Малькольм Брэдбери - Профессор Криминале
«Через счета Криминале?» «Способов имелось много, было множество счетов, — сказала Брукнер. — Но мы обнаружили достаточно следов, которые ведут к его счетам». «Выходит, он все знал?» «Не обязательно, — сказала Козима. — Удобней было, чтоб он занимался своей философией, а другие пользовались его счетами. Он располагал свободой, они — выходом на Запад». «А Илдико служила гончей?» — спросил я. «Она была издательницей, занималась оборотом книжных денег и располагала доступом к этим счетам, как вы сами видели». «Стало быть, она работала все время на компартию, и Холло тоже?» «Может быть, — сказала Козима, — но все это куда сложней». «Я представляю». «Она могла быть и на этой стороне, и на другой», — сказала Козима. «Какой другой?» «Конечно, после Wende все бросились эти деньги искать, — сказала Брукнер, — а они все поступают — миллиарды». «Миллиарды?» «Как после войны нацистские, вы помните? И претендуют на них все. Партия утверждает, что они — ее. Новые режимы — что народ был обокраден и поэтому верните, дескать, им. Сокрывшие их аппаратчики хотят их получить назад, чтоб оплатить свои недурственные виллы или начать новую жизнь. На Западе желают свою долю те, кто провозил их контрабандой. Кое-каким политикам и людям из правительств нужно, чтобы сейчас, в период, когда в органах госбезопасности восточных стран открываются досье, эти деньжата были спрятаны. Есть и лжеследователи, желающие знать, что было спрятано и как оно использовалось». «Значит, на одни и те же деньги претендует множество людей», — сказал я. «Да, и многих из них вы видели в Бароло», — ответила она.
Я поднял на нее глаза. «В Бароло? На большом конгрессе «Литература и Власть в Эпоху Гласности»?» «Там, где мы с вами встретились, вы помните?» «Конечно, помню, но при чем же тут конгресс? На нем были писатели, политики». «Не все из них на самом деле те, кем представлялись», — пояснила Козима. «Да что вы, — удивился я. — Сузан Сонтаг? Мартин Эмис? Не хотите ли вы сказать, что и они участвовали в этих странных играх?» «Нет, мы думаем, что эти двое — почти те, за кого выдают себя, — ответила она. — Имею я в виду других, прекрасно вам известных». «Каких других?» — спросил я. «Русских видели там?» «Неужели же Татьяна Тюльпанова?» — воскликнул я. «Вы видели когда-нибудь хоть слово, написанное ею? — вопросила Козима. — Американцы тоже. Те критики из Йейла». «Козима, прошу вас...» «Вы не находите, что профессор Монца живет немного не по средствам?» «Мне не верится», — сказал я. «И, конечно же, ваш Отто Кодичил Да, кстати, как омар?»
«Омар? Мечта, — ответил я. — А что?» «Я рада, что вы получили удовольствие. Хотелось хорошенько вас вознаградить». «Вознаградить?» «Я очень многое от вас узнала обо всем этом». «Как? Ведь я на самом деле совершенно в этом не замешан, Козима. Я абсолютно ничего не знал. Я думал, Илдико — подруга, Криминале — философ. Все это для меня большая новость. Я даже не знаю, верить в это или нет». «Однако дело свое вы сделали отлично». «Какое дело? Что я сделал, стоящее жизни бедного омара?» «Вы указали нам профессора Отто Кодичила, — отвечала Козима. — Он — ключ ко всему, он — недостававшее звено цепи. Вы сообщили нам, что вдохновитель всего — он. И стоило нам это осознать, как прояснилось остальное». «Я очень сожалею, Козима, — сказал я, хоть совсем не сожалел, — боюсь, что я не тот, кем вы меня считаете. Я указал вам Кодичила только потому, что он пытался помешать мне делать передачу. Я ничего о нем не знаю, совершенно ничего. Ну разве что он объедается тортами и не видит никогда своих студентов. В остальном он, может, чище выпавшего снега». «Нет, он замешан в этом», — упорствовала Козима. «Надеюсь, что у вас есть доказательства, — заметил я, — поскольку этот человек накоротке с министрами. К его услугам любой адвокат. Он опасный враг, поверьте мне. Если вы будете вести себя неосторожно, он добьется того, что вас снимут с должности или посадят». «Значит, вы не знали?»— уточнила Козима. «Чего?» «Кодичил пытался выцарапаться». «Что-что пытался?» «Выцарапаться. Его взяли во франкфуртском аэропорту, когда он пытался вылететь в Южную Америку».
«Помилуйте, — взмолился я, — ну, остальное еще как-нибудь, а в это я не верю. Может, он к тому же вырядился бабой?» «Нет, но был в рыжем парике», — сказала Козима. «Отто Кодичил-то в рыжем парике? Козима, вы не считаете, что это уже слишком?» «У него был и фальшивый паспорт, и кейс с двойным дном, где он спрятал двести тысяч марок». «Ну, пощадите!» «Теперь он в Германии поет, как канарейка, — продолжала Козима. — Уже почти все выложил. Его завербовали после войны, когда Вена представляла собой коридор между Востоком и Западом». «Он всегда казался мне похожим больше на эсэсовского офицера», — заметил я. «Раньше был», — откликнулась она. «Вам это известно абсолютно точно?» «Мне сегодня поступило донесение, — сказала Козима. — Хотите знать, зачем он направлялся в Южную Америку?»
