KnigaRead.com/

Эфраим Баух - Завеса

На нашем сайте KnigaRead.com Вы можете абсолютно бесплатно читать книгу онлайн Эфраим Баух, "Завеса" бесплатно, без регистрации.
Перейти на страницу:

На Крещатике толпилась уйма народу. Но вид у всех был подозрительно болезнен: ползли, как мухи, только очнувшиеся от спячки и уже смертельно усталые.

– Сейчас здесь модна песенка, вариация на слова Галича, – сказал Альхен и пропел:

Как по улицам Киева-Вия
Шла печальная дева Мария,
А за нею апостолы тощи
Волокли свои бренные мощи…

Киев, понимаешь ли, в противовес гоголевскому Вию не желает, чтобы ему поднимали веки, не хочет видеть весь этот маразм, крепчающий с каждым днем.

Альхен потащил всех на выставку покойного Сергея Параджанова, автора знаменитого фильма «Тени забытых предков», посаженного в тюрьму за педерастию. Даже сидя за решеткой, тот создал, по сути, новую ветвь явно тюремного искусства – самопальные игральные карты, медали из крышек от кефирных бутылок, монеты-талеры. Затаенная не рассеивающаяся печаль стояла в помещении выставки.

Благо, не было официального гида, который хлопотал по организации поездки по Днепру.

Плыли, разглядывая Киев с больших вод – памятник Мономаху с крестом в руке, Андреевский спуск и Андреевский собор, набережные.

Катерок остановился в лесу. Развели костер, жарили шашлыки.

Альхен совсем притих. Сидел, пасмурный, вглядываясь в темень леса.

– В последнее время я примкнул к группе. И знаешь, чем мы занимаемся? Уходим глубоко в лесные дебри. Ведь живем мы на краю черной дыры, бездны, поглотившей сотни тысяч жизней. Раскопали мы историю Девятнадцатой армии. Ее просто заутюжили в Смоленских лесах и болотах. Тысячи солдат занимались единственным делом: попадали в кольцо и выбирались из него, пока их всех не вдавили в Ничто. По сей день мы находим в глухомани скелеты, черепа – несть им числа. Рок бездны тяготеет над этой частью мира. Украина – окраина этой бездны, задавленная Россией – нагое пространство гибели – живущее по подлым законам отбора управителей, которые как сорняки росли и заглушили все живое и талантливое. Ты можешь себе представить это прошлое? Я вижу его, как нефтеналивную баржу, транспортируемую на север по водам, и в ней восемь тысяч заключенных. На палубе три охранника. Задраили люки. Ни еды, ни питья. Но… выпускают «Боевой листок»… Для мертвых. Спасся оттуда лишь один журналист.

– Чего же ты тут сидишь? Ты же полиглот, которым цены нет в Европе.

– Поздно, друг мой. У каждого своя судьба.

Вечером работники Еврейского агентства повезли всех в ресторан «Печерские дзвони». На сцене разнузданные, толстозадые, в брюках в обтреп «грицюки» лихо раскатывали ритмы на контрабасе и саксофоне.

Альхен был тих и печален.

Нищета Питера

Питер встретил израильтян ливнем при выходе из поезда. Тусклый свет мерцал в коридорах гостиницы «Октябрьская». В номерах из плохо закручиваемых кранов лилась вода. Ковры поражали ветхостью. В туалет у Исаакиевского собора невозможно было зайти из-за вони. И, тем не менее, в подсобке туалета мужики играли в карты.

Для израильтян был особенно ощутим резкий разрыв между былой роскошью и унылой нищетой настоящего. Яркое обнажение банкротства – не только денег, но и слов. За великими лозунгами не оказалось никакого обеспечения. Огромные очереди стояли у магазинов за всем – хлебом, молоком, духами «Ланком». Подземные переходы были залиты грязными водами, через которые ступали по доскам. На досках сидели цыганки с младенцами и просили милостыню. Рядом с собором Спас-на-крови разбирали здание для капитального ремонта. Мусорный след от дома тянулся до Невского проспекта. Перед Гостиным двором, входы которого были забиты досками, лихо наяривал джаз-бэнд. Прохожие бросали деньги в открытый футляр контрабаса. Никакие роскоши Зимнего дворца и Эрмитажа не могли затмить эту нищету.

Уйма книг прогибала лотки вдоль улиц. Это был прорыв давно зажимаемой мысли, и вовсе не мешало, что печаталось все это на плохой бумаге. Так, читая книгу, обнаруживаешь в ней вставленные страницы, а в них – истина.

Вообще, истина это вставленные и часто не обнаруживаемые страницы в Книге жизни.

Истина может затеряться при слишком большом погружении в суету, но она всегда присутствует, как бледный оттиск луны днем, исчезает в компьютере и обнаруживается нечаянным прикосновением пальца к какой-то случайной клавише, неизвестной команде, скрытой, как неожиданность мысли о Боге.

