Александр Галкин - "Болваны"
Очнулся он на носилках: мадам и санитар в белом халате засовывали их в карету "Скорой помощи". Последнее, что увидел Лунин с носилок, был крытый милицейский фургон, в каких обычно возят пьяниц в медвытрезвитель. Возле двери машины керамист ругался с двумя милиционерами, а они, разозлившись, грубо затолкнули его внутрь фургона.
5.
- Здравствуйте! Привет! - В палату вошел Птицын; как всегда уверенной походкой, он направился к Мишиной кровати, улыбнулся при взгляде на Лунина. Как видно, вид у Лунина в колпаке Буратино из бинтов, был забавный.
Миша привстал. Они пожали друг другу руки. Миша не хотел говорить с Птицыным при соседях, накинул на плечи больничную пижаму.
- Подожди! Пойдем в коридор... в холл... там мягкие кресла...
- Пошли, - согласился Птицын.
- Ну, рассказывай о своих подвигах... инвалид, Герой Советского Союза, - сказал Птицын, лишь только они уселись. - Твоя тётя мне что-то энергично объясняла, но я ничего не понял... То ли ты кого-то побил, то ли тебя избили в пьяной драке... Мадам с тобой поехала в больницу... Чуть ли не операцию тебе собирались делать...
- Да нет... Просто швы на голову наложили... - скромно отмахнулся Лунин.
- Вообще, мы с тобой так давно не виделись, что я толком ничего не знаю... Расскажи всё с самого начала... про военкомат... про психушку в Абрамцево. Твоя мама говорила: туда вообще никого не пускали... Это что, тюрьма?
Птицын умел слушать. Редкое качество в людях. Ему приятно было рассказывать: он почти не перебивал, задавал наводящие вопросы, посмеивался в неожиданных местах, уточнял то, что его занимало. Миша начал ab ovo, с яйца:
- Я сидел в Пушкино, на берегу Учи... Такой интеллигент-замухрышка... Сидел и читал книгу Богомолова о философии Платона... Вокруг говорили на своеобразном диалекте: как "закосить", куда отправят, по каким статьям дают белый билет... Я ничего не понимал, но мне нравилось, что я отличаюсь от них, хотя бы тем, что безуспешно пытаюсь врубиться в платоновское понятие "мимесис"... В тот день я не выпил свою дозу... Состояние, похожее на похмелье или абстиненцию: вокруг всё в дымке, расплывается, кажется нереальным, иллюзорным... Думаю: "Зачем я сюда попал?" Какие-то странные чужие голые люди... Помещение вроде тюрьмы, с решетками на окнах. "Всё тонет в фарисействе..."
Кому, собственно, мне сказать, что я не пойду в армию? Смотрю: всех врачей прошел, а психиатра нет. Спрашиваю: "Где психиатр?" - "А зачем тебе психиатр? Вон невропатолог". Вижу: в конце лабиринта длинная сухопарая женщина. Лабиринт - система из нескольких комнат, разделенных занавесками или перегородками. Как мытарства... В одной комнате руку отрежут, в другой - пятку поджарят, в третьей - железным крючком по башке дадут.
Наконец, попадаю к невропатологу. Худая, очень высокая: даже сидя она была выше меня на голову... На лице - жестокоумие. Сразу видно: она не потерпит никаких возражений.
Сижу перед ней, как бычок... в томате.
- Жалоб на голову нет? Травм, болезней головы в детстве не было?
- Была грыжа...
- А-а-а!... Но не падал... сотрясений не было? Ну всё... иди дальше...
- Как дальше? - я был несказанно удивлен. - Простите, я не могу идти в армию!
- Как это не можешь? - теперь она удивилась; казалось, ее шея вытянулась и туловище стало еще длинней.
- Я не хочу идти в армию!..
- Как это не хочешь?! Заставим!
Я разозлился:
- Я пацифист! Я на вашу армию плевать хотел!
- Как миленький пойдешь! Ты что, не патриот?! Каждый должен защищать Родину!
- От кого? Не хочу я ее защищать... И вообще я верю в Бога... А на Родину вашу мне наплевать!
- Та-а-а-к! Посмотрим! - врачиха угрожающе распрямилась и стала напоминать гладильную доску. - Ты учишься, работаешь?
- Заканчиваю пединститут!
- Вот как! Педагог, значит! - тон ее низкого голоса не сулил мне ничего хорошего. - Так я тебе сейчас такую статью накатаю, что ты даже дворником не устроишься! А к детям, я уж об этом позабочусь, тебя на пушечный выстрел не подпустят! Педагог!
Тут я вспомнил, что лежал в дурдоме. Меня осенило: нужны факты!
- Как же... Я ведь лежал в клинике неврозов...
- Как лежал? - шея невропатолога еще больше вытянулась и сделалась, как у Алисы в стране чудес, после того как та откусила гриб. - Так с этого надо было начинать! А то морочишь мне голову... целый час!.. Справка есть?
- Вот! Я думал ее психиатру надо отдавать... А вы-то не психиатр...
