Дневник одинокого копирайтера, или Media Sapiens (сборник) - Минаев Сергей Сергеевич

В себя я пришел сидящим у бетонной стены. Тут же расположились мои соседи по бетонному колодцу. У всех нас были сплюснутые головы, но телевизоров на них не было. В центре комнаты стояла бочка, в которой сидел человек. Из бочки виднелась только его голова с приставленными к ушам раструбами, куда двое бесов методично вливали ведра с какой-то жидкостью. Приглядевшись, я узнал в человеке Сергея Доренко.

– За что его так? – на автомате спросил я рядом сидящего.

– Нарушение режима. Разбил телевизор у Киселева.

– А чё они ему льют-то?

– Известно чего – говно. Эта пытка называется «Аудитория наносит ответный удар».

– Велиар придумал… – констатировал я.

– Кто ж еще? Кстати, они с Вельзевулом к тебе прониклись, так говорят.

– Да ну?

– Я хотел бы через тебя просьбу передать. Кстати, рад представиться – Йозеф.

Странно, я не сразу его узнал.

– Антон Дроздиков. – Я подался вперед, чтобы пожать его руку, но резкая боль пронзила мою голову. – Ой, бля…

– Что? Голова?

– Ага. Адски болит.

– Это с непривычки. На вот, возьми. – Геббельс достал из кармана вязаную шапочку и протянул мне. – С ней ящик не так натирает. Жуткий дефицит, между прочим.

– Спасибо. – Я спрятал шапочку в карман.

– Подарок Геббельса. Считай, что-то вроде переходящего вымпела.

– У вас хороший русский, – сделал я комплимент, – там еще учили?

– Не, тут нахватался за неделю. С вашими быстро научишься. Так вот, насчет просьбы…

В этот момент двери с грохотом открылись, и в зал вошли Вельзевул с Велиаром. При этом Велиар был почему-то одет майором НКВД, а Вельзевул рэпером, в широких штанах и бейсболке. На плече он держал магнитофон со здоровенными колонками.

– Арестанты! – надрывно крикнул Велиар. – Опять косячим? Закон не уважаете? Телевизоры бьем?

– Что это у него за блатной жаргончик? – шепотом спросил я Геббельса.

– Это у тебя надо спросить. Я думаю, он говорит согласно принятой в вашей среде манере общения.

– Телевизор есть главное достояние ада, берегите его. Знаете такую заповедь? – хрипло продолжал Велиар.

– Знаем, – нестройным хором отозвались арестанты.

– Не слышу, бля.

– ЗНАЕМ! – дружно гаркнули мы.

– Запомните, это вы у себя на гражданке были политтехнологами, медийщиками и рекламщиками, а тут, у меня вы говно! Простая аудитория. Запомнили?

– Так точно! – снова ответили мы хором.

– Еще один случай – и подключу каждому в ухо радиоволну, а в задницу – интернет-канал. Будет вам долби-стерео, – при этих словах Велиара Вельзевул захихикал.

– По ходу бухие они, – сказал я шепотом Геббельсу.

– Не иначе… – отозвался он.

– Разговорчики! – снова крикнул Велиар. – Так, значит, Доренко еще двести ведер, и в карцер.

– Ему столько не влезет, – сказал кто-то из наших.

– Влезет. Я полагаю, при нынешней ситуации стоило бы прибавить, – ответил ему, кажется, Киселев.

– Сами решим, без соплей. А теперь объявление. По случаю праздника выходит вам послабление. – Велиал выразительно посмотрел на Вельзевула.

– По случаю войны США с Ираном и ожидающихся гор трупов на два дня отключаем в ваших телевизорах звук, – объявил Вельзевул.

– Хоть поговорить можно будет, – сказал я Геббельсу.

– Да с кем тут говорить-то, – вздохнул он.

– Радуйтесь, суки! – хором крикнули черти.

– Ура! – закричали все.

Велиар и Вельзевул медленно подошли к нам.

– Ну чё, Антоха, обвыкся? – спросил меня Велиар.

– Да так… пока сложно, – ответил я.

– А ты как хотел? Надо было профессию получше выбирать.

– Ну… я же… не самым главным…

– Во грехе нет самых и несамых. Все равны.

– Жалеешь о днях минувших? – усмехнулся Вельзевул. – На вот, музыку послушай, в честь праздника.

