Бен Хетч - Всюду третий лишний
Айан – хипующий битник, постоянно напевающий песни Боба Марли. Он приехал в Австралию четыре года назад, скрываясь от уплаты штрафа в 7000 фунтов, наложенного на него социальной службой за то, что он, работая, получал пособие по безработице. Он живет в пещере, вырытой у подножия холма невдалеке от моей хижины. Я был у него прошлым вечером. В пещере пахло сыростью, на стенах в центрах паутинных сетей сидели сотни пауков, по полу скакали лягушки, но в углу стояло не меньше 200 бутылок с домашним пивом, а на крыше рос банановый куст.
– А здорово, черт возьми, – я могу съесть банан, когда захочу, – изрек он, а я в ответ принужденно рассмеялся.
Сейчас я в отеле «Лион» в Кэрнсе. Это самое комфортабельное жилище из всех, в которых мне довелось проживать, и я впервые за месяц готовлюсь принять ванну. Перед тем как прийти в этот отель, я, однако же, побывал в хостеле «Каравелла», где всем заправляла похожая на старую сморщенную ворону дежурная, называвшая всех туристов детьми («Вот еще один ребенок поселяется»), настроение которой постоянно менялось: сначала она проявляла к вам дружеское расположение, потом начинала браниться и нервничать.
– Деточка, укажи в журнале регистрации свое полное имя и домашний адрес. Если ты погибнешь здесь в результате дорожного происшествия, не думаю, что адрес «Англия» будет достаточным, для того чтобы доставить твое тело домой, а, кстати, что будут чувствовать твои родители, когда они его получат?
Меня смутил и даже испугал вид постояльцев, слоняющихся с озабоченными лицами по вестибюлю, поэтому я сразу же отметил в журнале регистрации свое убытие и направился в этот отель, где могу быть наедине с самим собой. Весь день я не покидал своего номера и смотрел телевизор.
Только что меня вызывали к телефону к стойке администратора. Звонила Люси.
– Твой отец дал мне номер этого телефона. Как ты?
– Люси, мне до ужаса плохо.
– Мне тоже.
– Люси?
– Что?
– Нет, ничего.
– Мне надо идти, Кит. Я просто хотела узнать, будешь ли ты в аэропорту. Я не хочу приезжать в неизвестность.
– Я буду там, Люси.
– Что?
– Ничего. Люси?
– Что?
– Я вел себя по-дурацки.
– Мы оба вели себя так.
– Нет, я хочу сказать, что я вел себя как законченный дурак.
– Кит, я не хочу сейчас обсуждать это.
– Ну хорошо. Люси?
– Что?
– Так, ничего.
– Поговорим, когда встретимся. Мне надо идти. Я сразу же позвонил отцу.
– Я чувствую себя виноватым, – сказал я, находясь еще под впечатлением от разговора с Люси.
– Так и должно быть, – ответил отец. – Только не забудь зайти повидаться с тетушкой Эйндж в Перте.
Малыш Гарри вертелся у отца под ногами, спрашивая, где дядя Кит был в Рождество, а потом я услышал, как он капризным голоском требовал: «Я хочу поговорить с мальчиком Китом».
Потом трубку взяла Софи.
– Господи, Кит, ты наконец стал благоразумным? Что на тебя нашло? Том уже рассказал тебе о Рождестве и новом коктейле для Дэнни? Ему намного лучше. Конечно, ждать чуда не приходится, но врачи говорят о возможности перевода его в центр временного пребывания.
Тема: напоминаю данные о моем рейсе
Кому: Киту Ферли
От: Люси Джонс
Кит!
Я получила твое письмо. Все, слава богу, хорошо. Снова сообщаю тебе данные о моем рейсе, поскольку еще не забыла, с кем имею дело. Я прибываю в аэропорт Бангкока 7 января рейсом 751 «Британских авиалиний». Кит, я, между прочим, не очень тешу себя надеждами. Ты знаешь, что я имею в виду.
С любовью,
Люси, хххх3 января 2001 года
Этим утром я пересек по воздуху Австралию, видел в иллюминатор Айрес Рокс, а сейчас нахожусь у тетушки Эйндж в Перте. Это дом заботливо поддерживается в порядке старческими руками: двери, выкрашенные в цвет кофе с молоком; цветастые обои; шпингалеты, накрепко запирающие окна от воров. Говорящий скворец, который всегда молчит, не в пример тетушке Эйндж и дядюшке Тому. Они – это инь и ян.[56] Вернее сказать, преимущественно ян, поскольку в тетушке Эйндж явно преобладало мужское начало. Она была постоянно взвинченной, разгоряченной, слегка не в себе, напористой, как бульдозер, и к тому же дышала как паровоз из-за беспрерывного курения.
– Ой, дорогой ты мой, я работала на отделении, где лежали больные с раком легких. Нет, я не собираюсь ничего говорить – но твоя грудная клетка, дорогой мой… Как жаль. Но ничего не попишешь – такова жизнь.
