Хелен Филдинг - Бриджит Джонс: грани разумного
– О, привет, дорогая, это мамочка!
«Мамочка»! Можно подумать, что я ещё какаю ей в ладошку.
– Где ты, мама?
– О, я проявилась, дорогая.
На секунду мне показалось – хочет мне сказать, что она лесбиянка и собирается жить с дядей Джеффри в удобном гомосексуальном браке без секса.
– Мы вернулись домой. Дела уладились, и с папой тоже. Ну не знаю! Всё это время пил в сарае, а я-то думала – томатный сок. Между прочим, Гордон Гомерсол страдал точно тем же, ну, ты понимаешь, и Джой ничего не знала. Теперь говорят, это болезнь. Что ты думаешь о похоронах?
– Очень мило, – ответила я. – Так что всё-таки происходит?
– Ну, дорогая... – начала мама. Затем послышались звуки борьбы и к телефону подошёл папа.
– Всё в порядке, милая. Мне просто приходится воздерживаться от выпивки. А они с первого же дня пытались избавиться от Пэм.
– Почему? – спросила я.
Перед глазами возникло страшное видение: мама совращает вереницу восемнадцатилетних наркоманов.
Папа усмехнулся.
– Сказали, слишком нормальна. Даю её тебе.
– Честное слово, дорогая! Это всё та самая идиотская абсолютная чепуха, с помощью которой выуживают деньги у всяких знаменитостей и объясняют им то, что уже и так всем известно!
– Что именно?
– Ой, подожди – переверну цыплёнка!
Отведя трубку от уха, старалась не думать о том, что это за странное блюдо – с перевернутым цыплёнком.
– Уф! Так о чём мы?
– Что тебе говорили?
– Ну, утром нас всех сажали в кружок и заставляли повторять всякие глупости.
– Например?
– О, фрр... ну, знаешь: меня зовут Пэм, я то-то и сё-то...
Я задумалась: что это может быть? Безумство, самоуверенность, кошмар? Помешательство на подливке без комков? Мучительство дочерей?
– Чего они только не говорили! «Сегодня я уверен в себе, я не беспокоюсь из-за того, что обо мне подумают другие...» И далее в таком роде. Нет, честное слово, дорогая, если человек не уверен в себе, он в жизни ничего не добьётся, правда? – Мама разразилась хохотом. – Фрр... не уверен в себе! Ну не знаю... Стоит ли так беспокоиться из-за того, что кто-то там о них подумает!
Встревоженная, я огляделась по сторонам.
– Так какая у тебя была аффирмация?
– О, мне не дали ничего сказать. Ну, то есть дали, дорогая...
– А что ты должна была говорить?
Тут я услышала папин смех, – кажется, он в хорошей форме.
– Скажи ей, Пэм.
– Уфф! Ну, например: «Не позволю, чтобы излишняя самоуверенность ослепила меня и отдалила от реальности» – или: «Сегодня я признаю свои ошибки, равно как и свои достижения». О, в общем, вполне нелепо, дорогая. Ладно, мне надо бежать – звонок. Увидимся в понедельник.
– Что? – не поняла я.
– Не говори «что», дорогая, говори «извини». Записала тебя на подбор цветов в «Дебенхемс» – я тебе говорила! В четыре.
– Но мама... – попыталась возразить я. – Нет, не говорила... Когда – в январе?
– Мне надо идти, дорогая, – Эндерби пришли.
* * *7 сентября, воскресенье
122 фунта; кв. футов пола, не заваленных лифчиками, туфлями, пищей, бутылками или помадой – 0.
10:00. Ура! Наступил новый день, а я всё ещё жива. Ночь была отвратительна. После разговора с мамой так устала, что, проверив, заперты ли все двери, забралась под груду трусов, лифчиков и леопардовых покрывал Шеззер и заснула. Не слышала, как они пришли, а потом проснулась посреди ночи – спят. Здесь и в самом деле начинает вонять. И потом, что делать, если просыпаешься ночью, – остаётся таращиться в потолок, лишь бы ни обо что не споткнуться и не разбудить.
Ох, телефон. Лучше возьму трубку, пока они не проснулись.
– Ну, поняли, что я не любовник-убийца в отставке.
Ура, Марк Дарси!
– Как ты? – спросил Марк.
Весьма вежливо, учитывая – ведь по моей милости семь часов проторчал в полицейском участке.
– Позвонил бы раньше, но мне не говорили, где ты, пока всё не проверили.
Стараясь держаться бодро, в результате шёпотом призналась, что у Шеззер несколько тесновато.
– Что ж, предложение пожить у меня всё ещё в силе, – тотчас отозвался Марк. – В доме сколько угодно спален.
Не подчеркивал бы так настойчиво, что не хочет спать со мной. Кажется, разворачивается пашмина-сценарий, а от Шеззер и Саймона знаю: раз уж завязался – не выберешься, так как при малейшем намёке на секс начинается паника по поводу «испорченной дружбы».
Тут Джуд зевнула и повернулась на другой бок, задев ногой кучу обувных коробок; они рухнули вниз, и по полу раскатились бусы, сережки, косметика, а в мою сумку свалилась чашка кофе.
– Спасибо, – шепнула я в трубку. – С удовольствием поживу у тебя.
23:45. Дом Марка Дарси. О боже, всё оборачивается не очень хорошо. Лежу одна, в странной белой комнате – здесь ничего нет, кроме белой кровати, белых штор и пугающего белого кресла – в два раза выше обычного. Здесь страшновато: огромный пустой дворец, в доме даже нет еды. Похоже, ничего не могу найти или сделать без колоссального умственного напряжения: все выключатели, ручки унитазов и т. д. замаскированы под что-то другое. А ещё здесь пронизывающий холод – как в холодильнике.
Странный, сумрачный день. То засыпаю, то просыпаюсь. Вроде ощущаю себя нормально, а потом проваливаюсь в сон – прямо как самолёт, когда выныривает на высоте пятидесяти футов будто ниоткуда. То ли всё ещё реакция организма на перелёт через много часовых поясов, то ли просто попытка убежать от действительности. Марк пошёл на работу, хотя сегодня воскресенье, – пропустил всю пятницу. Около четырёх приехали Шез и Джуд, привезли кассету с «Гордостью и предубеждением», но после позорной истории с Колином Фёртом я не в состоянии смотреть сцену на озере; просто поболтали и почитали журналы. Потом Джуд и Шез принялись с хихиканьем осматривать дом. Я заснула, а когда проснулась, они уже ушли.
Марк вернулся домой около девяти, но никакой близости не возникло. Я сильно надеялась на романтическое воссоединение, но при этом старалась не произвести впечатления, что хочу спать с ним или, не дай бог, воображаю, будто моё пребывание в его доме не просто полицейско-юридическая необходимость; в результате мы оба вели себя холодно и формально – доктор и пациент, обитатели дома в «Синем Питере» или нечто в этом роде.
Вот бы он сейчас вошёл! Невыносимо так – быть рядом, желать к нему прикоснуться... Может, мне надо что-то сказать?.. Но слишком страшно открывать душу: расскажу ему о своих чувствах, а он не хочет восстанавливать наши отношения; ужасно оскорбительно, учитывая, что мы живём под одной крышей. Да ещё глубокой ночью.
Боже, а вдруг это всё-таки сделал Марк?! Войдёт сейчас в комнату и, например, пристрелит меня, – вся девственно-белая комната в девичьей крови; впрочем, я и не девушка, а просто проклятая целибатка.
