Мюррей Бейл - Ностальгия
Из темноты выступила группа долихоцефальных партийных боссов — в просторных пиджаках и кремовых ботинках в дырочку. Анну отозвали в сторону. Она внимательно выслушала, оглянулась через плечо на группу. Кивнула.
— Эй вы, сарматы, — подал голос представитель номенклатуры.
— Вообще-то мы из Австралии, — поправил Гэрри. — А в чем, собственно, дело?
— Да-да, извольте объясниться, — подхватила миссис Каткарт.
— Но это же великая честь, — просияла Анна. — Вам очень повезло. Вы должны его выслушать.
— Я бы им не доверял, — подал голос Хофманн. — Я ведь с самого начала говорил. Нам вообще не следовало сюда приходить. — Кто-то зашаркал ногами, кто-то зачесался.
Русские, невозмутимо-безучастные, по-прежнему держались в тени; рабочий тянул и дергал за шланг, пытаясь дотянуться до дальней стены. Боссы снова посовещались промеж собой. Оратор шагнул вперед и, оттолкнув Анну, поднырнул под бархатную ленту: грузный, длинноухий здоровяк с кустистыми бровями. Его рука легла на прозрачную крышку у самой головы Ленина. Вышло еще двое: тощие, кожа да кости, без пиджаков. Один тащил на плече кинокамеру; второй сжимал в руках старый «Speed Graflex». Походя он успел шепнуть Саше, что звать его Иван.
Видно было: оратор привык к многотысячным аудиториям. Он непринужденно взмахнул рукой в кратком панегирике покойному вождю.
— Да ради всего святого! — застонал Хофманн. — Мы что, пришли сюда всю эту чушь выслушивать?
Нетерпеливо потоптавшись у края, Кэддок между делом поснимал государственных фотографов.
— Прошу прошения… — Борелли поднял руку; но русский оборвал его на полуслове.
— А теперь мы… как это у вас говорится? — потолкуем начистоту.
— Они нас за американцев принимают, — прыснула Вайолет.
Дав знак фотографам, он умолк — и приподнял коническую крышку саркофага. Туристы возбужденно загомонили. Ленина открыли для обозрения! Ну это же совсем другой коленкор!
Русский подбирал слова — медленно и внушительно:
— Мы так понимаем, вы много путешествовали. Нет ничего лучше путешествий, верно? Должно быть, вы повидали немало всего удивительного: столицы, и городки, и тамошние закусочные с пустыми столиками; местные обычаи и краски, бессчетные, завораживающие своими подробностями достопримечательности. Вы посетили многие страны. Как мне сообщили, даже Африку. Замечательно. Вы — люди бывалые, умудренные опытом, нет? Тем самым расширяются горизонты, появляется возможность сравнивать. Надо думать, сейчас вы уже отделили… зерна от плевел, натуральную ткань от синтетики. Зрение ваше обострилось. В путешествиях, как на войне, все чувства словно оттачиваются. Замечательно, просто замечательно. Не поубавилось ли у вас наивности? — Он оглядел каждого из посетителей по очереди — выжидательно, не торопясь. — Но видимость — идет ли речь о событиях или предметах вокруг нас — всегда обманчива. Чему верить? Что — настоящее, что — нет? Наши глаза лгут нам на каждом шагу. Внешний вид сущностей, как правило, далек от истины. Это целая проблема, не правда ли? Вы были в Москве вчера; и сегодня вы тоже здесь. Но можете ли вы это доказать? Москва — чужая. Где же правда, где — подлинное бытие вещей? Границы размываются все сильнее.
Борелли и Джеральд Уайтхед дружно закивали.
Теперь русские разглядывали открытое обозрению лицо Ленина.
— Что вы принимаете, чему предпочитаете верить? Тому, что перед вами? Вы пришли посмотреть на Ленина. У вас на родине есть свои забальзамированные короли и праведники. Взять вот римского папу: он воздевает обе руки. А движение, как писал кто-то, — главная характеристика реальности. О'кей. Для вас Ленин — это диковина, курьез, шаблон; для нас он — живая идея и идеал, пример и напоминание. Так вот, в определенных заграничных сферах то и дело распускают лживые слухи, будто наш Владимир Ильич — это муляж, подделка. Значимость его трудно переоценить, но враги упорствуют в своих нападках — и вот раз в пять лет мы вынуждены доказывать миру, что это действительно… Ленин. Понимаете? Таков наш план. Простейший тест: случайная выборка независимых наблюдателей.
Русский неспешно оглядел аудиторию. Большинство туристов до сих пор не поняли, к чему он клонит.
— Будьте так добры пройти вперед. Осторожно, заграждение. Первыми, разумеется, дамы.
Каткарты обернулись к Шейле, к Филипу Норту. Саша, вцепившись в руку Норта, лишь пожала плечами.
