Джоан Барфут - Тяжкие повреждения
— Но, знаешь, дети у меня молодые, а муж — мужчина хоть куда. Они переживут. Но вот моя мать — вон она, видишь, в саду. Она всегда была для меня опорой, она меня спасла, когда случилась беда; но ты об этом не знаешь, — или знает? Сложно сказать, о чем они с Аликс беседовали. — Даже если забыть об остальных, с ней я так поступить не могла. Это значило бы, что я и ее убиваю. Она — моя мама, так что… — она пожимает плечами.
— Моя мама, — тихо произносит он, — меня бросила. Или ее забрали. Я не знаю, я был маленький. Вроде она болела. А потом, через несколько лет, она бросилась с моста.
Между ними резко возникает враждебность, плотное вещество ее подозрений: он что, ищет ее сочувствия? Предлагает какое-то недоделанное объяснение, почему сорвался с катушек? Озвучивает всякую чушь, которую ему внушили тюремные психологи?
— Вот бабушка, наверное, та была бы против. И отец. Я как-то об этом не очень думал, как они будут себя чувствовать. Ну, если я себя убью.
Да, это ей знакомо: поглощенность собой, свойственная жертвам, беспечность проклятых.
— Но ты этого не сделаешь. И я тоже. Раз уж мы прошли такой путь.
Это похоже на сделку, на обет.
— Наверное, нет. Я не знаю, что делать. Но мост я нашел. Попробовал представить.
Она видит, как мужчины, Лайл, Джейми и Мартин, выходят из-за угла дома. Смотрят в сторону веранды, оценивают происходящее и свое место в нем и как-то тихо решают отправиться в сад к Мэдилейн, Аликс и Берту. Роберт и Уильям, конечно, уже приустали швырять подковы. Все проявляют изрядную деликатность, так ей кажется. Или страх. Или смятение. В любом случае, они себя очень правильно ведут, уважительно относясь к тем таинственным событиям, в которых не принимают участия. Ей очень повезло, хотя ее везение удачей не назовешь.
— Так, — она садится прямо, насколько может, делая им знак, что у нее все хорошо, а мальчику — что самое время сменить тему, — если ты не собираешься себя убивать, то чем ты собираешься заняться? Какие у тебя планы? Вернешься домой, снова будешь жить у бабушки?
У нее тут свой интерес. Она не хочет сталкиваться с ним на улице, как бывало, неожиданно и случайно.
— Нет, наверное. Все знают. Все будут смотреть.
Один из кругов ада, без сомнения. На Айлу, разъезжающую в коляске, тоже смотрят. Она не так уж счастлива, что все теперь доброжелательны, так и норовят склониться над ней и завести разговор о чем-нибудь вроде погоды, о том, кто в семье ходит за покупками, даже о городских событиях, которые могут ее заинтересовать. Об инвалидности — ничего, они слишком вежливы; или им неловко. И только некоторые говорили с ней медленно и громко, как будто она лишилась слуха или разума, а не ног. Она полагает, что это говорит о чем-то хорошем.
И все-таки, как она сказала Лайлу, сложно, когда тебя начинают считать своей именно так. Стой она на ногах, ходи, на это ушли бы десятилетия.
— Аликс мне помогала. Я сдал экзамены, пока сидел, — он слегка запинается перед «сидел». — Так что, наверное, найду какую-нибудь работу. Она говорит, для начала ни на что особенно рассчитывать не приходится, хотя оценки у меня были хорошие. Где-нибудь в кафе или в магазине, — тогда пусть надеется, что никогда не окажется лицом к лицу с вооруженным подростком. — Я был бы не против заняться дизайном пейзажа, она и об этом упоминала. Я раньше стриг для людей газоны и делал всякую работу в саду. Я люблю быть на свежем воздухе.
— Да, я тоже. А до того как все это произошло, о чем ты подумывал?
Как бы она ответила на такой вопрос в семнадцать? Было какое-то смутное представление о словах, о рекламе, вспоминает она, не цель, не перспектива и не план, просто идея. Потому что к тому времени она подумывала о Джеймсе, об этом многообещающем молодом человеке постарше.
Боже, снова слезы. И она огорчила мальчика, он смотрит на нее с тревогой. Она качает головой.
— Ничего. Просто я подумала о своем. Продолжай.
— Не знаю. У меня не было серьезных планов. Наверное, если бы учился тогда получше, мог бы думать о колледже, но я не так уж много внимания уделял школе. К тому же не думаю, что у нас были на это деньги. Но там, пока я сидел, мы проходили всякие тесты, выясняли, кто к чему способен, и мне сказали, что я могу работать с растениями, или животными, или числами, что-то в таком роде, — прямо жаль, что Джейми бросил работу в цветочном магазине; мог бы передать ее Роду.
