Евгения Кайдалова - Ребенок
С понедельника жизнь немного вошла в свою колею. С утра Антон уехал на занятия, и я вздохнула спокойно, начиная мало-помалу осваиваться на новом месте. Когда же я почувствовала, что мой новый быт окончательно устаканился, наступила пятница. Целая неделя жизни словно растворилась, не дав мне времени опомниться, и только в последний ее день, гуляя со спящим Ильей, я смогла трезво взвесить плюсы и минусы своего нового положения.
Огромным плюсом был тот район, куда я попала. Вместо коптящих труб и унылых мостовых – картинно клонящиеся под снегом ветви кленов и чинные аллеи парка. Вокруг – ни одного испитого лица, а когда до тебя долетает чей-то разговор, то он не состоит из мата и плевков. От стоящих вдоль моего пути зданий не хочется тоскливо отводить глаза, напротив, подчас я специально останавливаюсь на них полюбоваться, и уж конечно, взгляд нигде не утыкается в беспросветные бетонные заборы. Я готова молиться даже на воздух, которым дышу, потому что с ним в легкие ребенка не летит заводская гарь.
Но на каждый большой плюс положен приличный минус: попав в это райское место, я полностью утратила звание человека самостоятельного. На квартире у Серафимы передо мной всегда стоял пусть жалкий, но выбор, в какую сторону шагнуть, а от какого пути отказаться. С той минуты как нас с Ильей стал обеспечивать Антон, каждый шаг подлежал согласованию. Разумеется, мне не было сказано об этом напрямую, но такой расклад просто подразумевался. Смешно подумать, но я даже в приступе отчаяния уже не имела права просто взять да и набрать мамин телефон! Сперва следовало произнести пароль: «Извини, ты не против, если я буду иногда звонить домой? Скажем, раз в две недели?» Конечно, Антон не отказывал, тем более что я просила лишь о насущных вещах, но необходимость каждое свое желание предварять словом «извини» вскоре стала доводить меня до белого каления: в конце концов, перед кем я была виновата?! Чтобы избежать новых просьб, я вынуждена была держаться строго в оговоренных рамках. Значит, если я сказала (немного не рассчитав растущих потребностей Ильи), что ребенку нужна одна большая упаковка памперсов в месяц, то должна умереть от усталости, но уложиться в регламент, иначе – снова проклятое «извини». У меня, конечно, оставалось какое-то количество собственных денег, но это был неприкосновенный стратегический запас – вдруг все же придется уезжать домой?
Единственное, на что я позволила себе потратиться (речь шла о моем личном удобстве и просить Антона было неуместно), – это на скат для коляски. Маленьким колесикам было страшно неудобно забираться по лестнице, а у меня не хватало сил два раза в день вносить ребенка в его экипаже вверх по ступенькам. Найдя в подвале слесаря, я попросила его соорудить нечто вроде рельсов, идущих от самого входа в парадное к лифту, и отдала ему последние свободные деньги с настоящей радостью: я заплатила за то, чтобы у меня не дрожали ноги и не отнималась спина. Но это был случайный маленький плюсик в рамках большого минуса.
Великим благом было наличие у Антона стиральной машины. Впервые бросив в нее пеленки и включив нужную программу, я вздохнула с таким облегчением, с которым, наверное, вздыхает каторжник, если его кандалы вдруг заменить простой веревкой. Теперь, когда стирка перестала съедать по нескольку часов жизни в день, я доходила до такой распущенности, что по десять, а то и по пятнадцать минут смотрела телевизор. А спать я ложилась уже не в половине второго ночи, а в самом начале первого.
Хорошим противовесом этому плюсу была необходимость по полной программе вести хозяйство. Но «à la guerre comme à la guerre!». Договор заключен, и отступать некуда. Обеды с обязательной варкой супов и рубкой салатов, генеральная уборка трехкомнатных хором, вечные тревоги по поводу того, все ли брюки и рубашки перестираны и переглажены… Когда я, взмокшая от усталости, лезла в кухне на табурет, чтобы развесить выстиранное белье, а Антон, удобно устроившись в кухонном уголке, лузгал семечки и рассказывал мне, чьей победой окончился КВН между химфаком и физфаком, мне до смерти хотелось оборвать бельевые веревки и обрушить груду мокрых пеленок ему на голову. А заодно с пеленками – и потолок, и крышу его высокомерного дома, и безучастное ночное небо. Потом я напоминала себе, чья квартира кормит меня и дает мне приют, и оборачивалась к своему покровителю с любезной маской на лице, не давая вырваться наружу ни единому слову из тех, что кипели в мыслях.
Несомненным и значительным плюсом было то, что с переездом к Антону закончилось мое одиночество. В каких бы отношениях ты с человеком ни был, вам все равно приходится разговаривать, а то я уже начала забывать, что такое язык. Кроме того, на новом месте я ощущала пусть тоненькую, но связь со всем остальным человечеством: Антон приносил новости из дома-муравейника, Антон болтал с друзьями по телефону… В парке мне было легко познакомиться с другими молодыми мамашами, я уже со многими раскланивалась, перебрасывалась парой слов или вместе толкала коляску по узеньким аллеям.
Минус к этому плюсу появился с неожиданной стороны. На следующий день после того, как мне установили скат для коляски, я подъезжала к дому, заранее радуясь тому, что коляска больше не будет отрывать мне руки. На скамейке перед подъездом сидела одинокая бабулька.
– Здравствуйте.
В качестве приветствия бабулька подняла указующий перст и навела его на скат:
– Вот это – ваша работа?
– Моя… То есть это слесарь…
– А по какому праву вы это сделали?!
Я была настолько ошарашена этим прокурорским тоном, что поначалу отвечала робко.
– Мне так удобно… завозить коляску…
– Вы в этом доме без году неделя – и свои порядки здесь устанавливаете?!
Теперь бабулька начала трястись от гнева, а я успела прийти в себя и собрать силы для обороны.
– В чем, собственно, дело?
– Да ваши железяки людям пройти не дают! Старые люди вынуждены бочком пробираться, чтобы только ей было удобно.
Я беспристрастно посмотрела на скат. По обеим его сторонам было добрых полметра для прохода.
– Здесь же достаточно места!
– Кому это достаточно?! Где достаточно?! Только въехала – и будет здесь что-то переделывать. Убирайте это все немедленно! Да я в милицию сейчас позвоню!
Последняя угроза окончательно уверила меня в том, что бабулька беснуется от собственного бессилия. Ведь она не хуже меня знает, что милиция, заваленная делами о заказных убийствах, откровенно посмеялась бы в ответ на предложение разобраться с несанкционированной установкой ската. Но откуда такая злоба? Из подъезда вышли две другие бабульки, первая с криком призвала их в свидетели, и против меня объединилась целая коалиция. Мне бы следовало, не реагируя, завозить коляску наверх и закрывать за собой дверь, но я стояла как загипнотизированная их ненавистью ко мне. Вот он, воспеваемый во всех печатных изданиях русский народ-богоносец, прокладка между Востоком и Западом, носитель какой-то там вселенской идеи! Что случилось с этими старыми женщинами? Настигшая их в юности война? Голодное десятилетие разрухи? Годы, убитые на стояние в очередях и на ожидание светлого будущего? Рухнувший во время перестройки привычный миропорядок? И вот – последняя капля: невесть откуда появляется неизвестно какая девчонка и без спроса меняет привычный облик их подъезда. Пожалуй, их можно понять, но вот смириться с ними, пожалуй, нельзя. К ярости всех присутствующих (которых было уже пятеро), я усмехнулась и молча повезла Илью наверх.