- Ну уж... это... просто... - Она возмутилась до таких глубоких глубин души, что даже и слов не нашла. - Справку давай! Много разговариваешь!
- Целых три месяца лежал... А вы говорите: в армию!..
Она долго-долго изучала справку, чуть не нюхала, на обороте даже посмотрела.
- Здесь нет диагноза! Я так ничего могу поставить! Нужна экспертиза!
- Так положите меня туда опять...
- Нет. На экспертизу пойдешь в нашу больницу...
- Не пойду я в вашу больницу...
Невропатолог снова не на шутку разозлилась:
- Тогда я тебе "четверку" поставлю - шизофрению, и на тебе можно будет поставить крест!
- Ладно... - я здорово перепугался. - Не надо мне вашей шизофрении... Лучше уж на экспертизу...
- Так-то лучше...
- Но ведь в клинике неврозов меня лечили... там знают...
- Ничего, в нашей полежишь! Условия там нормальные...
- Да-а-а... Представляю... Наверно, как в армии...
- Ничего не случится... Полежишь несколько дней... Жди, тебя вызовут... на призывную комиссию... Спускайся на второй этаж.
Не то у Кафки, не то у Гессе человек попадает в высшее общество в одних носках. Я оказался в одних трусах. Ты был в белых трусах, а я - в черных. Ты белая ворона, а я - черная. Мне хотелось их всех перестрелять из автомата. Это какое-то издевательство над обрядом крещения: в трусах перед комиссией! Захожу: на стене - Святая Троица... Тримурти: Маркс-Энгельс-Ленин, а на другой стене - Крупская. Это - Богоматерь. Богоматерь, лишенная способности к деторождению. Помнишь, она заявила: "Я счастлива, что присутствовала при рождении рабочего класса!" То есть родила жуткого урода, олигофрена - рабочий класс.
Два стола буквой "Гэ". Сидят люди... в мундирах, с погонами... Как будто на синедрион вызвали... Хоть бы хитон завалящий дали бы, что ли... Стою, прикрываю стыд.... Они все в кителях, я же голый. Мёрзну! Из окон дует... Осень все-таки.
Задают идиотские вопросы: как фамилия, имя? Город, где родился? Кем хочешь быть? В каких войсках собираешься служить? Человека надо раздеть до трусов, чтобы задать ему глупые вопросы. Я начинаю злиться. Чем больше мёрзну, тем больше злюсь.
- Да пошли вы все в задницу! - выкрикнул и сам испугался, потому что, вижу, у них рты открылись, физиономии вытянулись. Самый толстый дяденька, полковник по-моему, медленно так поднимается в центре стола, держится за бедро. (Ему бы нужно за сердце держаться.) Думаю: ну сейчас наган из кобуры выдернет, пах-пах-пах - мне прямо в лоб. Унесут на носилках отсюда же. К счастью, пришла докторша, принесла документы, сказала что-то вполголоса, строго так посмотрела на полковника - он со страху тут же сел. Меня отпустили с миром: "Можете идти"...
- Тебя там, в палате, какая-то девушка спрашивает... С цветами пришла... Говорит, Надежда... - У лунинского кресла стоял сосед на костылях с ногой в гипсе.
Лунин быстро поднялся.
- Я, наверно, пойду тогда... - пробормотал Птицын. - Не стСит вам мешать... Ты звонить-то отсюда можешь?
- Разумеется.
- Тогда позвони... Я, наверно, приеду в среду... если ничего не случится... - Птицына что-то тяготило. - С военкоматом мне что-то не нравится... что происходит... Ну, потом объясню... по телефону... Счастливо. Береги голову.
Глава 9. З.А. СРУЛЬ.
1.
Птицын отдал невропатологу выписку - стандартный бланк на зеленой бумаге, испещренный мелким и острым почерком Оксаны Виленовны. Тот сразу вперился в текст орлиным взором и, как видно, на минуту забыл о существовании Птицына, продолжавшего стоять перед его столом. Оторвавшись от текста, он коротко бросил: "Подождите в коридоре. Вас вызовут". Птицын вышел в коридор и встал у окна.
Через пять минут невропатолог со своей брюзгливой физиономией выбежал из кабинета, скосил глаз, полный ненависти, на Птицына и побежал по коридору к столу старшего врача. Птицын видел со своего наблюдательного пункта, как между ними произошла перепалка. Невропатолог встряхивал своим курчавым черным чубом, яростно жестикулировал и что-то горячо ей внушал. Она морщилась, качала головой, тыкала пальцем в выписку. Птицын с отвращением и всё возраставшей тревогой наблюдал за дальнейшим мельтешением этих двух врачей, которые внезапно побежали в кабинет дежурного офицера, потом в кабинет психиатра (тот присоединился к ним), после чего все трое опять - в кабинет дежурного офицера. Птицыну это круговращение напомнило какую-то плохую итальянскую комедию, где действие происходило в гостинице и все персонажи в бешеном ритме перебегали из номера в номер, носясь туда-сюда по длинному коридору. Птицыну это всё больше и больше не нравилось.
