Леонид Сергеев - До встречи на небесах
Можно за многое ругать Кушака, ни в грош не ставить его привязанности, но нельзя не признать его литературного таланта — здесь в него трудно бросить камень; у него наберется целая охапка не могучих, но сильных стихотворений. Такие, как „Ветла“, „Первый снег как первоклассник“, „Ищет клоуна щенок“, „Приглашение на уху“, „Про белых и бурых медведей“ (некоторые его стихи я иллюстрировал в журналах). Этими вещами старина Кушак, бесспорно, увековечил себя и может умирать спокойно. Но с годами у нашего героя угасла творческая энергия; издавая одну книжку за другой, он ничего нового в них не привносил и вообще, казалось, писал без особого воодушевления, выезжая на одной технике.
— Это не рост, а размножение, — буркнул Тарловский.
— Как ты точно сказал, — артистично опустил голову Кушак.
Формально литературный вес Кушака по-прежнему оставался на приличном уровне, но только за былые заслуги.
— За Юрой тянется шлейф, — вздыхали редакторши Детгиза, переиздавая его книжки.
Часто собственные стихи Кушак писал после того, как делал чьи-либо переводы. Например, сделал по подстрочникам азербайджанца З. Халила, нам показал и хрипло проголосил (как всегда, в жестком атакующем стиле):
— От Халила ничего не осталось. У меня получились совершенно самостоятельные вещи. Надо бы на обложке ставить две фамилии.
— Что ты несешь?! — возмутился Мазнин. — Как можно! Ведь ты от чего-то оттолкнулся.
— Тут все мое! — Кушак читал свои последние стихи — на мотив тех, которые переводил. Такой инструментарий.
К пятидесятилетию Кушака его знакомая из издательства „Детский мир“ через родственницу — главу Комитета по печати Т. Куценко — пробила нашему другу книгу в десять авторских листов. Стихов и переводов Кушак набрал только на половину книги и попытался быстренько написать несколько рассказов (для массы). Первые два рассказа показал Тарловскому. Тот прочитал, поморщился и отговорил новоиспеченного прозаика писать „изложения“.
В начале „перестройки“ Кушак бросил сочинительство (выдохся) и организовал при ЦДЛ частное издательство „Золотой ключик“. Естественно, первым делом издал „ближайших“: Г. Балла, Сапгира, Ламма. Параллельно занимался коммерцией, переправлял сигареты „Мальборо“ из Голландии (от своих братьев) в Азербайджан. Потом и сам съездил в Амстердам, а вернувшись, с усмешкой сообщил мне:
— Представляешь, каждому еврею эмигранту ни за что платят деньги. Можно не работать. В принципе, туда можно просто ездить за деньгами.
Как-то со своими издательскими сотрудниками Кушак таскал книги мимо кафе; вдруг увидел меня, сидящего в углу и уже изрядно „принявшего“.
— Помоги! — бросил. — Заработаешь на бутылку (он прекрасно знал о моем затянувшемся безденежье и бил в самую уязвимую точку моей души, но выдать такое можно было только опустившемуся бомжу).
— Подлец! — сморщился Шульжик, который в это время стоял у стойки буфета и все слышал. — Тем самым он оскорбил и меня, ведь ты мой друг.
Эти слова выглядели слишком театральными, и Шульжик немного сгладил свой промах, добавил более удобоваримое:
— Я в гробу видел его жидовские штучки.
Кушаковская подачка на бутылку стала для меня последней каплей. С того дня я обходил его стороной. Мы не разругались, просто отдалились друг от друга. Но оказалось, не так-то легко зачеркнуть годы дружбы. Все чаще я вспоминал прошлое: наши с ним долгие разговоры о литературе и многочисленные застолья, когда он нахваливал меня друзьям, и совместные романтические приключения, когда он возносил меня перед женщинами, и наши шахматные баталии, и его свадьбы, и мои дни рождения, и как он защищал меня перед критиком Грудцовой, и перед Авсараговым и А. Розановым, который чего-то брякнул, в том смысле, что я вообще ничего стоящего не написал. Вспоминал, что именно Кушак познакомил меня с Германом Плесецким, Сургановым, со всеми юмористами. Короче, отменные поступки Кушака по отношению ко мне перекрывают его негодяйство. Что и говорить, он был хороший друг, пока не завязал с выпивкой (а завязал не потому что имеет зверскую силу воли — просто болезни прищучили и он сдрейфил; наверно вовремя, ведь для него это была прямая дорога на кладбище).
Кстати, вот еще эпизодик — недавно звонит из своих Снегирей мой ближайший друг Дмитрюк:
— Дядь Лень! (он всегда меня так зовет, на манер учеников изостудии). Может, приедешь, уберешь у нас на участке… листву там, ветки? Мы уже часть убрали, но мне надо делать макет книги… Хорошо заплатим (он с женой уже десяток лет бесплатно живет на даче великих танцоров В. Васильева и Е. Максимовой — фактически работают сторожами, смотрителями за собаками. Молодцы, что не гнушаются никакой работы, но все-таки им, личностям, быть обслугой как-то не к лицу).
