Наталия Терентьева - Куда улетают ангелы
— Красиво, — сказал он. — Обычно тоже красиво. Коса, чуть такая, — он показал рукой, какая.
— Растрепанная, — помогла я.
— Да, точно.
— Если постричься, я стану тетенькой.
— Нет, неужели… — Он и так, и так посмотрел на мое лицо. — Нет…
— А так я больше похожа на девушку, уставшую немного. Правда?
— Да. Именно. Да, на уставшую девушку.
Он смотрел на меня. Просто стоял рядом и смотрел. На мои брови, уши, лоб, губы, волосы — медленно переводил глаза с одного на другое.
— Что-то не так? — спросила я.
— Да. Да, именно, что-то не так. Не знаю, — он взъерошил себе волосы и посмотрел на потолок. — Может быть, потолок померить?
— Да. Правильно, — сказала я. — Измерить высоту потолка. Да.
— Здесь была рулетка.
Мы походили по комнатам, ища рулетку, но не нашли.
— Думаю, три метра, — сказал он.
— Да. Три. Три тридцать, — поддержала я.
— Правильно. Три тридцать. Хорошая квартира, или… — Он посмотрел на меня. — Как?
— Хорошая. Прекрасный выбор.
— Я не выбирал. Мне было все равно. Так получилось.
— Понятно. Но квартира очень хорошая. Большая.
— Очень большая.
— Светлая. И планировка просто прекрасная.
— Да. — Он внезапно подошел ко мне совсем близко и безо всякого предупреждения, слов, взглядов стал целовать, крепко держа меня при этом за шею сзади.
Я не вырывалась, хотя комсомолка внутри меня поначалу и дернулась. Христианка замерла в сомнениях. А женщина простая, жизнью битая, пятнадцать раз брошенная и двадцать восемь обманутая, отдалась в объятия безо всяких лишних размышлений.
Я чуть отстранилась от него. И он отпустил меня, не сразу, но отпустил. Я внимательно посмотрела на него и протянула ему руку. Он молча взял ее, притянул меня, и я почувствовала, что становлюсь невесомой, отрываюсь от пола — просто он медленно, не спеша поднял меня и удобно устроил у себя на руках. И держа меня, подошел близко к окну.
— Это Крылатское, что ли? Или Строгино? — задумчиво спросил он.
— Это Крылатское. Строгино видно из другого окна.
— Хорошо. Что так много всего видно, правда?
— Правда.
Он аккуратно отвел волосы с моего лба.
— Вот это вопросительные морщинки, а вот эти две, — он провел пальцем между моими бровями, — сердитые.
Я не привыкла сидеть у мужчины на руках и попробовала слезть. Он засмеялся, подбросил меня вверх, а потом поймал. Я закрыла глаза. Какое-то невероятное ощущение обрушилось на меня так внезапно, что я даже помотала головой, чтобы очнуться от этого морока. Мне показалось, что я маленькая, совсем маленькая, легкая и беспомощная. Я сама обняла его за шею и прижалась к ней носом. И опять уловила уже знакомый запах леса, утреннего апрельского леса и подумала — не забыть спросить, как называются духи. Потому что ведь это совсем не те духи, которые раньше покупала я — в подарок. Сначала мне показалось, что те, но они — совсем другие, совсем… Я хочу понюхать их в магазине, я хочу купить их, слышать их каждый день, чтобы привыкнуть к ним быстрее. Чтобы перестать искать и ждать этот запах, невероятно свежий, чистый, заполняющий все мои легкие запах едва-едва просохшей от снега земли, первых цветов и первой травы, влажноватой хвои и молодой березовой коры…
Наверно, я сошла с ума? Я не хочу, я не буду любить его! Я уже достаточно любила. Я любила всю свою сознательную жизнь только одного человека, имела от этой любви столько боли, что хватило бы еще на одну жизнь, которой у меня, кстати, не будет, и гораздо меньше радости.
Женщина, с юности живущая с одним и тем же мужчиной, — это диагноз. Для меня близость с мужчиной означала близость с Сашей. Чего-то другого мне никогда не хотелось, и сейчас я боялась.
— Я должна вам кое-что сказать.
— Скажите, конечно, — он поцеловал меня в лоб.
Хорошо, что, сидя в сквере на Патриарших, я вытерла влажной салфеткой весь свой грим молодого счастливого лица… толщиной в полтора сантиметра.
— Это очень важно. Я… сколько я себя помню, я ждала одного человека. Смешно, да?
— Пока не очень. И?..
Мне почти не важно было, что он скажет и подумает, я должна была это произнести вслух. Чтобы он это знал! Чтобы я случайно этого не забыла, вот прямо сейчас не забыла, в крепких уверенных объятиях, в этом аромате, очень хорошем аромате чужой жизни, случайно пересекшейся с моей.
