Джоанн Харрис - Персики для месье кюре
— Не бойся, Соня, это я, Франсис Рейно.
Но это, по-моему, испугало ее еще больше. Она все-таки вскрикнула — негромко, каким-то задушенным голосом, — и я поспешил пояснить:
— Я тут случайно оказался. Я просто гулял. И уж никак не хотел напугать тебя.
Естественно, то, что я «просто гулял», никак не могло объяснить, зачем у меня на плече висит полный рюкзак. Но уж к этому-то мне совсем не хотелось привлекать ее внимание. И вообще, с какой стати она тут оказалась? Одна у реки… в такую рань?
— Соня, — спросил я, — у тебя что-то случилось? Что-то нехорошее, да?
Она издала какой-то странный горловой звук, но ничего не ответила.
— Прошу тебя, скажи. Я же не могу оставить тебя в таком состоянии. Твой отец знает, что ты здесь?
— Нет, — прошелестела она еле слышно.
И я вспомнил об Алисе. Нет, это просто несправедливо! Ведь я всего лишь хотел уйти отсюда навсегда. Ах, отец мой, ну почему мне так трудно это сделать? И сколько еще препятствий Господь вздумает поставить на моем пути?
Я же не обязан отвечать за эту женщину! И за Алису тоже! И за Инес Беншарки! Все то плохое, что случилось со мной в течение последних нескольких недель, — это результат моего вмешательства в дела, за которые я не несу никакой ответственности. Ну что ж, пусть все на этом и кончится. В конце концов, в Маро есть свой священник, вот пусть он сам и разбирается с паствой.
И вдруг я почувствовал сильный запах бензина. Боже мой, она что, облила себя бензином?
— Что ты здесь делала? — спросил я чуть более резко, чем хотел. — И почему от тебя буквально разит бензином? Неужели ты собиралась совершить самосожжение?
Соня заплакала:
— Вы не понимаете…
— Сейчас мы пойдем к твоему отцу, — сказал я, крепко сжав ее запястье, — и пусть он сам с тобой поговорит; в конце концов, это его дело.
— Нет! Нет! — Она затрясла головой, дрожа всем телом, и выронила канистру с бензином, которую прятала под покрывалом.
В этот момент отчаяние, которое я испытывал в течение последних недель, достигло уровня самовозгорания. А гнев сделал меня безжалостным. Да, отец мой, я это понимаю и отнюдь не горжусь этим.
— Да что с вами такое?! — воскликнул я. — Сперва твоя сестра, теперь ты! Вы что все, с ума посходили? Неужели ты действительно хочешь умереть? Неужели действительно веришь, что если умрешь во время рамадана, то Бог отправит тебя прямо в рай?
Она беспомощно посмотрела на меня.
— Но я вовсе не хочу умирать.
— Тогда чего же ты хочешь?
Ее ответа я не расслышал и повторил значительно громче — она даже слегка вздрогнула от испуга:
— Чего же ты хочешь?
— Я только хотела, чтобы Инес отсюда уехала.
Господи, снова все упирается в эту женщину!
— Да кто она такая, эта чертовка? Каким неведомым способом она сумела всех в Маро заразить своим безумием? — Я заставил себя немного помолчать. Потом спросил: — Погоди, а как именно ты хотела заставить ее отсюда убраться? — И я ткнул пальцем в канистру с бензином. — Что ты собиралась поджечь, Соня?
Всемилостивый Боже! Вот он, выпавший мне жребий! Каждое новое открытие было словно удар по голове. Судно, где поселилась Инес. Канистра с бензином. Соня. Горящая школа. Гнусные надписи на арабском языке. Слово «шлюха». И тот пожар, который перевернул мой мир, превратил меня в парию, в изгоя — как для Маро, так и для Ланскне. Тот пожар не только стоил мне репутации; я из-за него даже почти утратил гордость…
— Значит, это ты тогда устроила пожар? — догадался я. — Но зачем?
— Я хотела, чтобы она убралась отсюда! — отчеканила Соня, и каждое ее слово звучало так, словно она вбивает молотком в деревяшку крошечные металлические гвозди. — Я хочу, чтобы ее здесь больше не было! Пусть возвращается туда, откуда явилась! Никому и в голову не приходило, что она останется здесь навсегда. Она говорила, что приехала только на свадьбу. Пусть уедет — и тогда Карим всегда будет только моим, как это и должно было бы быть. Но пока она рядом…
— Ты же людей погубить могла, — попытался я вразумить ее. — Инес, или ее дочь, или кого-то из тех, кто бросился им на помощь…
Соня покачала головой.
— Я была очень осторожна, — сказала она. — Я подожгла только парадную дверь, но знала, что сзади есть пожарный выход. И потом, я бросала в окна камешки, чтобы наверняка их разбудить.
Я просто дар речи потерял. Неужели именно Соня пыталась спалить школу? Та самая Соня, которая мне всегда так нравилась. Соня, которая играла с мальчишками в футбол на площади, а потом пила в кафе у Жозефины коктейль «Diabolo»…
— Ты вообще-то имеешь представление, какое зло всем причинила? Ты же знаешь, что теперь в поджоге обвиняют именно меня!
— Мне очень жаль, что так получилось.
— Еще бы! И ты полагаешь, что твоих извинений мне достаточно? — Я так разозлился, что не в силах был сдерживаться. Мой голос с треском разрывал тишину, точно звуки пожара. — Поджог, попытка убийства, одна ложь, громоздящаяся на другую…
Как ни странно, Соня больше не плакала. Хотя я, пожалуй, даже ожидал этого. Однако голос ее, хоть и звучал по-прежнему еле слышно, был столь же тверд, как и в начале нашего разговора.
— Я на четвертом месяце беременности, месье кюре, — сказала она. — Если муж сейчас со мной разведется, я останусь совершенно одна. И ничего не получу. А он сможет либо остаться здесь, либо вернуться в Марокко — как захочет. У меня же нет никаких прав. Это вы понимаете?
— Но с чего ему с тобой разводиться? — удивился я.
— Он это сделает, если узнает, кто устроил пожар в школе. Я же вам сказала: он преклоняется перед Инес. И от отца мне ждать помощи нечего. Он любит Карима, как родного сына. Даже еще сильней. А моя мать… и вовсе уверена, что Карим — ангел, спустившийся с небес, чтобы всех нас спасти. Что же касается Инес…
Соня не договорила и отвернулась. Муэдзин уже начал скликать народ в мечеть. Надо сказать, этот клич в форме речитатива довольно музыкален — если рассматривать его, так сказать, вне данного контекста. Дымовая труба старого дубильного цеха обеспечивает неплохой резонанс, и она достаточно высока, чтобы призыв муэдзина разносился по всей округе. Hayya la-s-salah. Hayya la-s-salah.[52] Еще пара минут — и улицы оживут, наполнятся народом. Тогда уж мне точно не уйти незамеченным.
— Карим ходит к ней по ночам, — сказала Соня. — Я же слышу, как он потихоньку встает с постели. А потом возвращается, весь пропахший ее духами. Пропахший ею. Я точно знаю, это к ней он ходит! Я же все чувствую. Все вижу и слышу, только сказать ничего не могу. Она его околдовала. Опутала своими чарами. И его, и меня.
