Сол Беллоу - Герцог
— Ну, так, — обратился он к Мозесу. Надел бен-франклиновские очки — пару колониальных кругляшек в тонкой золотой оправе. Взял ручку.
— Имя?
— Герцог. Мозес.
— Второй инициал?
— Е. Елкана.
— Адрес?
— В Чикаго не проживаю.
С отменной выдержкой сержант повторил:
— Адрес?
— Людевилль, штат Массачусетс, и Нью-Йорк. Нет, лучше только Людевилль, штат Массачусетс. Улица безымянная.
— Это ваш ребенок?
— Да, сэр. Моя дочурка Джун.
— Где она живет?
— Здесь, с матерью, на Харпер-авеню.
— Вы в разводе?
— Да, сэр. Я приехал повидаться с ребенком.
— Понятно. Отпустить ее не хотите?
— Нет, начальник… сержант, — поправился он, дружелюбно улыбнувшись.
— Мы заводим дело на вас, Мозес. Выпивши не были? Не пили сегодня?
— Вчера вечером пропустил стаканчик, перед сном. Сегодня не пил. Может, мне провериться на алкоголь?
— Незачем. Вам не дорожное происшествие вменяется. Мы заводим дело в связи с этим пистолетом.
Герцог одернул платьице на дочери.
— Это — так, на память. И деньги тоже.
— А что за деньги такие?
— Русские деньги, времен первой мировой войны.
— Освободите карманы, Мозес. Что у вас там — я запишу.
Он без возражений выложил деньги, записные книжки, ручки, тряпочку носового платка, расческу и ключи.
— Куда вам столько ключей, Мозес?
— Я могу за каждый отчитаться, сэр.
— Не надо. Не запрещается, если вы не взломщик.
— Здесь только один чикагский ключ — с красной метиной. От квартиры моего друга Асфалтера. В четыре он должен подойти к Музею Розенвальда. Я передам ему девочку.
— Пока еще не четыре, и никуда вы пока не идете.
— Мне нужно позвонить и предупредить его. Иначе он напрасно будет ждать.
— А почему сразу не отвести ребенка к матери, Мозес?
— Видите ли… мы не поддерживаем отношений. Слишком испортили их.
— Вроде вы ее боитесь.
Герцог возмутился: его тянут за язык. Но срываться сейчас ни к чему.
— Нет, сэр, это не совсем так.
— Тогда, может, она вас боится.
— Просто мы так договорились — общаться через третьих лиц. Я ее не видел с осени.
— Ладно, позвоним вашему дружку и мамаше ребенка тоже.
— Ей не звоните! — вырвалось у Герцога.
— Не надо? — Сержант послал ему смутную улыбку и на минуту расслабился, словно добившись желаемого. — Ясно, мы ее сюда доставим и послушаем, что она скажет. Если у нее к вам претензии, то дело выйдет серьезнее, чем нелегальное хранение оружия. Мы тогда предъявим вам скверное обвинение.
— У нее нет претензий, сержант. Можно поднять документы, не вызывая ее сюда. Я содержу этого ребенка и еще ни разу не уклонился от уплаты. Только это и скажет вам миссис Герцог.
— У кого купили револьвер?
Снова-здорово, без хамства ты не полицейский. Специально так делают, чтобы вывести из себя. Но он сохранял выдержку.
— Я его не покупал. Он принадлежал моему отцу. И эти русские рубли тоже.
— Такой вы сентиментальный?
— Да, такой. Сентиментальный сукин сын. Если угодно.
— И насчет них вы сентиментальный? — Он постучал пальцем по пулям — по одной и по другой. — Ладно, будем звонить вашим. Джим, пиши фамилии и номера.
Он обращался к полицейскому, который привел Герцога. Тот стоял рядом, мордатый, ногтем теребил щеточки усов, морщил губы.
— Да возьмите книжку — вон ту, красную. Только, пожалуйста, не потеряйте. Фамилия моего друга. — Асфалтер.
— А другая фамилия — Герцог, — сказал сержант. — На Харпер-авеню — так?
Мозес кивнул. Он смотрел, как деревянные пальцы листают его парижскую, в кожаной обложке, книжку, испещренную неразборчивыми и полустершимися записями.
— У меня прибавится проблем, если вы вызовете мать ребенка, — в последний раз попытался он урезонить сержанта. — Не все ли равно, если придет мой друг Асфалтер?
— Иди, Джим.
Негр отметил красным карандашом нужные места и вышел. Мозес сугубо позаботился о том, чтобы принять безучастный вид: никакой строптивости в лице, ни тем более молящего выражения, ничего сколько-нибудь личного. Было время, он верил в безотказное действие прямого взгляда, отметающего в сторону разность положения и обстоятельств: человек без слов открывает свое сердце другому. Душа познает душу. Сейчас он улыбнулся про себя. Сладостные мечты! Да попытайся он заглянуть в глаза этому сержанту, тот швырнет в него его же записной книжкой. Значит, Маделин придет. Ну и пусть. Может, в конечном счете он этого хотел — так или иначе встретиться. Повернувшись правильным, бледным профилем, он упорно глядел в пол. Джун ерзнула на руках, разбередив боль в боку. — Не обижайся на папу, — сказал он. — В другой раз пойдем к дельфинам. Наверное, у акул дурной глаз.
