Журнал «Новый мир» - Новый мир. № 10, 2003
Без преувеличения гениален финальный эпизод. Степь, Завод и сопутствующий ему жилой массив, отстроенный главными героями. Беззащитные, обреченные хрущобы в свете заходящего солнца. На площадке между Домом и Степью — небогатый пролетарский скарб. Смысловой центр композиции — десятки железных кроватей с панцирными сетками и сверкающими шарообразными набалдашниками. Как выразился поэт, «социализм построен, поселим в нем людей».
Будто полемизируя с хорошим поэтом, Муратова объявляет смерть. Решает сцену так, выбирает такие ракурсы, ритм и расстояние, что временный склад кроватей превращается в… братскую могилу. Прикроватные спинки однозначно воспринимаются как ограды типового советского кладбища!
Но Муратова не останавливается и доигрывает в направлении предельной жестокости. К спинке кровати небрежно прислонили овальное зеркало средних размеров. Впрочем, когда обиженный персонаж Алексея Жаркова разобьет зеркало наудачу пущенным камнем, в овале окажутся лица главных героев, овал обернется заурядным кладбищенским портретом, памятью о дорогих мертвецах, а на панцире сетки обнаружатся алые гвоздики. Навязчиво книжный, подросткового происхождения тарковский символизм обнаруживает свою полную несостоятельность в сравнении с социально нагруженной, в сравнении с исторически обусловленной стратегией Муратовой.
Повторюсь, «Познавая белый свет» — не просто одно из самых проницательных и глубоких русских произведений минувшего столетия, но и методологическое указание: с каким материалом, каким образом следует работать честному художнику после катастрофы 1917 года, как ее осмысливать, преодолевать, изживать.
(ГОСУДАРСТВО И РЕВОЛЮЦИЯ). В заключение несколько замечаний относительно постановки Абдрашитова. У «Магнитных бурь» много достоинств, останавливаться на которых не позволяет заданный объем. Отмечу лишь, как грамотно работает режиссер с такой категорией, как фальшь. Локальный мир экранного рабочего поселка обозначает советский мир в целом. И хотя пролетарская утопия однородности и предельной простоты в полной мере реализовалась, она так и не смогла стать вполне Жизнью, вполне Природой и вполне Историей. Советский мир — своего рода неуклюжая экранизация, неартистичная инсценировка. Вот и герои картины говорят как по писаному, словно бы нехотя пересказывая литературный сценарий. Это раздражает ровно до того момента, пока не начинаешь догадываться, насколько точно подобный метод воспроизводит советские реалии. «Совок» — нечто, зависшее между умозрением и повседневностью, недовоплощенное творение. Дышать, в общем-то, можно, однако интонации неубедительны, эмоции снижены, а сюжет, как уже говорилось, не проработан настолько, что всегда предсказуем.
Впрочем, Абдрашитов задает стратегию восприятия в первом же эпизоде, когда долго, но невозмутимо вглядывается в массовую драку пролетариев. Неужели сегодня, в эпоху западных и восточных боевиков, превративших заурядную потасовку в изысканный балет, возможны такая небрежная, такая невзаправдашняя баталия, такое ленивое махалово?! Но постановщик целенаправленно культивирует идею условности, недовоплощенности, реализуя ее в пластическом измерении. «Пролетарий» объективно существует, на Косой горе или в Черногорске. Одновременно он — некий идеальный тип, титан и новый мессия, до которого было предписано подтянуть себя реальному человеку труда. Именно в зазоре между природой и умозрением располагаются ныне Россия и все ее население, без изъятий. Подобное межеумочное положение не вызывает ничего, кроме тревоги и неудобств. «Магнитные бури» — клинический диагноз, зеркало перманентной и уже порядком надоевшей русской революции.
CD-обозрение Михаила Бутова
Каких новостей и чудес следовало ожидать от очередного концертного альбома Пола Маккартни да и от его московского концерта? Вроде бы никаких.
