Эдвард Форстер - Избранное
Дождь падал с неба в привычной для себя манере, обстреливал миллионную армию крыш и иногда пробивал их насквозь. Он осаживал трубные дымы, заставлял бензиновые испарения смешиваться с запахом сырой одежды, наполняя лондонские улицы особым настоем. Большой двор перед входом в музей дождь заливал безо всяких помех, метясь тяжелыми каплями в тосковавших голубей и каски полицейских. День настолько сгустился, что кое-где внутри зажгли электричество, и величавое здание напоминало гробницу, чудесным образом подсвеченную духами мертвецов.
Алек явился первым, вельветовые брюки он сменил на синий костюм и шляпу-котелок — обновил гардероб перед отъездом в Аргентину. Хвастливые слова о том, что он из порядочной семьи, были чистой правдой: предки его служили на государственной службе, торговали. Вольным сыном лесов он стал по чистой случайности. Впрочем, жизнь среди деревьев, на свежем воздухе и у воды его вполне устраивала, устраивала, как ничто другое, к тому же ему нравилось защищать жизнь либо отнимать ее; но работа егеря «бесперспективна», и если хочешь преуспеть в жизни, с лесной тропой надо прощаться. Сейчас слепое желание преуспеть охватило его. Судьба вложила в его руки силок, и он был намерен им воспользоваться. Он пробежал через двор, в несколько прыжков одолел ступени. Достигнув цели и оказавшись под крышей портика, он остановился и замер, если не считать глаз, пускавших стрелы во все стороны. Подобная смена ритма была для него обычна — он умел, затаившись, караулить дичь, всегда был «на месте», как написал Клайв в письме-рекомендации: «А. Скаддер провел у меня в услужении пять месяцев, и могу удостоверить, что он — человек быстрый и усердный». Именно эти качества он и собирался продемонстрировать сейчас. Когда подъехала жертва, он внутренне подобрался, нахохлился. Хотелось быть жестоким, но пугала неопределенность. Ему приходилось иметь дело и с джентльменами, и с людьми обыкновенными. Но в какую группу занести мистера Холла, сказавшего: «Зовите меня Морис»? Прищурив глаза, он стоял, словно ожидая распоряжений на крылечке в Пендже.
Самый опасный день в своей жизни Морис встретил безо всякого плана, хотя в мозгу его что-то подрагивало, как подрагивают мышцы под здоровой кожей. Он не призывал в помощники чванную гордость, но чувствовал, что бодр, заряжен, готов вступить в игру, и, будучи истинным англичанином, надеялся, что к поединку готов и противник. Хотелось остаться в рамках приличий, страха не было. Когда сквозь муть воздушной пелены он увидел поблескивавшее лицо Алека, на его собственном лице застыла маска собранности, он решил, что наносить удар первым не будет.
— Вот и вы, — сказал он, поднося к шляпе перчатки. — Дождь совсем замучил. Поговорим внутри.
— Как вам угодно.
Морис взглянул на него с легким дружелюбием, и они вошли в здание. При этом Алек вскинул голову и чихнул — словно фыркнул лев.
— Простудились? Все эта погода.
— Что здесь такое? — спросил Алек.
— Всякие старинные штуковины, достояние государства. — Они остановились в галерее римских императоров. — Да, погода никудышная. Только и выдалось два хороших денечка. И одна хорошая ночка, — к собственному удивлению, добавил он шаловливо.
Но Алек не поддержал шутку. Не такого начала он ждал. Он рассчитывал увидеть признаки страха, попытку сделать какой-то выпад. Поэтому он пропустил намек мимо ушей и еще раз чихнул. Эхо загрохотало по коридорам, лицо его на мгновение исказилось, и Морису вдруг пришло в голову, что Алек голоден.
— Я рад, что вы написали мне еще раз. Мне оба письма понравились. Я на вас совсем не в обиде, ничего плохого вы не сделали. А насчет крикета и всего прочего ошибаетесь. Скажу прямо, мне с вами было хорошо, тут вы не беспокойтесь. Вас это тревожит? Скажите, я ведь не знаю.
— А тут? Тут тоже ошибка? — Алек со значением прикоснулся к нагрудному карману. — То, что вы написали. А насчет вас и эсквайра — тоже ошибка? Кое-кто вздохнул бы с облегчением, будь оно так.
— А вот про это не надо, — сказал Морис, сказал безо всякого негодования, чему сам подивился: неужто даже Клайв времен Кембриджа утратил для него святость?
— Мистер Холл, вы не понимаете, если кое о чем станет известно, вам придется несладко.
Морис попытался уловить скрытый смысл сказанного.