— Ждала-ждала, пока мне не надоело ждать, почти совсем надоело. Тогда он пришел и сказал: «Будь со мной всегда». Я не поверила, отказалась. И тогда он сделал так, чтобы я поверила. Он сказал: «Роди мне еще ребенка». И я согласилась. А тогда он сказал: «Извини, больше не хочу — передумал». Так вот: я больше не хочу этого ни от кого слышать! Никогда. И я…
Я не хочу никого любить, даже этого милого человека, с его невероятными плечами, на каждое из которых можно посадить по крупному ребенку и еще останется место, с его огромными коленями, по котором можно прыгать, как по камням, с его теплыми ладонями и этим запахом, дурящим, обманывающим запахом!
Я и не заметила, что у меня потекли слезы. Толя осторожно вытер мне щеки обеими ладонями. И стал покачивать меня, не отпуская.
Он шептал мне какие-то глупости, что я маленькая, что я любимая, самая любимая, а я чувствовала — еще чуть-чуть, и я сдамся, я брошусь в этот поток, уносящий меня к новому страданию. Я разняла руки, которыми, оказывается, крепко держалась за его шею. Он вернул мои руки обратно и расцеловал меня так, как я люблю целовать Варьку — от бровей до подбородка. От неожиданности я притихла и снова закрыла глаза. Так я, видимо, и пропустила тот ответственный момент, когда сдалась.
— Ты выйдешь за меня замуж? — спросил Толя.
Я точно знаю, это он мне сказал еще до всего, что было потом, после чего я забыла не только Александра Виноградова с его тонкими запястьями и нежными мочками, но и временно забыла о малыше, замершем от неожиданности у меня внутри, и о бесконечно любимой Варе. А также о страдании, что поджидало меня на подлой тропиночке с милым названием «любовь». Любить — как известно, здоровью вредить.
Я знаю, что он спросил меня про «замуж» еще до всего, что было потом, потому что я ответила:
— А если я тебе не понравлюсь… или ты мне не понравишься?
— Это будет большое разочарование, — ответил он. — Тогда ты возьмешь свое согласие обратно.
«А ты?» — могла спросить я, но наученная годами унижений с Александром Виноградовым, не спросила.
— Но так не бывает. Мы ведь еще…
— Именно так и бывает, — засмеялся он. — Представь, что я ухожу на войну.
— А ты уходишь на войну?
— Нет, к счастью, пока нет.
— Ты обо мне ничего не знаешь, Толя. Самого главного.
Он улыбнулся:
— Ты мусульманка?
— Нет, конечно.
— Ты любишь того, о ком плакала у Женьки на даче? Который сказал: «Извини, я не добежал»?
— Нет, — ответила я чуть менее уверенно. Он это услышал и посмотрел на меня внимательно.
— Тогда что?
— Я жду он него ребенка.
— А… ну да, он же попросил… — Толя посмотрел на меня.
— Да, а я постаралась…
— Да-а… жаль… значит, я чуть-чуть не успел…
Я промолчала.
— А он тоже ждет вместе с тобой?
— Нет.
Толя очень аккуратно приподнял мою кофточку и погладил живот.
— Смотри-ка… А какая смелая, гордая… Пришла, ушла… А у нее там человек… Кто, не знаешь?
— Нет, специально не узнаю. Чтобы ошибки не было. Кто будет, тот и будет. Все мое. Но… вроде мальчик. Бабки говорят, все до единой.
— Как я иногда завидую женщинам и чувствую себя полным идиотом… Маленькая, слабая женщина, у которой внутри растет малыш, дерзко говорит мне: «Пока!» и, не оглядываясь, уходит. А пришла ведь за помощью, правда?
— Ты решил помочь? — Я держала его руками за шею — просто чтобы не упасть, а получалось, что я его обнимаю. — Я похожа на твою первую жену?
Он покачал головой.
— Нет, совсем не похожа. А… — он осторожно опустил кофточку, — тебе… можно?
— Наверно… Только первые три месяца нельзя, и перед самыми родами…
Мне захотелось слезть с его рук. Он как будто это почувствовал и отпустил меня.
— Давай мы действительно посмотрим то, что ты просил меня посмотреть, посоветовать… Или ты все наврал?
— Нет, почему, — он внимательно посмотрел мне в глаза. — Давай. Посмотрим. Иди сюда.
Он открыл дверь, и мы оказались в просторном помещении с аркой посередине.
— Это, вероятно, подразумевалась гостиная. Там вроде как кухня.
И действительно, в помещении за аркой я увидела одиноко стоящий столик, раковину и плиту.
— А холодильник?
— Я же здесь не живу. Друг как-то перебивался. Зима была, на балкон сосиски бросал, наверное… Он точно как я когда-то — с войны вернулся, а дома его не ждут. Только я-то в своей квартире куковал, а ему пойти некуда было.