Я Маккартни люблю и ценю, уверен, что он действительно выдающийся, чтобы не сказать — феноменальный сочинитель песенной музыки, причем не обязательно мелодической и лиричной типа «Yesterday» или «Michelle», ему отлично удаются и боевые рок-н-ролльные вещи, где весь попс в ритме, звучании и аранжировке. (При этом, на мой взгляд, неоспоримые таланты бывшего битла все же не являются достаточным условием для того, чтобы делать его почетным профессором Санкт-Петербургской консерватории. В подобных актах признания заключена какая-то большая пошлость. Музыка все-таки развитое и оформленное искусство, ее жанры, виды, выделившиеся в ней области отличаются друг от друга. В консерватории не учат делать подтяжки на соло-гитаре и играть брейки на барабанной установке — и слава Богу, всему свое место, синтез жанров — идеология вчерашнего дня, годится только для глянцевых журналов да телепрограмм, так что петербургские консерваторские чиновники, желавшие, видно, выглядеть современно, угодили пальцем во вчерашнее небо.) Я не считаю, в противовес расхожему мнению, что Маккартни после «Битлз» — это уже в некотором роде Маккартни второго сорта. Его пластинки семидесятых годов великолепны практически без исключения. Жаль только, постепенно исчезает переполнявшая его царственная щедрость таланта — ведь из многих его вещей того периода умелый производитель шлягеров накроил бы песен по пять. С годами Маккартни становился осторожнее и как будто расчетливее. Зато не растратил вкус к неожиданным поворотам внутри песни, к неожиданной, сразу добавляющей новое измерение перемене интонации. Последние два десятилетия он действительно работал неровно, было достаточно проходного, но ведь и музыкальный мир сильно и, в общем-то, весьма жестоко для прежних кумиров менялся. Это сейчас настали благостные времена, когда востребовано все без разбора, все можно как-нибудь и где-нибудь подать и продать, сыграв либо на актуальности, либо на ностальгии. А двадцать пять лет назад было совсем иначе: герои шестидесятых смотрелись исключительно как палеонтологический материал. И сохранить себя в такой обстановке было крайне непросто. Маккартни сумел. В каждом десятилетии найдутся у него одна-две отличных пластинки и с десяток песен «фирменного» маккартневского качества, совершенно живых, без пустой эксплуатации собственного имиджа и прежних собственных достижений. Возможно, в новом музыкальном окружении они просто не так заметны — но не становятся от этого хуже. Многие ли рок- или поп-исполнители, ровесники Маккартни, способны еще сегодня похвастаться такими результатами?
Я люблю и ценю Маккартни. Но я не битломан. Я не коллекционирую старые пластинки, фотографии и газетные вырезки о членах ливерпульской четверки и не считаю, что всякая нота, сыгранная или пропетая ими на сцене, или во время записи, или в кругу семьи (такой материал издают обычно на дисках-антологиях) обладает безусловной ценностью; страшно сказать — даже знаменитые афоризмы и высказывания Джона Леннона кажутся мне в основном глуповатыми. Я слышал концертные диски Маккартни и смотрел видеозаписи его концертов достаточно, чтобы точно знать, — во всяком случае, так мне казалось, — что на очередном диске и концерте наверняка будет и чего наверняка не будет. Уже давным-давно Маккартни строит свои концертные программы не из новых вещей с очередного альбома — они присутствуют в гомеопатических дозах, — а на проверенной битловской классике и своих ярчайших шлягерах семидесятых. Грамотно чередуются рок-н-ролльная бодрость (непременные «Can’t Buy Me Love» и «Lady Madonna») и лирика: опять-таки непременные «Yesterday» — вряд ли Маккартни дал хотя бы один концерт без этой песни (разве что из особых, «ностальгических», с рок-н-ролльными хитами времен своего отрочества — в духе известной пластинки, выпущенной им эксклюзивно в «перестроечном» СССР) — и «The Long and Winding Road». Аранжировки всегда самые традиционные, для грамотного стандартного рок-состава, с сохранением всех самых узнаваемых элементов первозданных версий. Существенно нового никогда и ничего не привносится — люди идут, чтобы послушать Пола Маккартни, знакомого им уже сорок лет, и получают именно то, что хотят. И нынешний тур ничем особенным, в сущности, не выделялся, кроме того факта, что Маккартни отправился выступать в Европу впервые за последние десять лет, да заезда в Москву. В общем, прикинув, есть ли мне какие-либо резоны платить полторы тысячи за билет, идти на Красную площадь и стоять там в толпе на ногах, вдали от сцены, глядя на телевизионные экраны, да звук еще на открытых площадках никогда стопроцентным не бывает, — я резонов таковых не нашел. И остался бы дома, когда бы мой коллега и друг Павел Крючков не пригласил все-таки составить ему компанию. Покидал же я Красную площадь после концерта искренне удивленный — тем, какое неожиданно сильное впечатление все это на меня произвело.
