Клиффорд Ирвинг - Мистификация
Дрожащими руками Эдит начала разрывать страницы паспорта на мелкие кусочки. Маникюрными ножницами она кромсала жесткий пластик на полоски, но он оказался таким плотным, что на ее большом пальце вздулся волдырь.
Закончив, Эдит сгребла мусор в корзину, чиркнула спичкой и поднесла ее первым делом к фотографии Хельги Ренаты Хьюз в черном парике.
– Auf wiedersehen, Хельга...
Комната наполнилась едким дымом. Хлопья горящей бумаги взлетали в воздух и оседали на пол. В дверь начал кто-то стучать, послышались голоса в коридоре, какая-то женщина пронзительно закричала:
– Пожар! С вами все в порядке?
Эдит открыла дверь. Из дверей по обе стороны коридора выглядывали встревоженные лица, перед ней стояла взволнованная горничная с ведром воды в руках и принюхивалась к дыму.
– Все в порядке, – пробормотала Эдит; слезы катились по ее щекам. – Я просто пыталась сжечь фотографию – фото мужчины... – Она спрятала лицо в ладонях. – Я... я просто...
Горничная всплеснула руками:
– Боже мой, простите меня! Я увидела дым...
* * *Над Цюрихом висел мелкий частый дождь. Огни проносящихся мимо машин слепили Эдит глаза, неоновые вывески мерцали голубым, красным и зеленым. Комок страха застрял в горле и вызывал тошноту. В левом кармане пальто она несла груду клочков документов, частично обуглившихся. Моя жена спускалась по невысокому пролету каменных ступенек у моста, пока не достигла вымощенной булыжниками дорожки, бегущей по берегу реки Лиматт.
Эта река в Цюрихе славится своими лебедями. Огни бюргерских домиков отражались танцующими желтыми и белыми звездочками на черной поверхности волн. У невысокой каменной стены, построенной прямо на кромке воды, была прикреплена корзина для мусора. Пройдя через туман, Эдит вытащила из кармана бумаги и начала засовывать их в корзину. Покончив с половиной, она осмотрелась. Из тумана вынырнул человек в плаще с поднятым воротником; глубоко засунув руки в карманы, он двинулся по дорожке. Человек из ее видений. Тот, чьи пальцы должны были сомкнуться на ее запястье, а грубый голос уже приказывал ей следовать за ним...
Человек скользнул по Эдит взглядом, затем подошел к парапету. Он достал из кармана бумажный пакет, заполненный кусочками хлеба, и стал швырять их один за другим в реку. Лебеди и другие водоплавающие обитатели пруда внезапно вынырнули из темноты, подхватывая хлеб и шумно хлопая крыльями. Мужчина опустошил пакет и ушел по направлению к мосту.
Эдит быстро выбросила оставшиеся бумаги в корзину, но затем ей вдруг пришло в голову, что сборщик мусора может оказаться чересчур любопытным, может догадаться сложить обрывки в одно целое. А что если человек в плаще оказался более хитрым, чем она решила, и сейчас просто ждет, наблюдая за ней?
К парапету подошла женщина с маленьким мальчиком, подняла ребенка на стену и протянула ему пакет с хлебом.
– Поторопись, Ханс, – сказала она недовольным голосом. – Холодно, и твой отец ждет нас.
Мальчик набрал полные ладони крошек и выкинул еду в воду. В футе от стены собралось еще большее количество птиц, они вспенивали черную воду крыльями. Крики, клекот и трубные звуки, издаваемые птицами, заглушали шум машин.
Как только мать с ребенком ушли, Эдит принялась выгребать бумаги из корзины, вздрагивая, когда ее пальцы касались мокрой апельсиновой корки или недоеденного сандвича. Лебеди продолжали горланить и требовать пищи. Эдит вздохнула, а затем, сообразив, что нужно сделать, радостно улыбнулась. Подойдя к стене, она взмахнула руками, и банковские бумаги Хельги Ренаты Хьюз с обрывками паспорта полетели прямо в скопище алчно раскрытых клювов. Клочки, упавшие на поверхность воды, тоже через пару мгновений исчезли, жадно проглоченные лебедями реки Лиматт.
Эдит опустила руки, сделала на радостях пируэт и стала медленно подниматься по каменным ступеням к бульвару, направляясь обратно в гостиницу. В гостиничном ресторане она съела копченого лосося, оленину и выпила полбутылки сухого белого вина "Йоханнесбург".
Затем моя жена поднялась наверх и упала на кровать. От пережитого ее била дрожь. Пришлось залезть под пуховое одеяло. Когда же она перестала дрожать, то провалилась в глубокий сон без сновидений, не успев даже раздеться, словно была пьяна. Свет в ее комнате горел всю ночь.
Часть четвертая
Желаю тебе жить во время перемен.