Он включил магнитофон, и из колонок зазвучал старый хит «Pet Shop Boys» – «Sin»:

Черти начали пританцовывать и подпевать в припеве:

– Не ссы, Антоха, сам профессию выбрал, чего уж теперь-то, – хлопнул меня по плечу Вельзевул и продолжил петь:

Домой

Четыре дня спустя

– Итсысин, а, Итсысин? Куда ты тележку попер? – орет какая-то баба носильщику.

– Клиенту, – огрызается тот.

– Итсысин, стой тебе говорю!

Под эти крики я просыпаюсь в вагоне поезда. Тупо озираюсь по сторонам, встаю и выхожу на платформу. Я иду к выходу, жую жвачку и мечтаю поскорее попасть под душ. После четырех дней отсутствия контактов тела с горячей водой мозг горожанина начинает бредить предметами личной гигиены. Вот и сейчас я смотрю на рекламный щит, установленный на крыше дома, который кажется мне здоровенным куском мыла. Вот такой визуализированный бред.

– Уважаемый!

– Это вы мне? – Я оборачиваюсь и вижу двух молодых ментов. Один из них, рыжий чувак, застегнутый на все пуговицы, ест меня глазами. Второй, мелкий, квадратный, в сдвинутой на затылок фуражке, лузгает семечки, смотрит устало и повторяет:

– Тебе, тебе. Документы имеются?

Я подхожу к ментам, достаю из внутреннего кармана паспорт и протягиваю его квадратному, каким-то звериным чутьем ощущая, что старший тут именно он.

Квадратный передает паспорт рыжему, быстро ощупывает меня глазами сверху вниз, словно сканируя, на секунду задумывается, сверяя полученное изображение с фотороботами разыскиваемых преступников. Видимо, преступника, похожего на меня, в его базе данных не обнаруживается, и он отводит взгляд в сторону и как бы невзначай интересуется:

– Чё заросший такой и грязный, с охоты что ли?

Мент и сам не понимает, насколько он близок к истине. Этот, казалось бы, простейший вопрос ставит меня в тупик. Я смотрю в пол и не нахожу ничего лучше, чем ответить:

– Ну, типа того.

– Чё значит «типа того»? – продолжает квадратный все таким же отсутствующим тоном.

– Да… с дачи еду… – неуверенно начинаю я.

– Антон Геннадьевич, а дача ваша где находится? – начинает второй.

«Во попал», – думаю я. Странное дело, вроде бы я не совершал ничего криминального. Не нарушал закон, не участвовал в преступных группировках (в общепринятом смысле), а объяснить, где я был, чего делал и откуда еду, не могу. Реально, ну не могу же я рассказать им подробности. Я живо представляю себе, как после моих слов: «Мы снимали постановку „Нападение вертолетов на грузинскую погранзаставу“, а потом в натуре прилетели вертолеты и всех завалили», – за мной приедет «скорая» и увезет меня в дурку. И врожденный (или благоприобретенный) страх перед органами правопорядка заставляет втягивать голову в плечи и мямлить.

– Так где дача находится, Антон Геннадьевич? – продолжает рыжий.

К квадратному моментально возвращается интерес. Видимо, почуяв, что я путаюсь в показаниях, он говорит с еще большим напором:

– Ты чё, слышишь плохо? Или уши не мыл давно?

И тут во мне просыпается инстинкт, знакомый каждому советскому гражданину, оказавшемуся в подобных обстоятельствах, – врать, вплетая в свою историю обстоятельства, которые не оставят равнодушными ни одну особь мужского пола. Врать по классике. А классика для среднестатистического мужика, как известно, – выпивка и бабы. Я начинаю, сначала неуверенно, затем все четче. Голос мой крепнет, я перестаю мямлить и говорю плавно и весьма, как мне кажется, убедительно:

– Мужики… то есть… командиры… такое дело. Позавчера поехали к бабе на дачу. Взяли водки, то да се (слова «водка» и «баба» – редкие фигуранты моего лексикона, посему произношу я их с еще большей «мужицкостью» в голосе). Муж ее в командировке. Ну, сами понимаете. Напились, это… ну… в общем… просыпаемся с утра. С похмелья. А у нее телефон звонит. Муж. Я, говорит, вернулся раньше, узнал, что ты на даче, вот, остановился у палатки. Может, купить чего? А палатка в ста метрах от дачи…