимми Вэтью не скакал на норовистом коне. Но это было ничего. Он мне нравился, потому что умел лучше всех лазать на деревья. Мне про это рассказал мистер Смит. Мистер Смит был весь скрюченный и, можно сказать, жил в кресле на колесах. Руки у него совсем искривились и пальцы загнулись, точно мягкие когти, и распрямить он их уже не мог; какие у него ноги, я не знал, потому что их закрывало одеяло из шкурок опоссума, зато он умел рассказывать всякие истории не хуже моего отца.
Закинет голову и сам хохочет над тем, что рассказал. Он писал в газеты заметки про птиц. Он мне много чего рассказывал про птиц. А вот в лошадях ничего не понимал.
И еще он ездил кататься в фаэтоне. Закатят его вместе с креслом в фаэтон, он и сидит там весь день. Кресло в фаэтон закатывал Джимми Вэтью, а потом возил его, куда он хотел поехать.
Они разыскивали попугаичьи и совиные гнезда в дуплах на такой высоте, что просто голова кружилась. Да только Джимми Вэтью умел до них добираться. Он по веревке лазал — влезет, засунет руку в дупло, вытащит яйцо, покажет мистеру Смиту и назад положит.
Мистер Смит говорил мне, что Джимми ни разу ни одного яйца не разбил, а когда вытаскивал попугаичьих птенцов, так держал их по всем правилам и ни одного не помял и не раздавил. Он был хороший человек, и мистер Смит его любил, и я тоже.
В тот день стоял я у нашего забора и вдруг вижу — идет ко мне Джимми Вэтью. Идет и шатается — чуть не упал несколько раз. Ноги никак его не слушаются. То на одну сторону дороги занесут, то на другую. Он остановился возле меня и вцепился в забор. Его стошнило. И лицо у него все сморщилось, словно вот-вот расплачется. Потом он запрокинул голову назад да как закричит:
— Нет, нет, нет, нет!..
Я убежал в дом к маме и уткнулся лицом в ее черный передник. Потом посмотрел на нее и заплакал:
— Джимми Вэтью разучился ходить, он висит у нас на заборе и кричит «нет, нет, нет, нет»!
Мама прижала меня к себе покрепче и посмотрела в окно.
— Беднягу Джимми Вэтью дурнота одолела, — сказала она.
— Так позови его к нам и уложи в постель, — попросил я.
— Ему скоро полегчает. Ты про это забудь.
Ты велела мне забыть про это, мама.
Так почему же Джимми Вэтью приходит ко мне в комнату сейчас, когда я стар? Почему он пошатывается в темноте, точно символ всей мучительной дурноты, всей боли, и его жуткое «нет, нет, нет, нет» звучит отголоском моих собственных мыслей? Только нет черного передника, в который я мог бы уткнуть лицо.
Мисс Армитедж
Каждый божий день мисс Армитедж ходила на почту. Ей было за сорок.
— Когда-то я была помолвлена, — говорила она при любом удобном случае, — только вот жениха моего убили на войне.
Время притушило боль этих слов. Теперь они свидетельствовали о другом, о том, что и она была когда-то молода и весела и пусть не такая уж красавица, но и ей довелось одержать победу.
Она ходила на почту помогать миссис Робинсон разбирать письма и раскладывать их по ячейкам. Тонкогубая миссис Робинсон была почтмейстершей. Голова у нее странно клонилась набок, как будто она все время подслушивала у приоткрытой двери.
К миссис Робинсон она питала симпатию. «У нас с ней так много общего», — любила повторять мисс Армитедж.
А миссис Робинсон, услышав это утверждение, улыбалась тому, кому оно было адресовано. «Ну, может, что-то общее и правда есть, — говорила ее улыбка, — только уж она мне никак не ровня».
Общим был интерес к секретам своих соседей, и они удовлетворяли его, вскрывая и прочитывая письма, которые обещали что-то завлекательное.
Орудием для этой операции служил чайник, постоянно кипевший на плите в кухне позади конторы. Прочитав письмо, они вкладывали его обратно в конверт и крепко прижимали еще влажный клапан; что и говорить, чистая была работа — поди догадайся, что кто-то вскрывал конверт.
Конечно, подряд все письма они не читали — ну, разве что иногда. Времени не хватало. Обеих мучила совесть, и люди, подходившие к маленькому окошечку за своей почтой, могли это заметить. Подруги настороженно глядели на тех, чьи секреты были им известны, и посетители, с которыми они вели разговоры, чувствовали что-то неладное.
Домой мисс Армитедж возвращалась с важным видом — ведь сколько интересного она за день узнала. На прохожих она поглядывала с явным превосходством, и ее так распирало от новостей, что она не могла удержаться от искушения намекнуть кое-кому кое на что. Нет, ничего определенного, упаси боже! Только сдается ей, что Мэри Грант вовсе не такой уж образец добродетели, каким ее считают.