Старинное китайское проклятиеГлава 17
На сцену выходит Ховард Хьюз (или его заверенное факсимиле)
На этот раз пачки швейцарских франков, долларов и дойчмарок, которые Эдит привезла из Цюриха, мы распихали не только в доме, но и снаружи. Кое-что отправилось в тайник за балкой, другая часть была прикреплена к раздвижным дверям гардероба, еще одну пачку купюр я засунул в обогреватель, лежавший в коробке на книжной полке в спальне. К дому был пристроен маленький каменный сарай. В первую же безлунную ночь я расшатал и вытащил один из камней, более светлый, чем те, что его окружали, и засунул глубоко в стену пачку купюр на пятьдесят тысяч, обернутую дважды в полиэтилен и сверху еще в фольгу, чтобы уберечь деньги от сырости и мышиных набегов. При помощи молотка я крепко, как мне показалось, загнал камень обратно в стену.
* * *Теперь оставалось только написать предисловие к книге где-то на десять или двенадцать тысяч слов. Из него я позволю редакторам "Лайф" выбрать пять тысяч для статьи. Проблема заключалась в том, чтобы сделать его как можно более насыщенным деталями, но в то же время попытаться избежать поводов для очередных воплей профессионалов из компании Хьюза. Держа все это в памяти, я провел несколько нервную беседу с Нью-Йорком: мы обсудили содержание будущей статьи в десять тысяч знаков, которую так жаждал "Лайф". Вне зависимости от хода публикации я пообещал прислать законченный текст к пятнадцатому января.
Погода на Ибице стояла по-зимнему холодная, и я работал в студии, включив оба обогревателя, которые тщетно сражались с холодным влажным воздухом с моря, проникавшим сквозь щели в балконной двери. Ноги мерзли, пришлось снять туфли, обернуть ноги электрическим одеялом и сунуть под стол на потрепанный мексиканский коврик.
Не хотелось вылезать из дома, поэтому я противился любой общественной деятельности, если не считать новогодней вечеринки, где я в течение всего вечера мусолил два бокала джина с тоником, и одного скромного ужина дома через два дня. В тот же вечер на Ибицу приехал Роберт Кирш из "Лос-Анджелес таймс".
Днем Барни слег с высокой температурой. Гости должны были приехать только к девяти, так что мы решили поехать в город за доктором. Стояла холодная сырая погода, моросил мелкий дождь. Как только я вывел "мерседес" из гаража, в зеркале мигнули фары такси, съехавшего на подъездную дорогу. Из машины вылезла большая бородатая фигура с портфелем. Это был Кирш, и я радостно окликнул его.
– Запрыгивай, – позвал я, – не то промокнешь до нитки! Мне нужно найти врача, а потом у нас запланирована вечеринка. Можешь остаться с нами. Бог мой, счастлив тебя видеть. Что ты здесь делаешь?
Он прилетел из Швейцарии. Кирш все еще работал книжным обозревателем в "Лос-Анджелес таймс", но хотел найти недорогое местечко, где мог бы жить и писать собственные романы.
– Ты столько лет пел дифирамбы этому острову, что я в конце концов решил увидеть его своими глазами.
Его жена и дочь должны были тоже приехать, если ему понравится Ибица.
– Но, Боб, это же здорово! Мы найдем тебе дом.
– И "Таймс" оплачивает всю поездку, – добавил он.
– Как, черт возьми, ты это устроил?
– Да ладно... не будь наивным. Они послали меня сюда взять у тебя интервью. Парень, ты стал чертовски популярным. К тому же, если ты, конечно, позволишь, мне бы очень хотелось прочитать рукопись.
* * *Кирш остался у нас на ночь, и мы продолжили разговор утром за завтраком. Теперь он понял, почему я соврал ему тогда, в Лос-Анджелесе, когда сказал, что пишу книгу о четырех миллионерах. В тот раз мне удалось от него отделаться, но теперь он требовал всей истории. С его стороны это было нечто большее, чем эгоизм или страсть журналиста к сенсациям. Он гордился своей репутацией уважаемого книжного обозревателя в Америке и был абсолютно уверен, что если прочтет материал – и стенограмму, и рукопись, – то сможет поставить печать подлинности на книгу и, возможно, сможет положить конец спорам, в безумном количестве разгоревшимся в Штатах. Он знал меня целых десять лет, и я считал его хорошим другом. Он ни минуты не сомневался – или, по крайней мере, никогда не высказывал сомнений – в том, что я встречался с Ховардом Хьюзом и брал у него интервью.
– Я действительно могу тебе помочь, – сказал Кирш, но честно предупредил: – Что увижу, то и напишу. Если у меня будут какие-то сомнения, я тебе так и скажу. В обмен могу пообещать, что никаких утечек в прессу с моей стороны не будет.