Алек продолжал наступление, стараясь нащупать твердую почву под ногами:
— Мало того, я всегда был добропорядочным молодым человеком, пока вы не заманили меня к себе в комнату, чтобы поразвлечься. Разве это достойно джентльмена — вот так совратить человека? Мой брат говорит, что недостойно. — На последней фразе он чуть запнулся. — Между прочим, брат ждет меня у входа. Он хотел сам с вами поговорить, бранил меня на чем свет стоит, но я сказал: «Не надо, Фред, мистер Холл — истый джентльмен и будет вести себя, как подобает джентльмену, так что предоставь все мне». А еще я сказал, что и мистер Дарем — настоящий джентльмен, был, есть и будет.
— Что касается мистера Дарема, — перебил Морис, пожелавший внести в этот вопрос ясность, — да, когда-то у нас с ним были теплые отношения, но он изменился и теперь ко мне остыл, как и я к нему. Все кончено.
— Что кончено?
— Наша дружба.
— Мистер Холл, вы меня внимательно слушали?
— Очень внимательно, — подтвердил Морис и продолжил тем же тоном: — Скаддер, почему вы считаете, что питать чувства и к женщинам и к мужчинам — естественно? Так вы написали в письме. Для меня, например, это неестественно. Я привык считать, что «естественно» — это то, что удобно тебе самому.
Эта тирада вызвала у Скаддера интерес.
— Значит, вы и детей иметь не можете? — спросил он слегка вызывающе.
— Я был у двух докторов. Бесполезно.
— Так не можете?
— Выходит, что не могу.
— А хотите? — спросил тот, все еще враждебно.
— Какой толк хотеть?
— А я, к примеру, вполне могу жениться, — хвастливо заявил Скаддер. Тут же на глаза ему попался крылатый ассирийский бык, и выражение лица сменилось на наивно-восхищенное. — Ну и махина, — заметил он. — Чтобы такую отлить, какая была техника нужна!
— Верно, — согласился Морис, тоже не оставшийся безучастным к этому произведению искусства. — Сам не знаю, как его сделали. А вон еще один.
— Парочка, значит. Просто для украшения, что ли?
— Между прочим, у этого — пять ног.
— И у моего. Надо же. — Стоя каждый возле своего чудища, они взглянули друг на друга и улыбнулись. Потом лицо Алека снова посуровело, и он сказал: — Так не пойдет, мистер Холл. Я вашу игру понял, только второй раз вам меня не одурачить, так что лучше поговорим по-доброму — если позову Фреда, вам же хуже. Позабавиться — дело хорошее, только за это надо платить.
Угроза отразилась на его лице, но оно все равно оставалось красивым, красивыми были даже лучившиеся злым светом зрачки глаз. Морис посмотрел в эти глаза — мягко, но пристально. И напряжение как-то рассосалось, снялось само собой, отпало засохшим комочком грязи. Пробормотав что-то вроде «даю вам время на размышление», Алек присел на скамью. Вскоре Морис уселся рядом. Минут двадцать они бродили по залам, словно что-то искали. Разглядывали какую-нибудь богиню или вазу, потом, ведомые одним импульсом, двигались дальше, и было в этом единстве что-то завораживающее — ведь внешне они пребывали в состоянии войны. Скаддер изредка пускал стрелы — зловещие, ядовитые, — но тишина, что следовала за ними, каким-то образом оставалась неотравленной, душа Мориса не переполнялась страхом или яростью, было лишь сожаление: почему жизнь устроена так, что человек может попасть в столь нелепые обстоятельства? Иногда Морис отвечал, глаза их встречались — и его улыбка отражалась на губах его врага. Возникало ощущение, что происходившее было игрой, эдаким обоюдным розыгрышем, за которым крылось нечто подлинное, нужное им обоим. Оставаясь серьезным и добродушным, Морис продолжал держать оборону и не переходил к решительным действиям, потому что не чувствовал огня в крови. Ему требовался толчок извне, и случай не замедлил представиться.
Чуть наморщив лоб, он стоял, склонившись над макетом Акрополя, и бормотал:
— Понятно, понятно.
Джентльмен рядом услышал его, встрепенулся, вгляделся в него сквозь сильные очки и заявил:
— Вот так встреча! Вы учились в нашей школе!
Это был мистер Даси.
Морис не ответил. К месту действия приблизился Алек.
— Конечно, вы учились в школе мистера Абрахамса. Погодите! Не надо! Я сам вспомню вашу фамилию. Не подсказывайте. Вспомню сам. Вы — не Сэнди, не Гиббс. Знаю, знаю. Вы — Уимблди.
Что ж, мистер Даси в своем репертуаре. Всегда все путал. На свое имя Морис бы отозвался, но сейчас ему захотелось соврать. От их бесконечных неточностей он в свое время здорово натерпелся. И он ответил:
