Патрик Несс - Больше, чем это
— Я сочинил песню для кларнета.
— Оуэн, потом!
Сет сбежал по лестнице и с горящими глазами вылетел в гостиную:
— Гудмунд, черт, я уж и не думал…
Он замер на полуслове. Это был не Гудмунд.
— Эйч…
Лицо обдало жаром, Сет почувствовал ползущий по шее предательский румянец.
Однако к смущению примешивалась злость.
Эйч с ним не разговаривал, в упор замечать не хотел с тех самых пор, как Моника разослала снимок. Волна издевательств в школе постепенно схлынула, но вокруг Сета словно минное поле образовалось, через которое никто даже при желании не смог бы к нему пробиться. Сет всегда знал, что Эйч у них самое слабое звено, что именно ему окажется невыносимо ассоциироваться с двумя парнями, которые, как выяснилось, чпокаются друг с другом.
Но ведь он хороший? Сету казалось, что за всей этой клоунадой и дурацкими приколами скрывается нормальный, порядочный человек. И от этого бойкот ранил еще больнее.
— Это не он, это я, — подтвердил Эйч, ссутулившийся на диване под той жуткой картиной Сетова дяди, которая его тоже пугала в более мелком возрасте. Даже куртку не снял. — Я его не видел.
Они были в комнате одни. Мама исчезла незнамо куда, а отец, как всегда, стучал на кухне.
Молчание затягивалось.
— Если хочешь, я уйду, — наконец произнес Эйч.
— Зачем пришел?
— Я должен тебе кое-что сказать. Не знаю даже, надо ли… Но все-таки.
— Все-таки что?
— Все-таки, может, да.
После секундного колебания Сет уселся в кресло напротив.
— Мне было дерьмово, Эйч.
— Знаю.
— Я думал, ты мне друг.
— Знаю…
— Я ничего плохого тебе не сделал. Мы ничего плохого…
— Ага, конечно. Вы нам врали.
— Мы не врали.
— Вы скрывали. Хотя и так видно было, если кто не слепой.
— Что видно? — настороженно уточнил Сет.
Эйч посмотрел ему в глаза:
— Что ты его любил.
Щеки снова вспыхнули, но Сет промолчал.
Эйч начал вертеть в руках перчатки:
— Ну, то есть я-то как раз не видел. Кретин потому что. Но если вспомнить и сопоставить… То все же очевидно.
— И как я вам должен был объявить, спрашивается? Если вы вот так вот реагируете?
— Мы не… — запротестовал Эйч, но тут же, оглянувшись, понизил голос. — Мы не поэтому. Я не потому себя так веду.
— Ну, конечно.
Эйч вздохнул:
— Хорошо, и поэтому тоже, но больше всего не это бесит. Хотя мне, знаешь ли, тоже нелегко. Теперь все думают, что и я голубой.
— Не думают. Ты сто лет с Моникой…
— Ну-у-у… — протянул Эйч с каким-то странным видом.
— Что?
— Мы больше не встречаемся.
Сет посмотрел удивленно:
— Вообще-то и правильно. Это ведь ее рук дело. Если бы не она…
— Сет, — перебил его Эйч.
Сет замолчал. Как-то нехорошо засосало под ложечкой от тона, которым Эйч произнес его имя.
— Что?
— Ты никогда не задумывался, откуда у нее-то эти снимки?
— В смысле?
Эйч снова принялся теребить перчатки, комкать неловко в руках.
— Думаешь, Гудмунд просто так, по забывчивости, телефон без присмотра оставил? Протупил, да? Наш-то вундеркинд? — пробормотал он.
— Хочешь сказать… — Голос Сета оборвался, пришлось начать заново. — Хочешь сказать, он сам его дал Монике?
Эйч помотал головой:
— Нет, Сет, не то.
— Тогда что?
Эйч нехотя вздохнул поглубже:
— Ты же помнишь, как она всегда заигрывала с Гудмундом? И он с ней в ответ?
— Ну, да, Моника по нему страдала. — Сет заметил, как дернулся Эйч. — Прости, конечно, давай без обид, она была с тобой, и отлично, но ты же сам знаешь…
— Да, — грустно кивнул Эйч. — Знаю.
— Поэтому она так и поступила. Даже мне призналась. Узнала про меня с Гудмундом, заревновала, и вот…
— Она узнала, потому что сама с ним спала.
Фраза повисла в воздухе, словно написанная, казалось, ее можно прочитать.
Можно, но глаза отказывались.
— Что? — наконец выдавил Сет.
— Она мне сказала. В итоге. Вчера вечером. — Он нахмурился. — Когда бросила меня. Сказала, что обнаружила снимки, когда ночью взяла телефон, чтобы сфотографировать их вдвоем. — Эйч совсем истерзал несчастные перчатки, вот-вот порвет. — И они, кажется, поссорились. И, типа, он сказал, что спит с ней только потому, что ей это нужно. Что она ему дорога как друг, и он не знает, как ей помочь, поэтому дает ей желаемое, потому что… — Эйч пожал плечами. — Потому что она этого желает.
Вокруг все словно застыло. И словно никогда больше не оттает. Вечная стужа.
И пустота.
«Я не могу быть всем для кого-то, — сказал Гудмунд в тот последний вечер. — Даже для тебя, Сет».
Самая большая ошибка Гудмунда. Что он не мог заменить кому-то весь мир.
Но все равно пытался.
— Зачем ты мне это рассказываешь? — спросил наконец Сет.
— Потому что это правда. И я думал… не знаю… — Эйч вздохнул. — Может, тебе теперь будет легче, что он уехал.
— Нет. Совсем не легче.
Эйч в волнении взъерошил волосы:
— Черт, Сет, я рассказываю тебе, потому что… почему все должны терять всех сразу? Мы же дружили. Ну, накосячил кто-то. Не сказал то, что должен был сказать, и сделал то, чего не должен был делать, но, блин, людям же нужно. Я знаю. Нужно то-то и то-то, зачем — они сами не в курсе, просто нужно, и все. Мне, по большому счету, до лампочки, что она с ним спала. Гораздо страшнее то, что она меня бросила, потому что кто у меня теперь останется-то?
Он посмотрел на Сета, и Сет увидел, какой он потерянный.
— У меня было трое друзей, лучших друзей, а теперь что? Никого. Одни ушлепки, которые считают, что я наполовину голубой, и никак с этой темы не слезут.
Сет медленно осел в кресле, внутри по-прежнему все рвалось в клочья.
— Зачем ты пришел, Эйч?
— Не знаю, — простонал в отчаянии Эйч. — Думал поделиться. Правдой. Говорю же, думал, тебя отпустит, если узнаешь.
Сет молчал, глаза отказывались смотреть на Эйча. Тот подождал еще немного и, больше ничего от Сета не дождавшись, надел перчатки.
— Похоже, он по-настоящему тебя любил, — выговорил Эйч. — По крайней мере, ей так показалось.
На этом Эйч ушел. Входная дверь открылась и закрылась.
Сет остался один.
Через какое-то время — он не знал какое — Сет встал и поднялся по лестнице, едва отдавая себе отчет в том, что делает. Оуэн все так же ждал на пороге, сжимая в руках кларнет:
— Послушаешь теперь мою песню?
Улыбка до ушей, на голове кавардак.
Сет прошел в комнату, даже не взглянув на него.