Омаровы останки унесли. Второй чудесный совиньон сменился парой терпких старых арманьяков. «Последовал, наверное, стезей Мартина Бормана и Рональда Бигза, — ответил я. — Когда-нибудь они сюда вернутся этакой футбольной командой и выиграют Кубок мира». «Ожидалось, что он соберет деньги со счетов Криминале и отдаст их кому надо, — сообщила Козима. — Но ваша венгерская связная успела получить значительную часть их раньше». «Тем лучше для нее», — сказал я и стал мучиться вопросами: куда именно в Южную Америку? Кому он вез их? «Вы начинаете, надеюсь, понимать», — сказала Козима. «Пожалуй, — отозвался я, задумчиво кружа в бокале свое бренди, — чтобы содержать изрядную асьенду в Аргентине, денежки, видать, нужны немалые. А ежели инфляция сто тридцать процентов, курс обмена крайне неустойчив...» «Да уж, я думаю», — сказала Козима.
«Значит, Кодичил и Гертла — старые друзья?» «Я думала, вы прибыли в Брюссель, чтобы сказать об этом мне, — ответила она. — Тогда, возможно, все бы стало на свои места». «Нет, не для этого. Я собирался сообщить другое, но, возможно, вы и сами знаете». «Ну, ну, скажите, — попросила Козима. — Хочу знать все». «Да я уж вижу... Просто Гертла мне поведала, что она завербовала Басло в венгерскую госбезопасность еще в пятьдесят шестом году. Всякий раз, когда он возвращался с Запада, он отчитывался перед ней. Она передавала все властям. И если это узнавали венгры, это, несомненно, доходило и до русских». «Только и всего?» — сказала Козима. «Что, мало? Этот человек встречался с Рейганом и Бушем, с Геншером и Тэтчер, с кем угодно. Он, безусловно, имел доступ к огромной информации. Всплыви это — и репутация его подорвана».
«Ну, в этом мире мало репутаций, которые ничем не подорвешь, — сказала Козима. — И вы как журналист прекрасно это знаете». «Позвольте мне как журналисту вас спросить: а это правда? Можете вы это подтвердить? Все ли вы знаете?» «Не знаю, — отвечала Козима. — А вы не интересовались, почему ему было позволено так много ездить?» «Это верно, — согласился я. — Но, без сомнения, не каждый ездивший сотрудничал с режимом». «У них там было все продумано, — сказала Козима. — В том мире чтобы что-то получить, вы должны были чем-то поступиться. Это подразумевалось: режим использовал тебя, а ты использовал режим. На каждого было заведено досье. Езжайте в Прагу, посмотрите. Доктора проходят там под шифрами, архиепископы — чины тайной полиции... Ведя себя по-умному вы могли быть неуязвимы. Думаю, что Криминале всегда это умел».
«Это великий-то философ!» «И великие философы живут в истории», — сказала Козима. «Так, значит, Гертла говорила правду?» «Не могу сказать, но только это было бы неудивительно. Думаю, любой неглупый человек на Западе это понимает». «Вы имеете в виду, любой, кроме меня». «Он мог попасть туда, куда не попадали дипломаты, — продолжала Козима, — мог заключать сделки и заниматься передачей информации в обоих направлениях. Я думаю, его использовали обе стороны. Но он был слишком крупная фигура, чтобы использовать его по мелочам». «Но все равно это его погубит, — заметил я. — С чего бы Гертле этого хотеть? Ведь это бросит тень и на нее». «А вы не знаете?» — спросила Козима. «Нет, Козима, я ничего не знаю. Просветите меня, если можно».
«Подобное было и раньше — в Германии в сорок пятом, во Франции после коллаборационизма, в Венгрии в пятьдесят шестом, в России постоянно, — сказала Козима. — И сейчас так происходит, и потом будет. Дела, которые были закрыты, ныне открываются, и все ищут какого-то прикрытия. Защищая себя, сводят счеты. Эти старые партийцы сейчас в унынии. Им обещали, что они навсегда останутся в истории. Они пошли на сделки, они приобрели себе дома и чувствуют себя теперь обманутыми. Но они рассчитывают выжить и начать сначала. Они знают: мир без них не может. Все, что от них требуется, — показать, что они слишком осведомлены. Но для этого им надо кое-чем пожертвовать. Так почему не знаменитостью, стоящей на высоком пьедестале? Он был неуязвим, таким стать помогли ему они. И им нетрудно снова его этого лишить. Он был не хуже прочих — вероятно, и не лучше. Так вы собираетесь помочь им? Вы опубликуете свою статью?»
