Александр Проханов - Красно-коричневый
– Дело не в имени, а в стране проживания. Возможна ситуация, когда снайпера станут искать. Лучше, если его не будет в России.
– Есть такие выстрелы, после которых надо улетать на другое полушарие?
– Есть выстрелы, которые уничтожают целое полушарие, – засмеялся Каретный, ловко обгоняя машину, в которой мелькнул мундир генерала.
Они свернули с шоссе на узкую полупустую дорогу, ведущую в сосняк. Катили вдоль бетонного глухого забора, в котором возникали врезанные стальные ворота, пропускные будки, и снова – бетон, сосновые стволы.
У одних ворот Каретный встал, посигналил. Вышел солдат, вглядываясь в номер машины, сверяя его с каким-то списком. Ворота открылись, и они въехали в лес, сквозь который пролегала асфальтовая дорога. Через несколько минут возник другой забор, другие ворота. Каретный опять посигналил. Из будки вышел офицер, посмотрел на номер, потребовал у Каретного документы. Тщательно изучил, вернул, взял под козырек. Ворота растворились, и они покатили по лесному шоссе. По обочинам попадались солдаты с автоматами, среди сосен виднелось оцепление.
Они выскочили из сосняка на край просторного травяного поля, похожего на футбольное. На противоположной стороне возвышалась трибуна, стояли автомобили, толпились люди. А здесь, среди сосен, поднималась ажурная металлическая вышка с застекленной кабиной, расхаживал офицер с автоматом.
– Обстановка? – спросил Каретный, выходя из машины. – Гладиаторы к бою готовы?
– По плану, – сказал офицер. Поднес к губам портативную рацию: – «Кобальт» прибыл на «Первый»!.. Доложите готовность «Второго»!
Пока булькала и качала гибким усиком рация, Каретный ловко и цепко стал подниматься на лестницу, приглашая Хлопьянова. Тот, ухватив ладонями стертые перекладины, слышал, как дрожит металл от сильных движений Каретного.
С вышки открывалось просторное прямоугольное поле, окруженное соснами. В прогалах виднелось скопление людей, подъезжали автомобили, но поле оставалось пустым. Только по краю, удаленный, маленький, бежал человек.
– Все увидим отсюда, – сказал Каретный, снимая с гвоздика полевой бинокль. – Всех гладиаторов и всех патрициев!
Он водил биноклем по соснякам, по полю. Нацеливал окуляры на противоположную трибуну, где пестрели группки людей и стояло несколько черных автомобилей.
– Ты умница, не задавал лишних вопросов. Теперь я объясню, куда мы приехали, – Каретный передал Хлопьянову бинокль. В окуляры виднелись золотистые сосны, спрятанные среди стволов плотные шеренги людей в шлемах, касках, с металлическими щитами. Там же стояли крытые грузовики, автобусы, красно-белые пожарные машины. Он переводил бинокль на трибуну. Под навесом расхаживало несколько генералов, был накрыт стол, поблескивали бутылки. На другой оконечности поля тоже скопились люди, но не строем, а толпой, без щитов и касок. Некоторые выходили на открытое пространство и оглядывали поле.
– Тут, на объекте «Один», ты увидишь учение войск МВД по разгону уличных демонстраций. На случай предполагаемых беспорядков. Приедет Ельцин. Будет присутствовать на учениях. Потом ему еще кое-что покажут на объекте «Два». Потом он уедет с командованием войск пить водку, заручится поддержкой генералов в свете предстоящих событий.
Хлопьянов хотел спросить: каких предстоящих событий? Почему его пригласили на это секретное зрелище? Но не успел задать свой вопрос.
На трибуне возникло оживление. Генералы побежали вниз. Одна из машин сорвалась с места и умчалась. Ей на смену из леса появились две другие, из них высыпали люди, окружили трибуну. Из соснового бора длинной сверкающей вереницей появился кортеж. У головной машины вспыхивал лиловый маячок, следом неслись лимузины с зажженными фарами, и среди них длинная, глянцевитая, похожая на злую осу, машина. Все они накатились на трибуну, остановились, и из них стали выскакивать военные, штатские, и среди них, – Хлопьянов мгновенно отличил его зорким ненавидящим взглядом, – Ельцин. Выше остальных, белоголовый, с круглой картофелиной лица. Толпа окружила его, он о чем-то разглагольствовал, поводил окрест рукой. Хлопьянов чувствовал, как по-звериному запал его живот, напряглись мышцы, жарче и чаще забилось сердце. Смотрел сквозь голубоватую толщу воздуха на ненавистного человека.
– Ну сейчас пузырь всосет! Если еще не всосал! – Каретный презрительно выставил нижнюю губу. – Министр Херин на четыре кости падет, своих дуболомов выпустит! У них тут будет хоккей до вечера, пока их на носилках к машинам не вынесут!
Хлопьянов удивился словам Каретного, произнесенным с нескрываемым отвращением.
– Разве ты не служишь ему? – спросил он, стараясь разглядеть лицо Каретного, заслоненное биноклем.
– Я, как и ты, России служу! – ответил тот, возвращая бинокль Хлопьянову.
Хлопьянов нацеливал окуляры. Сводил воедино хрупкие хрустальные объемы, влажную прозрачную голубизну, в которой помещалось красноватое, в яминах и буграх лицо, испугавшее его своей близостью. Оно было похоже на корнеплод, на турнепс или кормовую свеклу, смятое и деформированное тяжелыми пластами земли, налитое сырыми незрелыми соками. В нем была неодухотворенная земляная сила и тупое упорство прорастающего вниз корневища. Ельцин тяжело поднимался на трибуну. Было видно, как он разговаривает с генералом, что-то рисует в воздухе. Хлопьянов пытался разглядеть на машущей руке увечье, трезубец пальцев. Но было слишком далеко, рука ныряла, размывалась в слоистом воздухе.
Он смотрел на Ельцина с жадным любопытством. Приближал его, ощупывал, осязал. Испытывал сложные, сменяющие друг друга переживания. Его и Ельцина соединяли невидимые волны энергии, соединяли в загадочное неразрывное целое. В их связи было нечто неустранимое и смертельное.
Он испытывал к Ельцину тяжелую жаркую ненависть. Гнал ее через поле, желая превратить ее в булыжник, сбить, сшибить стоящего на трибуне человека. Он был преступен, совершил огромное злодеяние, и это злодеяние распространяло вокруг него радиацию смерти, словно это был взорванный, источавший яды реактор. Все, кто находился рядом, были опалены и отравлены, вовлечены в злодеяние, разносили его по миру на своих одеждах, как облученные разносят радиактивную пыль. И чтобы спастись, следовало завалить этот взорванный реактор глыбами камней, залить бетоном, окружить стальными плитами, закопать обратно в землю ядовитый корнеплод, а вместе с ним, как на кладбище радиактивных отходов, похоронить машины, генералов, трибуну, стол с бутылками.
Так думал Хлопьянов, разглядывая в бинокль больного, совершившего смертельный грех человека, махающего беспалой рукой перед лицом генерала.
