Эльчин Сафарли - Легенды Босфора.
Удерживаю язык за зубами: во-первых, мне некуда идти. Во-вторых, как-никак Джемаль спас мне жизнь, забрал из того гадюшника, вызвал врача. Однако это не оправдывает его. Клянчить «пара» у моего мальчика, и без того покрывающего все затраты… Джемаль подходит. Целует в щеку. По-братски. Обалдеваю. «С чего такие нежности?» Усаживается в кресло, берет апельсин из вазы, медленно чистит. Смуглые пальцы покрываются цитрусовой росой. «Ладно тебе… Я по-дружески». Меня вдруг охватывает ярость: «Джемаль, напомни, с каких пор мы друзья?!» Ухмыляется. Отрывает дольку апельсина. Отправляет в рот. Смачно жует. «А Озан тебя балует… Даже апельсины не местные — марокканские… Хватит яд лить, Алекса. Столько лет работаем вместе, почти породнились». Я захлопываю томик «stanbullu k z»[175], который с утра читала. «Говоришь, друзья все-таки, породнились… И какие нынче расценки на этом рынке? Случаем не пятьсот лир за неделю дружбы?» Сутенер молча глотает вторую дольку цитруса. Закуривает. «Ах вот, почему злишься… Красотка, я же деньги у твоего Ромео не для себя брал». — «А для кого же? Для африканских детей? И с каких пор Джемаль-бей занимается благотворительностью?» Глаза сутенера наливаются кровью — он вскакивает, вцепляется мне в горло влажными руками: «Думай, когда говоришь! Предупреждаю…» — злобно выдыхает Джемаль. Он отходит, и я запиваю одышку водой. «Если нужны были деньги, обратился бы ко мне. Зачем на мальчишку наезжать? Он ни при чем». Джемаль уже преспокойно доедает фрукт: «Какие с тебя деньги возьмешь, когда ты еле дышала? Или нужно было перепотрошить комнату в поисках твоего тайника?» В какой-то мере он прав. Мне действительно было не до денег. «Тогда объясни, зачем ты взял бабки?» — «Чтобы выгородить тебя перед полицией, дура неблагодарная! Думаешь, начальник остался доволен? На следующий день после вашей встречи он подослал ко мне своих ребят — арестовать тебя. Еле-еле пятьюстами лирами откупился. Повезло». Я впадаю в панику. Может, Джемаль врет? «Да эта скотина хоть помнит, что он со мной сделал?» — расплакалась я. «Алекса, напомнить, кто ты, где ты? Перестань пороть чушь. Да забей начальник тебя до смерти, никто бы шума не поднял. Ты здесь yabanc [176], не забывай. Если на тебя обратил внимание папенькин сыночек с кучей денег, это не значит, что ты теперь крутая. Натрахается, пресытится, в один день забудет».