Но она всегда бывала очень осторожна. Мисс Армитедж дорожила своим добрым именем и пошла бы на все — на обман, ложь, — лишь бы его сохранить.
Мисс Армитедж мне нравилась, а вот миссис Робинсон я не любил. Сам не знаю почему. Старушку миссис Тернер, вот кого я любил больше всех. Она умела печь маленьких сдобных гномиков с глазами-изюминками и пекла их специально для меня. Голову я всегда съедал напоследок. А иногда таскаю их в кармане и жалею, что все-таки придется их съесть.
У миссис Тернер была дочка Глэдис. Лет ей было восемнадцать или около того, и со мной она редко разговаривала. На маленьких мальчиков, вроде меня, у нее времени не было. Ей нравились большие мальчики. По-моему, они ей чересчур уж нравились, потому что однажды, когда я сидел у них на кухне, миссис Тернер сказала: «Поменьше бы она гуляла с парнями… так ведь недолго и до беды».
Я сидел на кухне и ждал, когда испекутся гномики с глазами-изюминками.
— Угу, — сказал я.
— Да что тут говорить, беспокойством делу не поможешь. — Миссис Тернер провела ладонью по лбу, и он весь побелел от муки. — Только бессонница еще больше одолеет. Бывают ночи, я глаз не сомкну — лежу да смотрю в потолок, пока Глэдис не стукнет дверью. Услышу, что она дома, тогда уж и спать можно.
— Угу, — сказал я.
С миссис Тернер мне всегда было очень легко разговаривать — потому я ее и любил.
Однажды, не успел я войти и поздороваться, как она сказала:
— Ты случайно не слышал, что у нас говорят про Глэдис?
Глэдис уехала куда-то на месяц отдыхать. Считалось, что она живет на ферме и помогает хозяину ухаживать за телятами.
Ну, после такого вопроса, скажу я вам, надо было соображать быстро. Не мог же я ответить: «А что она рожать поехала». Такое людям не говорят. Вот Джо, тот запросто сморозил бы что-нибудь в этом роде, но я никогда. Мне это было неприятно. Джо думал, что слухи поползли с почты. Мисс Армитедж прочитала письма, так он считал. Когда такое болтают, поневоле оглядываешься, не услышал бы кто. Я это не люблю. Лучше вообще ничего не знать, чем знать такие истории. И я сказал Джо: «Ты лучше помалкивай. Мало ли что может случиться».
— Говорят, что Глэдис больно уж там задержалась, миссис Тернер, — сказал я. — Понимаете, миссис Тернер, — пояснил я, — все ведь о вас беспокоятся, о том, что вы одна остались. Все считают, что пора бы ей вернуться. А я так вообще ничего не говорю, ни словечка.
— Люди жестоки, — сказала миссис Тернер.
Я и сам так думал. Чего я только ни насмотрелся: видел, как мужчины стегали кнутом телят, а Снарли Бернс — тот однажды пнул в живот стельную корову. Я бы сам его пнул, будь я взрослым. Вот вырасту, он у меня получит.
Миссис Тернер написала Глэдис, а мисс Армитедж узнала ее почерк.
— Опять миссис Тернер пишет Глэдис, — держа в руке конверт, сказала мисс Армитедж, — второй раз за эту неделю.
— Может, что-нибудь случилось? — спросила миссис Робинсон, отрываясь от сортировки почты. И сразу стала похожа на пойнтера, учуявшего дичь, — вся ожидание, даже брови взлетели кверху.
— Да кто его знает, — сказала мисс Армитедж, не отводя глаз от конверта. Она перевернула его и посмотрела на клапан.
— А вы пробегите его быстренько, вдруг люди неправду говорят, — сказала миссис Робинсон и поспешно отвернулась — словно была тут ни при чем.
Мисс Армитедж шла с почты домой, а я искал блох у своего пса и заодно дожевывал гномика.
— Что это ты ешь, Алан? — спросила она.
— Гномика с коринкой. Мне миссис Тернер испекла.
— Она очень добрая, правда?
— Правда, — сказал я.
— Только, наверное, совсем извелась от беспокойства, — сказала мисс Армитедж.
— Миссис Тернер ни о чем не беспокоится, — твердо ответил я.
— Разве она не беспокоится о Глэдис?
— Нисколечко, — сказал я. — Глэдис поехала отдыхать. Глэдис хорошая девушка, — добавил я. А сам подумал: «Вот вам; скушайте, мисс Армитедж!» — Она очень хорошая, у нас в Туралле другую такую поискать.
— Я рада, что ты так думаешь, Алан, — сказала мисс Армитедж. — Только вот другие думают иначе.
На это я не нашелся, что ответить.
— Меня навестила мисс Армитедж, — сказала миссис Тернер, когда я заглянул к ней на следующей неделе.
