Анна Матвеева - Есть!
Ека Парусинская, если бы ей сейчас сказали «посудачим», решила бы, что речь идет о том, чтобы зажарить судака. Немудреная, но вкусная рыбка! И преподаватель античной литературы был такой же породы – именно его круглая умная голова стала первой ступенькой (она же – кочка) Катиного подъема вверх, к научным высям, так грубо прерванного позабытым нами прекрасным студентом.
– Парус, порвали парус! – грустно напевал античный препод вскоре после Катиного окончания университета, встречая ее на кафедре в новом, преподавательском статусе.
Она же запросто выбросила его из головы – вместе с дипломной работой, вместе с недописанной диссертацией, вместе со всем, что было в ее жизни до телеканала «Есть!». Теплый, насиженный и уютный, как гнездо, трон царицы канала Ека заняла с наслаждением и по праву – так уставшая от бесконечной суеты домохозяйка валится к вечеру в любимое кресло, и поднять ее оттуда нельзя ни силой, ни хитростью.Ека входила в студию, и зрители были счастливы уже только потому, что она живет с ними в одном городе. Среди зрителей были Фарогат и Лола, была выпускница филфака Авдеева с памятью размера XXL, был изрядно облезший с годами преподаватель античной литературы, была та самая продавщица из книжного магазина и спившаяся совсем к этой поре бедненькая Лариса Ларисина, но Еке Парусинской было до них не больше дела, чем до целиком взятой античности. – Не люблю готовить по старым рецептам, – откровенничала Ека в эфире, – долой древности! Да здравствует новая кухня!
Глава двадцать третья,
в которой Геня вспоминает цитаты, детство и давно утраченные книги
У Гени Гималаевой подруг не было – так уж сложилось.
Однажды Геня пошла в кино – одна, как водится; сзади сидела девушка – тоже одна. Девушка смеялась ровно в тех же сценах, что и Геня. И молчала в других, там, где надо было молчать. Геня оборачивалась и жалела, почему в их возрасте нельзя взять и запросто подойти друг к другу. Впрочем, Геня и в детстве не умела – взять и подойти.
Она всегда, сколько помнится, была одна. Завидовала ровесницам, которые смело называли свое имя, будто пароль, и тут же накрепко завязывали узел дружбы с совершенно незнакомыми девочками. Всего только раз к маленькой Гене, хихикая, подошла одна такая девочка с невозможным именем Злата. Компания Златы всегда играла в стороне от Гени, угрюмо сидевшей на лавке с книжкой. У Гени сердце затрепетало, как флажок на ветру, но Злата всего лишь выпалила скороговоркой:
– Почему у тебя всегда такие платья? Дурацкие!
И тут же убежала обратно к подружкам, что заливались громким смехом.
Геня так и не поняла, что было дурацкого в ее платьях – такие же, как у всех, стремные советские ткани, простейший фасон, самые обыкновенные пуговички и кантики. Не в платьях было дело, а в самой Гене – она отличалась от других девочек, скрывала свое одиночество, хотя и тяготилась им, и потому была нелюбима. Лишь маленькая Ленка с вечно красными руками и гениальной сестрой-поварихой однажды поделилась с Геней чем-то похожим на дружбу, но и с ней они перестали встречаться сразу же после того, как Ленку перевели в другую школу.
Взрослая Геня Гималаева, отбывая ссылку в Пенчурке, думала о том, что у нее нет и никогда не было подруг.– … Мама, у тебя есть подруги? – спрашиваю я так внезапно и не в тему, что мама резко просыпается от дневного сна и машет руками. Напугала!
– Когда муж хороший, никаких подруг не надо, – говорит мама и снова засыпает.
Здесь, в Пенчурке, всегда хочется спать. Запах нагретого дерева убаюкивает не хуже японского детектива, который я вытащила с полки наугад. Это самая не захватывающая книга на свете, и главное усилие тратится не на то, чтобы отгадать преступника, а на то, чтобы запомнить имена и взаимоположение героев.
Детективы любит папа, он же – мамин хороший муж. В комнатке, которую папа важно зовет кабинетом, собраны и лучшие образцы жанра, и его наипозорнейшие представители. В свободное от сельскохозяйственных занятий время мой папа, обросший, как все местные жители, бородой, любит полежать на диванчике с детективом в руках. Я слышу – он взволнованно шелестит страницами и крякает от удовольствия. Сыщики, ведущие расследование в детективах из папиной библиотеки, обладают разнообразными способностями, интересами и профессиями – помимо всем известных скрипача-химика, любителя орхидей и старой девы, в компании значатся инвалид детства, больной синдромом Туррета, еврейская многодетная мать, монах-травник, искусствовед, пекарь и даже ландшафтный дизайнер.
Я зеваю над японской книжкой так, что челюсти мои скрипят, будто ставни в родительском доме. Все не относящееся к детективам чтение папа унес в сени и сложил красивыми ровными стопками под окном. Наверное, там есть и мои детские книжки, так странно и быстро исчезнувшие из взрослой жизни. Надеюсь, что там нет моих собственных, мною написанных книжек. У нас с родителями был на этот счет серьезный разговор. Они обещали.
В любом случае надо сделать над собой усилие и произвести раскопки в давно позабытых стопках, этих бумажных останцах, только и ждущих подходящего момента, чтобы обрушиться. Я с облегчением возвращаю японскую книжку в ее родную щель на полке (справа – язвительный британский детектив, слева – грустная итальянская повесть с пятью убийствами: соседи приветствуют вернувшегося собрата) и ухожу на розыски в сени. В «сенки», как говаривала ба Ксеня.
Вот интересно, что ба Ксеня сказала бы, увидев сейчас более чем просто пожилых дочь с зятем и уже вполне перезрелую внучерь?
Я всегда улыбалась, вспоминая неугомонную бабушку, готовившую по самым сложным рецептам и в принципе не признающую легких путей. У нее если уж были блины – то самые невероятные, с припеком и подскоком. Если пироги – то с такими непостижимыми начинками, что гости каменели от усилия, но все равно не разгадывали, «чего она туда натолкала». Ба Ксеня взошла на дрожжах Елены Молоховец – ни та ни другая ни за что не оценили бы прелестной современной кухни – легкой, как одуванчик.
Конечно, розыски в сенках первым же уловом принесли ту самую Молоховец с десятками пожелтевших закладок, каждая из которых была не просто бумажкой, а торопливо записанным рецептом. Бабушкины помидоры – сладкие, с чесноком и смородиновыми листьями! Сдобное печенье! Пирог с гвоздикой и корицей! Как жаль, что это сокровище не попалось мне раньше, когда мы с П.Н., будто антиквары-стервятники, разбирали записи почивших старушек – этим бабушкам мы обязаны множеством фирменных рецептов. Поискать вдохновения в родительском доме мне почему-то не приходило в голову – или я думала, что бабушкины рецепты ушли вместе с ней?