— Сядьте, если хотите, — сказал сержант. — Вы же еле стоите, Мозес.
— Мне надо позвонить брату, чтобы прислал своего адвоката. Если, конечно, понадобится. А если меня выпустят под залог…
— Вас выпустят под залог, хотя не знаю, какая будет сумма. Поручители найдутся. — Он повел тыльной стороной ладони, точнее запястьем, и Мозес, повернувшись, увидел у себя за спиной стоявший по стенам разнообразный люд. И явно были поручителями, судя по их приличному виду, те двое, что терлись около него.
Он равнодушно осознал, что представляет для них рискованный случай. Они видели его билет на самолет, ключи, ручки, рубли и бумажник. Разбей он собственный автомобиль, на залог можно рассчитывать, только малый. А за нанятый как? Тем более этот тип не местный, в грязноватой легкой рубашке, без галстука. Нет, он не тянет на несколько сот долларов. Только бы не больше, подумал он, — тогда я выберусь без помощи Уилла или Шуры. Некоторые всегда располагают к себе. А у меня не было и нет такой способности. Много воли даю чувствам. Горячее сердце, низкий порог доверия. Велите мне дать трезвую оценку себе, я выскажу ее этими же словами.
Вспомнилось, как на пляже, разбившись на команды, его всегда гнали в тыл противника, и, если он зевал мяч, замечтавшись, те и другие орали ему: — Ну ты, балда! Руки-крюки! Ворон ловишь? — Он был безгласным участником потехи.
Под его сцепленными руками легко и ходко билось сердце его дочери.
— Так зачем вы ходите с заряженным пистолетом, Мозес, — стрельнуть в кого-нибудь?
— Конечно нет. И пожалуйста, сержант, — мне неприятно, что ребенок слышит такие вещи.
— Вы заварили эту кашу, а не я. Или попугать кого хотели? Зуб на кого-нибудь имеете?
— Да нет, сержант, я собирался использовать его как пресс-папье. Я забыл вынуть пули, потому что ничего не смыслю в пистолетах и мне это просто не пришло в голову. Вы разрешите мне сейчас позвонить?
— В свое время. Пока нет. Вы посидите, я займусь другими. Ждите, когда придет мамаша ребенка.
— Нельзя для девочки достать пакет молока?
— Дайте Джиму — Джим! — 25 центов. Он принесет.
— С соломинкой — а, Джун? Ты любишь пить через соломинку. — Она кивнула, и Герцог сказал: — Если не трудно, прихватите, пожалуйста, соломинку.
— Папа.
— Да, Джун?
— Ты не рассказал про самых-самых.
Он не сразу вспомнил.
— А-а, — сказал он, — ты имеешь в виду нью-йоркский клуб самых-самых людей?
— Да, про них.
Она села у него на стуле между колен. Он подвигался, чтобы ей было удобнее. — Есть такое общество, где сошлись самые-самые люди. Там есть самый волосатый лысый человек — и самый лысый волосатый.
— Самая толстая худая женщина.
— И самая худая толстая женщина. Самый высокий карлик и самый маленький великан. Все там подобрались. Самый слабый силач и самый сильный доходяга. Самый глупый умница и самый умный глупец. Еще там есть такие диковины, как акробаты-калеки и красавицы-уродины.
— И что они делают, пап?
— В субботу вечером они устраивают ужин с танцами. Проводят конкурс.
— Кто отличит одного от другого.
— Правильно. И если ты отличишь самого волосатого лысого от самого лысого волосатого, то получаешь приз.
Слава Богу, ей нравилась ахинея, которую нес отец, и он не лишит ее этого удовольствия. Она положила голову ему на плечо и, показав зубки, дремотно улыбнулась.
В комнате было жарко и душно. Отсев со стулом в сторонку, Герцог слушал, в чем обвиняются те двое, что ехали с ними в лифте. Двое же филеров — из отряда полиции нравов, как он скоро уяснил, — давали показания. Они привели еще женщину, ее он сначала не заметил. Проститутка? Вне всякого сомнения, хотя держится как добропорядочная, состоятельная дама. И, словно ему недоставало собственных забот, Герцог продолжал глядеть и внимательно прислушиваться. Филер говорил: — Они скандалили в комнате этой женщины.
— Тяни молочко, Джун, — сказал Герцог. — Оно не холодное? Тяни понемногу, милая.
— Вы их слышали из коридора? — сказал сержант. — Из-за чего кричали?
