Мюррей Бейл - Ностальгия
Возвращая их с небес на землю, русский повысил голос.
— Иные утверждают, что революционеры по природе своей лентяи. Например, таков английский взгляд на вещи. Но подсчитано, что Ленин написал за свою жизнь десять миллионов слов. — Русский указал на Борелли. — Вот вы — не хотите ли убедиться, что это правда?
Борелли на секунду задумался, затем нагнулся над гробом. С новой силой застрекотали и защелкали кино- и фотоаппараты. «Свидетель» взялся за нужный палец и покрутил его взад-вперед в свете прожектора.
— Осторожнее, — пробормотал Норт.
— Что, есть ли отметина?
Борелли кивнул.
— Да, в том самом месте, куда перо упиралось. Вот — плоское пятнышко…
— Говорите. — И русский улыбнулся в объектив.
— Отчетливое плоское пятнышко, блестящее такое, почти мозоль. Этот палец выводил немало слов. И ногти грязные.
— А вы знаете, что советский лак для ногтей — самый стойкий в мире? — прогудел Кэддок от изножья гроба. — Его из старых фотопленок делают.
Русский удивленно изогнул брови. Борелли отступил на шаг, вытирая руку о куртку.
— Палец такой восковой на ощупь, весь окостеневший, — поведал он Луизе с Шейлой. — Однако ж вполне себе палец — ровно таков, каким выглядит. Мой дядя, про которого я вам рассказывал, это оценил бы.
Филипу Норту, как обладателю седой бороды, поручили проверить бородку Ленина: так, нежданно-негаданно, он возвысился до международного эксперта, ревизора бород. Важная миссия! Ленинская бородка — одна из самых характерных его черт; а злопыхателей хлебом не корми, дай покричать: фальшивка! Рыжеватая какая-то и блестит неестественно.
Норту полагалось всего-то навсего потрогать бороду и за нее подергать. Что он и проделал несколько раз ко всеобщему удовлетворению. Физические аспекты скорректировали видимость.
— Да все мы видим: покойничек — просто супер! — объявил Дуг, непроизвольно переходя на сленг. — Вполне себе правдоподобный, чего и говорить. Я, например, вполне убежден.
— А про меня забыли?
Шагнув вперед, Гэрри Атлас приподнял правую руку Ленина на сорок пять градусов. И с довольным видом отпустил. Однако ж рука так и застыла в приветственном жесте. Русские с криками кинулись вперед, поднырнули под заграждение. Оттолкнули Атласа в сторону. Международный инцидент в… Двое вспотевших здоровяков русских и Иван, на время отдавший Джеральду свою фотокамеру, совместными усилиями вернули руку на место.
— Придурок несчастный! — рявкнул Хофманн. — Нас всех могли расстрелять! Ты вообще соображаешь, что ты натворил?
— Да вы чего? Я ж ни в чем не виноват.
— Это уже неважно, — успокоил Норт.
Русские, раскрасневшись, вернулись в свой угол; Иван забрал фотокамеру.
Оратор поддернул лацканы, откашлялся:
— Леди и джентльмены, примите нашу искреннюю благодарность. К сожалению, это небольшое задание продиктовано необходимостью. Но вы нас поймете. Это должно убедить, — голос его зазвенел, — даже самого закоснелого реакционного прихвостня. Некоторые вещи обладают собственной силой — являются констатацией факта. Ленин жив!
Стеклянную крышку со всей осторожностью вернули на место: она легла как влитая. Русский щелкнул пальцами; словно из ниоткуда появился шестиугольный поднос с двумя бутылками «Столичной» и рюмками. Поставив поднос в изголовье саркофага, оратор разлил водку по рюмкам.
— Как насчет неразбавленной водочки? — Джеральд обернулся к согруппникам.
— Мы ж не чудища какие, — пошутил хозяин.
— Но ведь другие люди ждут своей очереди войти! — напомнила Шейла. Она глянула вверх, но окон в гробнице не было. Русский только рукой махнул.
Запотевшие рюмки испещрили стеклянную крышку саркофага влажными пересекающимися кругами. Праздничная атмосфера, как и следовало ожидать, возобладала; маленькие круги все умножались. Вайолет с Сашей достали сигареты; русский кинулся к ним со спичками.
— Признаться, нас до глубины души пробило, — возгласил Дуг, раскачиваясь взад и вперед вместе с рюмкой. — Вот это опыт так опыт!
— Вы разве не рады, что пошли? — спрашивала Шейла у Джеральда. В глазах Шейлы Мавзолей стал олицетворением путешествия.
— Вам выпала великая честь, — улыбнулась Анна. — Такое не каждый день случается…
— Очень поучительная экскурсия, — согласился Джеральд. — И — совершенно в русском духе.
— А вы что попробовали? — полюбопытствовала Саша.
