Александр Проханов - Красно-коричневый
После неудачной атаки ударная группа демонстрантов откатилась обратно в толпу. Народ размахивал флагами, что-то скандировал, возбуждая себя, пугая солдат. Над толпой, в самой гуще засмолило, задымило, поднялся едкий жирный дым. Толпа распалась, из нее одна за другой стали выкатываться подожженные резиновые покрышки, чадили, дергались копотным пламенем. Ловкие люди толкали их, направляли на солдатскую цепь. Тяжелые горящие скаты ударяли в сомкнутые щиты, проламывали их, разрубали шеренгу. Продолжали катиться, разбрызгивая липкий огонь, прорывая в солдатском строю прогалы. И в эти разъятые бреши, вслед за огненным колесом кинулась толпа, расшвыривала солдат, нанося удары древками флагов, кулаками расширяя прорыв. Щиты гремели, падали, по ним пробегали люди. Красный флаг колыхался в самом месиве схватки.
«Притравливают, как гончих псов, на этот флаг! – думал в тоске Хлопьянов. – Над Рейхстагом такой развевался!.. Псиная стая!.. Ненавижу!..»
Солдаты, разъяв ряды, пропустили толпу. Снова сомкнулись, окружив черные рыхлые комья металлической блестящей оболочкой. Стиснули, упаковали, законсервировали, сжали со всех сторон щитами. Толпа, сжатая железом, стенала, вопила, пыталась прорваться. И тогда по толпе узким разящим клином ударил ОМОН. Зачехленные в черные комбинезоны, сильные и одинаковые, как роботы, облаченные в белые яйцевидные шлемы и черные перчатки, бойцы ОМОНа поднимали и опускали палки. Машинально, мощно крушили толпу. Рассекали ее, разрубали, раздирали, толпа лопнула, треснула на ломти. В каждую трещину, расширяя ее, проникали роботы, раздавали наотмашь удары. Солдаты открыли проход, и в него, избиваемая, настигаемая черно-белыми, похожими на личинки омоновцами, устремилась толпа. Бежали, вопили, роняли древка флагов, а их настигали, крушили по головам, и люди валились, закрывали затылки.
На поле выруливали огромные тяжелые фургоны. Демонстрантов хватали, волокли к машинам, забрасывали в зеленые зарешеченные короба. Еще дымились и догорали резиновые скаты, валялись на траве растоптанные флаги, убегали в сосновую рощу разрозненные остатки толпы, отъезжали тяжелые, набитые людьми клети, а солдаты, победно грохоча щитами, уже маршировали вдоль трибуны. Ельцин вскочил с места, махал победителям. Сжал кулак, выбросил его вперед, словно держал дубину, и он повторял разящий удар омоновца. Хлопьянов испытал омерзение, подавил рвотный ком. Опустил бинокль, не желая смотреть.
Пещерное, неандертальское, среди обглоданных костей, в шкуре, свирепое, с инстинктом бить, разрывать, глодать, – животное правило Россией. И все, что было любимо, – Третьяковка, «Пиковая дама», колокольня в переулке, мамина акварель на стене, розовая тропка в лесу, – все было под властью, под косолапой пятой этого чудища. И он, офицер, умеющий стрелять, обученный приемам рукопашного боя, награжденный боевыми орденами, был не в силах спасти свою Родину.
– Ты думаешь, это все?… Отнюдь!.. Перебазируемся на объект № 2… – сказал Каретный, пристально вглядываясь в лицо Хлопьянова, желая убедиться в произведенном впечатлении, – Самое интересное впереди!..
Они видели, как отъезжает от трибуны кортеж президента, блестят, словно рыбья чешуя, оброненные на поле щиты, как санитарная машина останавливается около лежащего без движения солдата, и врач в белом халате склоняется над ним.
Спустились с вышки, уселись в машину, покатили в сосняках по узкой дороге.
То, что увидел Хлопьянов, поразило его. На открытом пространстве был выстроен макет здания, не всего, а лишь первого этажа, с широкими проемами окон, помпезным порталом, ступенями. На белом фасаде развевалось множество флагов. Российский трехцветный, пестрые, зеленые, желтые, синие, с гербами, эмблемами, – флаги республик и автономий в составе России. Перед домом, загораживая ступени, была выстроена баррикада, похожая на гору мусора, из досок, арматуры, поломанных деревьев. На этой баррикаде, усыпанной немногочисленными загцитниками, развевались красные и имперские стяги.
– Узнаешь?… Не совсем похоже, но кому надо, узнает! – похохатывал Каретный, вылезая из машины, направляясь к металлической вышке. Хлопьянов поспевал за ним, стараясь распознать, какое здание имитировало это деревянное, покрашенное в кремово-белый цвет сооружение, с нарядно блестевшими стеклами и пестрыми флагами. В отдалении возвышалась смотровая трибуна. На ней уже пестрели зрители, в окружении генеральских фуражек белела седая голова президента.
– Сейчас они немножко постреляют, немножко друг дружке костей наломают, немножко поприсягают президенту на верность, а потом пойдут с Верховным будку наливать!.. Ну что, не узнал домишко? – Каретный заглядывал в глаза Хлопьянова, удивляясь его недогадливости.
И Хлопьянов, понимая вдруг смысл предстоящего зрелища, задохнулся, – узнал в выбеленном макете Дом Советов. Его застекленный белокаменный фасад, проблески золота, высокий циферблат часов, пестроту флагов, роскошные марши лестниц, белое дрожащее отражение на голубой реке, гудящую дугу моста, – это здание имитировал деревянный макет. На этом макете, на бутафорских баррикадах станут репетировать штурм и захват парламента.
– Ты, наверное, не ходишь в театр? – смеялся Каретный. – У нас с тобой другие развлечения. В Кабуле Дворец штурмовали! А почему бы теперь не в Москве?… Амину башку прострелили! А почему бы теперь не Хасбулатову?
В сосняке раздался металлический рокот. Приблизился. На полной скорости, как зеленые многолапые вараны, вынеслись три транспортера. Туго, плотно ударили из пулеметов. Защитники баррикады вставали навстречу, взмахивали кулаками, падали. Транспортеры крутили пулеметами, врывались на баррикаду, расшвыривали доски, куски арматуры и проволоки, а вокруг них метались баррикадники, кидали бутылки с бензином, и на корме одного транспортера заиграло клочковатое пламя. Из люка выскочил солдат, кинул на огонь бушлат, а машина крутила башней, посылала громкие очереди.
«Все это будет! – думал Хлопьянов, рассматривая в бинокль башню транспортера с номером „66“, скачущего на корме солдата в танковом шлеме, распластавшихся на земле в картинных позах баррикадников. Один из них, изображая убитого, держал в кулаке древко флага. Ветер пробегал над землей, пузырил красное полотнище. Обреченный Дом! Обреченная Москва!.. Люди, которых убьют, еще не знают об этом. Ропщут, бранят режим, приходят с работы усталые, хлебают нехитрый ужин. А уже обречены, уже учтены! Внесены в списки убитых и пропавших бесследно!.. А я? Тоже умру на баррикаде? Или меня расстреляет в упор бэтээр под номером „66“?
Разметав баррикады, бэтээры встали перед Домом, начали бить по фасаду, по стеклам, обрабатывая первый этаж. В оконных проемах появлялись защитники, стреляли из автоматов, падали под огнем пулеметов. Дом начинал дымиться, в нем ухали взрывпакеты, стены покрылись бледным пламенем.
