Борис Минаев - Психолог, или ошибка доктора Левина
– Что, хочешь знать, как с ним было, с отцом Мишкиным?
– Хочу, – ответил он, потому что выхода уже не было.
– А никак. Драл он меня как козу, и все. Драл как хотел. Во все места. Здоровый был мужчина, крепкий, не то что ты. Понял?
– А почему ты раньше со мной об этом не говорила? – спросил Лева.
– Ты же не спрашивал. А самой вспоминать не хотелось. Нечего вспоминать.
– Что значит «нечего»?
– А вот то. То и значит – нечего. Тебе хочется, чтоб я сказала, что мне с ним было плохо? Да, было плохо. Но не в том смысле, как ты думаешь.
– А в каком?
– В другом. Все было нормально с ним, в смысле мужских достоинств, как это говорится… Засадил, отодрал, откинулся. Все хорошо. Он был уверен, что со мной там все в порядке. Понимаешь? Настолько уверен, что даже тени сомнения… А у меня как бы и причин не было. Ну а что, все хорошо. Все по правилам. Все по науке. Кончала как миленькая. Даже раньше него.
– Фу, черт, – сказал Лева. – Ну извини, Марин. Ну правда, я не хотел… Так получилось.
– Да нет, ты уж теперь слушай, раз нарвался. Я даже не сразу поняла, не сразу в себе разобралась, что и как. Я думала: может, это нервы, страхи какие-то из меня выползают, детские, девичьи, насильников я в детстве очень боялась, я говорила тебе.
– Ну да.
– Ну что «ну да». Чего ты поддакиваешь, не понимаешь же ничего, дурак. Я и сама не понимала: лежу потом, он спит, или там… в носу ковыряется… или шепчет чего-то… а мне вдруг плохо так становится. Так плохо, тошно. Убила бы, блядь. Ненавижу его. А почему, не пойму никак. Ну все же хорошо, все по науке. Потом поняла только. Вот эту его уверенность поняла, что я – машина. Смазал, поехал, остановил. Смазал, поехал, остановил. Потом он что-то почувствовал, стал помедленней чуть-чуть, один раз от него добилась, брыкалась как-то, что ли, он говорит: ну чего ты, не ломайся, не целка же… Ну и в таком роде. Лапушка, деточка, не ломайся. Все хорошо же. Нет, правда, стал что-то говорить, стараться. Но уже было поздно. Все мимо, мимо. Урод. Быдло.
* * *Она заплакала. Лева понял, что просить прощения больше не надо. Все равно об этом когда-то надо было поговорить. Когда-то. Хотя и не так… Не так бы надо…
– А кто он был-то вообще?
– Кто он был? – она вытерла глаза, забралась в кресло с ногами. – Да так, начальник среднего звена. Приехал откуда-то. Из Сибири. Или нет, с Дальнего Востока. Ну какой-то там менеджер… Старший, средний, какая разница. Он вообще-то только об этом думал. Часами мог перетирать, кто кому на работе чего сказал. Это его интересовало. Да. А вот то, о чем я говорю… не сильно его трогало. Он был это… богатырь. Удалец-молодец. Кто-то ему сумел это внушить. Прям с детства. Ну и дальше он вот так и шел. С кем, как, это уже второе. Без разницы. Главное, что стоит. Как часовой на посту. Не интересовало его, что под ним, понятно?
– Вообще-то не очень… – сказал Лева. – Ну, может, хватит про это? А то ты ревешь и ревешь. Я только одно не пойму, как же ты жила с ним столько лет, если он… настолько тебя не чувствовал?
– Ну, сначала квартиру обустраивали. Это же знаешь как для женщины интересно. Ремонт, обои, шторы, мебель, потолки навесные, стиральная машина. Это ж целая поэма. В прозе.
– А потом?
– А потом стала думать – чего делать-то вообще? И надумала. Что хочу ребенка. Он вообще-то был не тупой. Ну, обычный мужик, в меру толковый, в меру нормальный. Опять же неплохая наследственность для Мишки – богатырская. Но что-то с богатырством у нас не вышло, правда. Ладно. Ну а кого мне было искать, где? Мне уже двадцать восемь лет было, не девочка. Решила – рожу, и выгоню его. Но пришлось подождать. Целых три года. Я думала, у меня, что ли, проблемы, испугалась страшно. Да нет, вроде нет проблем. И у него вроде тоже – да ладно, неважно. Не заладилось у меня с его причиндалами, с самого начала, но я ждала, ждала, терпеливо, хотя уже доходила, уже таблетки пить начала всякие, чтобы ночью заснуть, чтобы на людей не бросаться, и дождалась, видишь. Дождалась своего счастья. Мишку дождалась, хоть он и заика несчастный, через него тебя дождалась. Дотерпела. Вот так, доктор. Извините, что отняла ваше драгоценное время.
– А потом?
– А что потом? Забеременела когда? Да я ему даже не сказала, от греха. Пусть не думает, что его. Выгнала к черту, и все. Такое ему тут устроила, он и помчался. Ну, слава богу, на работе-то поднялся уже до заместителя, материальных претензий не имел. Да я думаю, у него к тому времени уже баба была, может, не одна. Он же богатырь. Многим это нравится, наверное. Может, всем нравится, одна я такая порченая. Судя по тому, что он ребенком не интересовался, так оно и есть. Взяла его какая-то в оборот, ну и слава богу. Я ему зла вообще-то не желаю. Пусть живет, урод.
* * *И Лева подумал, обнимая Марину и пытаясь ее успокоить, безо всяких приставаний, просто усыпить, и все, хотя просто усыпить не получилось, но он успел подумать, и додумал потом, уже после, когда она тихо замолкла на подушке, ухватив его за руку, – что ситуация эта зеркально напоминает ему Дашину, хотя все другое, другая история, другие люди, но есть общее – ребенок, который не сводит, а разлучает людей, разбрасывает их, как взрывной волной, ребенок, который играет здесь парадоксальную роль – не объединителя, не примирителя, не гармонического начала, а роль торжественного залога, заложника, выкупа, заклятья, искупительной жертвы, роль цены, той цены, которую берут с бога за нелюбовь, за несчастье, за боль, за что-то потерянное безвозвратно, за несбывшиеся надежды и невоплощенные мечты.
Странная роль, дикая роль, но вполне внятная, ясная, законченная и определенная. Что же будет с такими детьми, несущими в себе ген угрозы и ненависти к кому-то, кто, в общем, даже ни в чем не виноват, просто попался на пути? Что будет с детьми, родившимися в эту эпоху страсти, когда страсть не находит выхода и не отдает себе отчета, и делает ребенка своим орудием? А кто ж его знает…
И еще, подумал Лева, какое счастье, что в их с Лизой жизни не было таких историй и таких отношений – по любви сошлись и по любви родили, даже двоих, так же (как он надеялся), как и большинство остальных людей пока еще делают – пока еще пытаются делать несмотря ни на что: когда зачатие, даже случайное, даже по ошибке, становится не самоцелью, не предметом сделки (тайной, очень тайной сделки) – а просто продолжением…
Продолжением чего? – подумал он.
Продолжением чего были их с Лизой дети? Что такое вообще «дитя любви», и хорошо ли ему живется на этом свете? Есть ли какой-то смысл в этом понятии – «дитя любви»?
Он не был уверен, что все подобные дети счастливы.
Вот взять Катю… Ее родители, вполне возможно, были когда-то молоды, красивы, уверены в завтрашнем дне (судя по цековскому дому), папа принимал дочку в роддоме со счастливой улыбкой победителя. И что? Каков результат?