Я, понятно, отказался. Но через месяц он звонит снова:
— Дядь Лень! Катя отдала мне машину, но надо подкрасить крылья… Может сделаешь? Заплатим… У меня срочная работа, да и сам не смогу (это говорит художник!).
Помочь в ремонте — дело другое, я всегда — пожалуйста, но подкрасить — извините… Вот таким теперь воспринимают меня некоторые дружки. Похоже, под старость у них совсем крыша поехала. Я переживаю, что мой любимый друг вкалывает на кого-то, а он считает себя управляющим имением (хозяева приезжают крайне редко), хвастается здоровым образом жизни на природе и каждый год отдыхает за границей. Ради бога, живи как хочешь, но меня в эти игры не втягивай. У меня, извини, есть своя, пусть маленькая, но гордость. И есть свой крохотный участок, где я сам хозяин и ни от кого не завишу. Ну, да ладно, бог с ним, моим Дмитрючиной!
Вернусь к Кушаку. В конце концов бизнесмен из него не получился и с издательством он прогорел. Сейчас, в старости, Кушак седой, бородатый, с набрякшими мешками под глазами, но трезвый, деловой, говорливый, как никогда, окруженный „известными и нужными“; он отъелся, подобрел, злость уже не разъедает его душу; у него постоянно звонит мобильник, он раскатывает на новой „девятке“ (ему ее подарил приятель за то, что Кушак через знакомых — а он все делает через знакомых — пристроил его дочь в Тель-Авивский университет). Сейчас он купается в славе — каждый месяц презентации в ЦДЛ, выступает по телевидению — осуществляет „проект“ (постоянно упирает на это дурацкое слово): составляет пятьдесят томов сатиры и юмора — размахнулся широко, благо „проект“ пробил „сам“ Новоженов — теперь всесильный телеведущий (бездарный словоблуд); в „проект“ запихнул только „своих“ и „весь эстрадный мусор“, как сказал сатирик Егоров. Тем не менее Егоров попросил меня передать Кушаку свои две книжки, которые я иллюстрировал. Я позвонил Кушаку, объяснил, что некоторые вещи Егорова мне понравились, что у него можно кое-что выбрать, но он печатался под псевдонимом, потому его фамилия не на слуху.
— Не знаю такого, — промычал Кушак. — Да и понимаешь, не я решаю (врал!).
— Я же тебе говорю, что он печатался под псевдонимом. — Ты посмотри его книжки, если ничего не подойдет, так и скажешь.
В те дни Мазнин помогал Кушаку как составитель — копался в библиотеках. Кушак его спросил про Егорова.
— Не знаю такого, — промямлил Мазнин. — Ленька хочет напихать своих друзей.
Опять знаю — не знаю! Ну, не придурки?! Вконец оборзели! Смотрят на имя, а не на текст. Да ты, балда, вначале почитай, а потом говори! Как после этого их считать серьезными литераторами? Когда они меня просили посмотреть чьи-либо рисунки, я что, спрашивал имя автора?! Мне плевать на имя, и чей это сынок. У нас полно дутых имен. Главное, какие работы — стоящие или слабые. Так что, в этом эпизоде и Кушак, и Мазнин оба хороши; за подобную гнусность их следовало бы приложить и покрепче, тем более, что Егоров вскоре умер.
Кушак издает Войновича, Арканова, Жванецкого, Раскина, Вишневского и прочих, которые не вылезают из телестудий и несут на всю страну местечковое хохмачество и пошлость (их еврейские тусовки, прославление друг друга и анекдоты напоминают игру в солдатики взрослых счастливых идиотов), но Кушак издает их отдельными томами (по пятьсот страниц). Вспоминаю как телеведущий Якубович (теперь народный артист — умора!) объявил:
— Нас посетил великий юморист нашего времени!..
„Кто ж войдет? — встрепенулся я и уставился в телевизор. — Неужели Марк Твен встал из гроба? Или Карел Чапек, или Джером?“ Появился Арканов. „Ну, — думаю, — совсем спятили“. Понятно, тот, со своей ложной многозначительностью, начал вещать какую-то галиматью.
Но что я хочу от Кушака, если он даже не собирается читать Владимира Дагурова, над „Мурашками“ которого смеются все литераторы в ЦДЛ. Наверно, мы ничего не смыслим в литературе, один Кушак смыслит. В своем „проекте“ — „Клуб двенадцать стульев“ даже не упомянул лауреата этого клуба Александра Жукова, но издает двухтомник хохм Жванецкого. Интересно, в его пятидесяти томах будет хотя бы парочка русских авторов?