В тот вечер я позвонил в Нусу Доминик из уличной кабины. Трубку сняла Фиона.
– Будьте любезны, скажите, могу ли я поговорить с Доминик?
Доминик, услышав мой голос, удивилась и начала рассказывать о том, что считала сейчас главным в своей жизни: чем она занимается, как чувствует себя мать Джона. Что именно она должна говорить всем о моем телефонном звонке? Я сказал ей, что верю в то, что все со временем образуется, но она решила, что я имею в виду ее проблемы.
– Сегодня у тебя положительный настрой, – сказала она с обычной для наших бесед насмешкой в голосе, – но, если ты помнишь, у меня настрой всегда отрицательный.
Я рассмеялся ненатуральным, вымученным смехом и сказал, что, к сожалению, имел в виду не ее, а Люси и себя. Я также сказал ей, что чувствую свою вину перед Карлосом, но тут мои монеты кончились, я не успел сказать больше ничего, а поэтому чувствовал себя ужасно.
Мне захотелось позвонить Люси и сказать, что я по ней скучаю, что не могу дождаться, когда наконец увижу ее, а пока наблюдаю борьбу крокодилов.
Сейчас я сижу в спальне для гостей наверху в домике тетушки Эйндж. Я чувствую душевное умиротворение в этом мире пожилых людей и не могу нарадоваться, что вместо тяжелого давящего одиночества я нахожусь в их доброжелательном обществе. Я отказался от консервированных персиков и от тасманийского чеддера, потому что уже испытывал мучения совести из-за того, что я натворил, – как я мог быть настолько глупым и что может произойти, если все это выплывет наружу. Может быть, стоит рассказать Люси о том, что было у нас с Доминик, еще до ее отлета? Но тогда она не прилетит. Если я расскажу ей потом, то испорчу ей отпуск и разрушу наши планы: «Люси, я должен тебе кое что сказать… Я вел себя как эгоист перед тем, как ты ушла от меня, но это не эгоизм – это мое естественное поведение… это потому, что…» Так что же все-таки было вначале? Курица или яйцо, может, и ссора-то из-за яйца?
Старики, отмечая золотую свадьбу, всегда говорят: «живя в браке, нужно работать, надо уметь давать и получать». Я никогда до нынешнего момента не понимал сути этого. А вот сейчас, я думаю, понял. Я все время полагал, что меня тянет к Никки потому, что у нас с Люси разладились отношения. А может быть, именно то, что меня тянуло к Никки, и разладило наши отношения? А что касается Доминик… Господи, я и сейчас не в состоянии объяснить, как это произошло.
Днем мы обедали у моей кузины Джейн, где я встретился с несколькими троюродными сестрами, переехавшими сюда из Англии. Они жили на вилле, построенной в испанском стиле, фасад которой отражался в рукотворном озере, созданном на месте бывшего здесь когда-то карьера. Они вспоминали о том, каким видели меня в последний раз: это было в Лестере, когда мне было шесть лет, и они запомнили, как меня вместе с Дэнни затолкали в кровать. Затем мы посетили семейное предприятие по производству полиуретана, где мне показали центрифугу и агрегат для отливки изделий из пластика. Я сказал, что все это очень интересно, и, затягивая сзади на голове ремешок защитных очков, задал несколько вопросов о том, кто поставляет сырье, и о системе работы с заказчиками.
Тетушка Эйндж только что заходила ко мне в комнату узнать, в порядке ли я. Дядя Том тоже просунул голову в приоткрытую дверь, свет лампы блеснул на стеклах его очков, он улыбнулся и сказал, что завтра утром повезет меня в Перт, где мы пойдем на монетный двор. Я с благодарной улыбкой кивнул, а затем прямо-таки оглушил его вопросом, в чем, по его мнению, заключается секрет счастливого брака. Он не ответил: «В искусстве находить компромиссы», как посчитало бы большинство супружеских пар, доживших до золотого юбилея. Фактически он и не ответил на этот вопрос. Он сказал, что встретил тетушку Эйндж на танцах во время церковного праздника, когда им было по четырнадцать лет, и с той поры они вместе.
– Пятьдесят лет, – протянул он, глядя в потолок. – Да, тогда все было намного проще.
Он, казалось, чувствовал себя виноватым в том, что эти времена ушли в прошлое, и, почесывая затылок, смущенно улыбался мне.
Я размышлял о нем и его пристрастии собирать и хранить в саду разные памятные предметы, связанные с железной дорогой; о тетушке Эйндж, постоянно озабоченной тем, что надо полить газон и достаточно ли в холодильнике ее любимого чеддера.
– Наверно, я не хотел бы быть молодым в нынешнее время, – вздохнув, сказал дядюшка Том. – Слишком уж большой выбор.