И все же после очередного дождя сквозь мертвые запахи увядания и гниения пробивалась арбузная свежесть жизни.

Внушали странную надежду встречи с еврейскими общинами, которые, как грибы, возникли по всем этим городам, – с учеными, писателями и местной интеллигенцией.

В Питере, где почему-то антисемитский дух был особенно силен, рассказывали шепотом, что вроде бы финны готовят чуть ли не флотилию барж на случай погрома: спасать евреев.

Странное ощущение какой-то тревожной неустойчивости витало над всей не узнаваемой Орманом страной. Шепотки, слухи, прямые угрозы погромов гнали евреев на встречи с делегацией. Чувствовалось, назревает огромный вал еврейского исхода, сравнимый, быть может, лишь с бегством евреев в начале века в Америку.

Ночью возвращались поездом «Красная стрела» в Москву. Проводник собирал из урн выброшенные израильтянами пластмассовые тарелки.

Уснуть в поезде невозможно, и Орман записывал строки в дневник:

Решили вы вернуться, сир,
В дни клоунского мракобесия,
Возьмите-ка для равновесия
Хотя бы легкий балансир.
И не Моисеево величие
Мы в легком шоке осязали,
Когда вожди косноязычием
Основы мира потрясали.
И не достойны даже мщения
Козявок пустотелых туши,
Что в этих скудных помещениях
В ночах пытали наши души,
Чтоб обнаружил те же знаки я
Все той же скудости упорной,
С трудом дыша у Исаакия
Столетним запахом уборной.

Симпозиум

В Москве стояла ужасная жара. Плавился асфальт. Зашли в продуктовый магазин на углу Волхонки. Никаких напитков кроме крем-соды в нем не наблюдалось. На просьбу дать открывалку продавщицы посмотрели на Ормана, как на явно чумного. Пришлось отбивать крышки бутылок об стенку на выходе из магазина.

Вдоль Арбата тянулся пованивающий ручеек из канализации. Лотки были сплошь забиты матрешками: большой Горбачев, из которого извлекают Брежнева, Хрущева, Сталина и совсем куцего Ленина. Уйма карикатур, персонажи которых все те же Иоська-убивец с нафабренными усами, Ленин – этакий усатый жучок-паралитик с улыбочкой азиата-дебила.

Девочка играет на скрипке, собачка стоит на задних лапках, а у ног ее футляр от скрипки. Картинка в стиле Пикассо.

На углу Арбата, у бывшего ресторана «Прага», какой-то беззубый, с собачьей кожей алкоголика, обтягивающей кости лица, читает, вероятно, им же сочиненные стихи, опять же – про Горбачева и жену его Раису. Пожалуй, это и не стихи, а сплошные ругательства.

Ничего не поделаешь – свобода.

Встречаясь после стольких лет с бывшими знакомыми, Орман явно выглядит загадкой, как все, возникающие из-за кордона. Улыбается, еще более углубляя эту загадочность.

Когда ему это сказали во второй или третий раз, он вдруг подумал о том, что тот, кто прикоснулся к идее вечного освобождения, никогда ее не откроет тем, кто еще не выпростался из оболочек рабства, ибо само прикосновение к свободе, отделяет от низменного, рабского, суетно-потного мира этих людей. Они могут назвать это высшим эгоизмом, святой жестокостью. По сути же, это – иное, ибо если ты «там», то ты не «здесь». И это – абсолютно однозначно.

Тема симпозиума «Семиосфера, биология и власть», казалось, все еще заставляла сидящих в зале то и дело оглядываться, вызывая в памяти Ормана время до его отъезда в Израиль, когда нередко в ресторане или за дружеским столом раздавался чей-то голос: «Вас подслушивают». Причем никогда нельзя было засечь говорящего, ибо лица всех были непроницаемы.

Орман со своими разработками теории единого духовного поля вызывал большой интерес на симпозиуме, который тем и потрясал Ормана, что происходил в том же окружении, которое раньше просто не допустило бы обсуждения таких тем.

И все же нельзя было отделаться от ощущения, что в эти пространства ворвался воздух свободы, гуляющий в текстах зачитываемых докладов, авторы которых, выговаривая текст, словно светились удивляющей их самих смелостью, рискованностью и раскованностью.

Ормана особенно заинтересовал доклад о философии, психологии и математике в соединении с теоретической биологией. Докладчик брал один ген, прослеживая устойчивое распределение его разных состояний в свободно скрещиваемой популяции. Более всего потрясало, что еще в семидесятых годах застоя и депрессии, когда Орман покинул «империю зла», молодые ученые, находясь под бдительным оком КГБ, вели семинары по математическим моделям популяционной биологии, физиологии, генетики. Ученые «в штатском» были весьма чувствительны к этим «псевдонаучным» взглядам, которые позорили советскую науку, но что-то уже пошло трещинами в монолите сверхдержавы, и без разбора уже не сажали.

Перейти на страницу:
Прокомментировать
Подтвердите что вы не робот:*