Я открываю окно. Смотрю на Босфор. Закуриваю. «Алекса, я тебе не враг. Поверь. Но я должен возвращать тебя в реальность, как бы ты от нее ни убегала». Киваю, затягиваюсь: «Я знаю, Джемаль, знаю. Прости». — «Все о,кей. Ладно, я пойду вниз — там клиенты подвалить должны. Если что — звони». Он открывает дверь, переступает порог. Снова возвращается: «Кстати, чуть не забыл. Вчера вечером какой-то парень приходил, интересовался тобою. Спрашивал, здесь ли ты живешь». — «Джемаль, я пока не в силах принимать клиентов». — «Дело в том, что на клиента он похож не был. Странный такой, что-то вынюхивал…» — «Забудь. Наверное, какой-нибудь из идиотов-клиентов, которого ты забыл в лицо… Иди уже. Я посплю». Джемаль прикрывает дверь. Как же я устала…
37…Суетливый дождь в летнем Стамбуле. Вчера миллионы теплых капель сорвались с неба в самый разгар обеденного перерыва, когда сотни горожан, покинув удушливые офисы, спешили в любимые ресторанчики. Дождь безжалостно вымочил образцы монотонного дресс-кода, аккуратно зачесанные волосы. Кто-то отчаянно матерился, кто-то счастливо подставлял лица под капли небесной воды. Кто-то плакал вместе с дождем. Я была одна из последних… Смотрела в окно, считала капли на мокром стекле. Наблюдала за тем, как Босфор меняется в цвете: дождь взбивал воды пролива, добавляя серо-зеленого. Босфор привык. Сдружился с небесными посланниками…
Дождь говорит о грядущих переменах. Пропитывает силой: «Она тебе понадобится». В компании дождя я становлюсь жутко сентиментальной. Слезы непроизвольно текут по щекам. Слезы страха перед началом чего-то нового — неизвестно, хорошего или плохого. «Не прячь слезы, Алекса. Слезы для того, чтобы их выплакивать, а не держать в себе. Жители Неба тоже позволяют себе поплакать. Их слезы — это я, дождь. Но сегодня они плачут слезами счастья. Переполняющей радости…» И я невольно начинаю улыбаться. «Неужели Бог отменил налоги, установив безвизовый режим между небом и землей?» — «Нет. Все гораздо проще. Сегодня в мире родился миллион детишек, смертельные случаи отсутствуют. Разве не повод для радости?» Задумываюсь. «Почему же, повод. Дети — это хорошо».
Сквозь дождь мне слышно радио. По stanbul FM Ханде Йенер[177] поет лирическую «Sorma»[178]. Любимая вещь. Дождь пританцовывает на месте до самого конца. Внезапно задает вопрос: «Алекса, ты бы хотела стать матерью?» — «Конечно. Каждая женщина этого хочет». — «Ты ведь зрелая женщина. Не пора ли?..» Я зажигаю сигарету. Прохожу мимо окна, машу рукой Босфору. Он машет в ответ. «Куда мне сейчас младенца? Я в ужасном состоянии. К тому же заводить ребенка, будучи проституткой — как ты себе такое представляешь? Понимаешь, я могу о многом мечтать, но ведь реальность другая. Расстояние между жизнью, какой ты ее воображаешь, и жизнью, какая она есть». Дождь усмехается: «Не знаю… Не знаю… По-моему, ты ищешь причину… Списываешь все на существующую реальность… Может, попробуешь изменить ее?» — «Тебе легко судить. Живешь на небе, время от времени спускаешься на грешную землю, проблемами не загружен… Но я подумаю над твоим предложением». — «Подумай… Береги себя, набирайся сил. Ладненько, мне пора». Дождь обнимает меня напоследок. «Еще ведь увидимся?» Он отвечает из открытого окна: «Конечно. Дожди питают землю надеждой».
Я ложусь на кровать. Дотрагиваюсь до живота… Когда-то я тоже была ребенком — задолго до того, как стала проституткой…
…Озан принес чемодан на роликах голубого цвета. С магазинным ценником. Пустой. Спрятал под кровать. «Куда ты собрался уезжать? К родителям, в Анкару?» Просит сигарету. Затягивается. «Я не уезжаю». Наливаю Озану холодный айвовый сок, разбавляю с водой — он не любит нектары с густой мякотью. «Кто же тогда?» Смотрит на меня задумчиво. Наверное, я ужасно выгляжу. «Молодец, ты уже ходишь. Врач сказал, хромота пройдет со временем…» — «Озан, перестань меня мучить. Объясни, зачем чемодан понадобился?» Усаживает меня на колени: «Ты переезжаешь отсюда».
Я встаю и тут же сгибаюсь — от резкого движения заныла поясница. Черт. Он берет меня на руки, укладывает на кровать. «Врача вызвать? Давай-ка посмотрю рану. Повязку не снимала?» Боль отпускает. «Пустяки, Озан. Ничего страшного… Что ты надумал? Куда я переезжаю?» Ложится рядом. Какое-то время мы оба рассматриваем потолок. Он расписан бликами от торшера.