— У Аликс полно буклетов разных колледжей, знаете, где перечисляются курсы, которые там читают? Она говорит, что в перспективе мне нужно думать об этом, но пока нужно копить деньги. Все не так, как я думал, — как разговорчив он делается. — Все, о чем мы думали раньше, это как найти квартиру и по-настоящему оторваться.
На деньги из «Кафе Голди». Они что, ждали так много от кассы одного кафе-мороженого? Роскоши и свободы сразу? Какие дети, как они безнадежно полны надежд.
— Но все не так.
— Нет, думаю, что нет.
Айла, разумеется, не может сходить в гости к Аликс. Она едва ли взберется по узкой лестнице. Но если судить по рассказам Аликс, роскошью там и не пахнет. Аликс, увлеченная своим плохо оплачиваемым добрым делом, похоже, считает, что добрые дела требуют определенной суровости в интерьере. Но, по крайней мере, она зарабатывает на жизнь, идет своим путем, и при этом — никакого хождения в стаде, в форме, с кружкой для пожертвований для мерзкого Мастера Эмброуза. Идеи у нее, кажется, в основном верные, пока она не срывается в крайность или мученичество, такой риск в случае с Аликс всегда есть.
— Мне нравится все изучать. Я раньше тут все изучал, но теперь я живу там, где рос бы, если бы мама не заболела, это, в общем, интересно — посмотреть, как бы все было, если бы ничего не служилось. Например, столько всего, что я бы уже знал. Мне хочется найти кого-нибудь, кто с ней был знаком. Мост я уже нашел, но я пока никого не знаю, кто ее знал.
Айлу эта исповедь немного раздражает. Она что, упала в его испуганных глазах? И теперь он воспринимает ее просто как приветливую женщину, которая никуда не денется, с которой можно поболтать?
— Но ты пока ни магазинов, ни людей не грабил?
— Нет! — он напуган и потрясен. — Нет.
— А почему нет? У тебя это пока не слишком ловко получается. Я думала, что, выйдя из тюрьмы, ты мог решить, что нужно попрактиковаться, — как легко заставить его съежиться. Она поверить не может, что ей стыдно, но так и есть. — Прости, — говорит она и не может поверить, что просит прощения у этого малолетнего преступника; целый год она размышляла, фантазировала и представляла, как ему отомстит.
Что произошло с женщиной, требовавшей шрамов, жаждавшей крови?
Она все еще здесь. Она, скорее всего, всегда тут будет. Но разве это — мишень, это бедное существо?
— Я думаю, — осторожно говорит он, — что вы должны говорить все, что захотите. То есть я бы на вашем месте убить меня хотел, это точно. Но я не знаю, что сказать. Простите — это ерунда. Наверное, это вообще ничего не значит. Но я ничего не могу исправить. И не знаю, что делать, — это вырывается, как рыдание. Он действительно растерян. Потому что он, вообще-то, прав. И они ходят по кругу. Они зашли в тупик, потому что она потеряла ноги, он сердце, и что тут скажешь?
— Тебе будет лучше, если я в тебя выстрелю? — мягко спрашивает она. — Просто раню, покалечу, чтобы по справедливости, сравнять счет, око за око, ноги за ноги?
Секунду, почти такую же длинную, как та секунда в «Кафе Голди», только неподвижно, не поворачиваясь, не крутясь, он просто смотрит на нее. А потом уголки ее губ начинают подрагивать в улыбке. Тогда и его губы — тоже.
Они не то чтобы смеются. Едва ли между ними возникла душевная близость. И обстоятельства их не сблизили, и она не перестала жалеть о том, что он существует. Да и он, наверное, жалеет о том, что существует она. Но это — гораздо больше, чем она могла представить.
В эту секунду, в этот мимолетный миг страшная горечь наказания, тяжкое бремя мести уходит, освобождая место — чему? Она думает, что, возможно, верным словом будет все-таки свет, благодать. Она не совсем точно знает, что это такое, что в целом оно включает и охватывает, но к ней приходит именно слово: она чувствует краткое озарение, нисхождение света — благодать.
Ее саму потрясает, переполняет ощущение своего не совсем добросердечия — она не собирается и не хочет становиться добросердечным человеком, — но горячего желания не причинять вреда. Не обязательно создавать свет, но не сгущать тьму.
Свет и благодать невозможно поддерживать постоянно и непрерывно, по крайней мере она не может. Это все пока — гидропоника, корней оно не пустило, но об этом нужно знать. И заботиться. Как заботиться о благодати, как ее поддерживать?
Как и все остальное, так она думает. Как упражнения для мышц груди, спины и рук: повторять, упражняться, делать одно и то же снова и снова до тех пор, пока не станет, а иногда и когда станет трудно и больно, преодолевая себя.