— Ногу. Помните? — Гвен прикрыла ладонью рот. — Я чуть на месте не умерла.
Саша с Вайолет рассмеялись. Русский глянул на часы и кивнул остальным. И откупорил вторую бутылку. Шейла вновь заволновалась о тех, кто ждал в очереди.
— Да пусть их, — отмахнулся русский. — Народ у нас терпеливый.
— Меня больше шотландцы занимают, — откликнулся Норт.
— По крайней мере, здесь прохладно и хорошо, — заметила миссис Каткарт, — и притом чисто.
Дуг огляделся по сторонам. А она ведь, как всегда, права!
Гэрри Атлас, спросивший у Ивана, «а каково это — быть коммунистом?» (ну да, потому что ничего особенного в них не наблюдалось, люди как люди), внезапно ляпнул:
— Небось старина Хэммерсли локти себе кусает! — И, запрокинув голову назад, воззвал: — Если бы он только знал! Пей до дна! А как долго мы тут уже сидим?
Теперь воспринимаемые как должное, контуры гробницы мутнели и расплывались. Стены, бесконечно-усталые стены, постепенно отступали. Туристы словно остались одни. Не было ничего необычного, ничего нового в очертаниях серых клакеров в углу, спиной к зрителям, и в позевывающем уборщике с капающим шлангом. Тело Ленина лежало тут же, но позади; туристы-то отвернулись от гроба; и в любом случае теперь трудно было рассмотреть забальзамированные черты, так много рюмок, и влажных отметин, и отпечатков ладоней осталось на крышке — а в придачу еще и сумочка Вайолет.
Русский предложил тост.
Вновь засвидетельствовав свою благодарность и похвалив их богатый опыт («мужчины и женщины мира»), он привел статистические данные о туризме в Советском Союзе, куда умудрился втиснуть и показатели по ТБ «Аэрофлота». И — любезно поклонился.
— Расскажите своим соотечественникам о том, что видели.
В ответ Филип Норт зарумянился.
— Мы тоже вам признательны. Я склонен думать, что, осознав нечто новое, мы впервые близки к экстазу. Возможно ли такое? В любом случае в этом и заключается суть наблюдений. Я бы сказал, так и есть. Хм… все сущности… и я имею в виду как неодушевленные, так и живые… обладают собственной жизнью. Каждый новые опыт — это своего рода путешествие, — («Точно! Именно!») — Думается, мы никогда не забудем того, что повидали сегодня. Но для того, чтобы рассортировать впечатления, нужно время. — И, зоолог до мозга костей, Норт завершил речь невнятной цитатой из Введенского и похвальным словом о впечатляющих испытаниях водки (шутка, шутка!).
Хозяева засмеялись, зааплодировали, широко заулыбались. Норт вернулся на место; Саша стиснула его руку.
И Шейла, и миссис Каткарт нынче же вечером надпишут открытки — последние на их счету: «Всем привет. Ни за что не догадаетесь, что с нами сегодня приключилось…»
Но сейчас все собрались рядом с мертвым вождем, сжимая в руках пустые рюмки — точно трофеи. Кэддок, установив фотокамеру под углом, нацелился сделать снимок; каждый изобразил в лице особое, хорошо продуманное, проверенное выражение. Луиза с Сашей улыбнулись.
— Омерзительное место. Тут просто ужасно: пусто, голо…
Слышно было, как Саша страдает ностальгией у раковины. Эти номера — не что иное, как перегородки, возведенные на скорую руку в ходе второй пятилетки; скошенные потолки заклеены глянцевыми туристическими плакатами: металлургия Тулы и чудеса Самарканда.
— Не бери в голову, — утешал ее Норт. — Накройся лучше.
— Официант — грубиян. И еда отвратная.
Хрипло проорав их заказ в кухню, официант прислонился к раздаточному окошку — и не спускал с группы глаз. Советские столовые приборы — они такие неудобные! Кроме австралийцев, в столовой не было ни души. Борелли, помнится, сказал, что весть уже разнеслась окрест: от этих держитесь подальше. Их словно выдворили за некие пределы; и, видимо, вернуться будет непросто.
— Бывает и хуже, — заверил Норт. — Нас просто оставили в покое, вот и все. Это очень поучительно.
Чтобы успокоить Сашу, он присел на табурет, так что взгляду открылись его короткие шерстяные носки. Вайолет ушла в соседний номер. Норт погладил Сашу по руке; рука дрогнула, затрепетала. Ласточки давным-давно улетели на юг.
— Тебе все равно, — надулась Саша.
Со своей постели Шейла отчетливо расслышала:
— Конечно же, не все равно. Совсем не все равно.
— А вы в пижамах? — раздался голос, прозрачный, как водка со льдом.
— Прошу прощения, — откашлялся Норт.