— Что ж, я рискну, — объявил Дуг.
Хофманн уже поднырнул под ленту. В силу неведомой причины он проявил небывалую прыть.
Подиум высотой по пояс; Ленин лежал на нем, одетый в знакомый костюм-тройку, мешковатые, выглаженные под паром брюки, при галстуке в горошек и с золотой булавкой. Лицо его, несмотря на явственно трупную бледность, казалось живым; бородка поблескивала, словно обработанная консервантами. Из-за заграждения Ленин, несомненно, выглядел более естественно: словно задремал.
— Мадам…
Улыбаясь, русский протянул Шейле ручное зеркальце.
— Ну же, — мягко настаивал он.
Кинокамера застрекотала, заходила ходуном на кронштейнах; Иван из «Правды» присел на корточки и выжидательно застыл.
— Но мы же столько всего повидали — не счесть! — запротестовала Шейла. — Так трудно осмыслить: слишком уж всего много. Мы совершенно неподготовлены.
— Шейла права, — подтвердил Борелли. — Все так запутанно. Мы по-прежнему бродим впотьмах.
— Да право — уж собственное-то мнение мы в состоянии составить! — вмешался Хофманн. — Чего в этом сложного-то?
Русский взял Шейлу за дрожащую руку и заставил поднести зеркальце к чуть приоткрытым пожелтевшим губам Ленина.
— Он мертв. Верно?
— Не могу на это смотреть! — отвернулась Шейла.
Хофманн нагнулся поближе.
— Да, мертв.
Русский кивнул Вайолет. Она уже прониклась нужным настроением.
Наклонившись к подиуму, она подергала покойного за нос.
— По моим ощущениям — настоящий. Не оторвался, во всяком случае.
— Отлично, — кивнул русский. — Так держать.
Дуг Каткарт постучал по блестящей лысине костяшками пальцев и, обернувшись к жужжащей кинокамере, сообщил:
— Подтверждаю: настоящий.
Хофманн нетерпеливо предложил свои услуги:
— Я — дантист.
Русский кивнул.
Хофманн вплотную придвинулся к лицу покойного.
Следы подкожных кровоизлияний, несколько царапин от бритвы. Профессионально разжав покойному челюсти, Хофманн, сощурившись, заглянул внутрь. Щелкнул пальцами; Гэрри подал ему свой «Ронсон». Зубы Ленина наводили на мысль о пище ссылок и тюрем, о русских сигаретах и борще.
— Золотые пломбы, — отметила Анна. И широко усмехнулась.
Хофманн нахмурился.
— Нескольких пломб недостает.
— Что? — Русский нагнулся поближе.
Хофманн покачал головой.
— Совсем человек за собой не следил.
И он попытался закрыть покойнику рот.
— У Ленина никогда не было времени, — отвечал русский. — Он предпочитал обедать не с туристами, а с шоферами и рабочими.
И, заметив, что оба фотографа застыли с открытыми ртами (объектив навел только Кэддок), он ткнул локтем сперва Ивана, потом второго:
— Болкан!
Хофманну удалось-таки сдвинуть застывшие челюсти. С другой стороны от подиума Гвен Кэддок запустила руку в реликварий и подергала покойника за ногу. Приподняла ее — негнущуюся, твердую. Черный шнурок развязан; носков и в помине нет.
Миссис Каткарт покачала головой. Прикоснуться к содержимому саркофага? — да никогда в жизни!
Гвен старательно запихивала ногу обратно.
— Он живой… ну, то есть не фальшивка. Не деревянный или что-нибудь в этом роде. — Нахмурившись, она посмотрела в камеру. — Это нога. Как есть нога.
Хофманн буравил взглядом Луизу.
— Моя жена — прирожденная правдолюбка. Ну же, давай!
Луиза нерешительно коснулась галстука. Прочие охотно посмеялись бы над Гвен с ленинской ногой, не будь все так серьезно. Сконфуженная Гвен (она так легко смущалась!) перекрестилась и закатила глаза.
— Мы просим вас подтвердить бытие Ленина, реальность его тела, а вовсе не убранства, — одернул русский Луизу. — Конечно же, одежда его — подлинная! Но одежда есть одежда.
И тут галстук оторвался от жилета. Он был обрезан посередине — все-то несколько дюймов длиной. В строгом смысле слова, это и не галстук вовсе!
— Ох, боже мой! Какая неожиданность!
— Видишь, что ты натворила? — пошутил Борелли.
— Довольно! — резко скомандовал русский.
Аппараты уткнулись в пол; галстук осторожно пристроили на место. Это происшествие, такое человечное в своей неожиданности, развеяло напряженность; туристы весело защебетали промеж себя. Спустя какое-то время все становится возможным.
Возвращая их с небес на землю, русский повысил голос.
